Предупреждение Эмблера

Лорел медленно покачала головой, но Эмблер видел – страх покидает ее.

– Хотите, чтобы я определила, больной вы или нет? Нет, я не считаю вас психически больным. Но мое личное мнение совершенно ничего не значит.

– Для меня – значит.

– Хотите кофе?

– Только с вами.

– Растворимый устроит?

– Меня устроит любой.

Она пристально посмотрела на него, и у Эмблера в не первый уже раз возникло ощущение, что ее взгляд проникает в самую его душу, туда, где прячется его «я».

Они сидели вместе на кухне, пили кофе, и Эмблер вдруг понял, зачем пришел. В ней было то, в чем он отчаянно нуждался, чего ему недоставало, как недостает ныряльщику воздуха, – тепло и человеческое сочувствие. Рассказ Осириса о мнемоническом наложении и прочих средствах психологического контроля поколебал его уверенность в себе: казалось, земля ушла из-под ног. А жестокое убийство слепого оперативника только подтвердило правоту сказанного им.

Другие видели в нем профессионала, услуги которого можно купить; Лорел же была единственным в мире человеком, верившим в него – неважно по каким причинам – так, как он хотел бы верить в себя сам.

Ирония судьбы: медсестра психиатрической клиники, свидетель его деградации, была одновременно и свидетелем его здравомыслия.

– Я вас понимаю, – медленно сказала Лорел, – как понимаю саму себя. И при этом я знаю, что мы совершенно разные. – Она на секунду закрыла глаза. – Но у нас есть и что-то общее. Не знаю что, но есть.

– Вы мой порт, мое пристанище в шторм.

– Порой мне кажется, что порты сами притягивают к себе бурю.

– Добродетель по необходимости?

– Что-то в этом роде. Кстати, с ним это случилось после «Бури в пустыне».

– С вашим бывшим.

– Да, с моим бывшим мужем. Бывшим морским пехотинцем. Знаете, такое остается навсегда. Он ушел из армии, но так и остался морским пехотинцем. Служба повлияла на него даже больше, чем то, что случилось в Ираке. Как будто поставила неизгладимую печать. И что все это значит? Что я просто притягиваю к себе неприятности?

– Вы познакомились с ним уже после?

– Нет. Мы встретились давно. Еще до войны. Потом он побывал там и вернулся уже другим. Очень сильно изменился.

– И не в лучшую сторону.

– Начал пить. Много пить. Начал бить меня. Нечасто.

– Это дела не меняет.

– Да. Я пыталась помочь, думала, что все можно исправить, что надо только очень хотеть и очень любить. Я очень его любила. И он тоже любил меня. Любил и хотел защитить. У него развилась паранойя, ему повсюду мерещились враги. Но боялся он не за себя, а за меня. Жаль, ему и в голову не приходило, что если я кого и боялась, то только лишь его. Тот револьвер на полке… Он сам его купил и положил туда. Требовал, чтобы я научилась им пользоваться. А я все время забывала, что у нас есть оружие. Но иногда… иногда я все же подумывала, что, может быть, придется применить револьвер…

– … против него.

Лорел закрыла глаза и неловко кивнула. Некоторое время они молчали.

– Вот мне и вас вроде бы надо бояться, а не боюсь. Почему? Меня даже пугает, что я вас не боюсь.

– Вы такая же, как я. Вы доверяете инстинктам.

Она развела руками.

– И что? Много мне от этого пользы? Посмотрите, как я живу.

– Вы хороший человек, – просто сказал Эмблер и, не думая, протянул руку и дотронулся до ее пальцев.

– Это вам инстинкт подсказывает?

– Да.

Женщина с карими в зеленую крапинку глазами покачала головой.

– Теперь ваша очередь. Кто вам помогает избавляться от стрессов?

– Мой образ жизни не располагает к глубоким отношениям. Как, впрочем, и к неглубоким. Трудно хранить верность человеку, который исчезает на несколько месяцев, пропадает где-нибудь на Шри-Ланке или Мадагаскаре, в Боснии или Чечне. Трудно заводить друзей, зная, что за ними установят наблюдение, а их связи и личную жизнь будут изучать под микроскопом. Ничего особенного, обычное дело, но если вы работаете по особо засекреченной программе, каждый гражданский контакт означает, что либо вы используете его, либо он использует вас. Отсюда подозрительность, недоверие, страх. Такая жизнь хороша для одиночки. В такой жизни приемлемы только отношения с заранее проставленной датой истечения срока употребления, как на картонке с молоком. Такова цена. Такова жертва, на которую вы соглашаетесь. Но зато, как считается, вы становитесь менее уязвимым.

– И что, срабатывает?

– На мой взгляд, эффект достигается, но только противоположный.

– Не знаю. – Лорел тряхнула головой, и ее волнистые волосы словно вспыхнули медным отсветом. – Я такая невезучая, что мне, наверное, следовало бы всю жизнь оставаться одной.

Эмблер пожал плечами.

– Я знаю, как бывает, когда люди меняют к тебе свое отношение. Мой отец пил. Держался обычно неплохо, но в какой-то момент вдруг резко пьянел.

– И становился капризным, раздражительным и злым?

– К концу дня они все такие.

– Он вас бил?

– Нечасто.

– Это дела не меняет.

Эмблер отвел взгляд.

– Я научился определять его настроение. С пьяницами это нелегко получается, их ведь может завести любая мелочь. Сидит, смеется и вдруг – бац! – бьет тебя кулаком в лицо.

– Боже…

– Потом он всегда каялся, лил слезы. Причем по-настоящему. Вы и сами, наверно, знаете, как это бывает – говорит, что больше не будет, что он бросит пить, и вы ему верите, потому что хотите верить.

Лорел кивнула.

– Ничего другого и не остается. Приходится верить. Как в то, что и дождь когда-нибудь кончится. Вот вам и инстинкты.

– Я бы назвал это самообманом. На самом деле мы игнорируем инстинкты и руководствуемся чувствами. Ты пользуешься моментом и просишь купить новую игрушку, а он смотрит на тебя так, словно ты делаешь ему одолжение. Дает пятерку или десятку и говорит: «Да, конечно. Вот, возьми, купи что хочешь». Говорит, что ты хороший мальчик. Впрочем, бывает и иначе. Он выпил и счастлив, а ты смотришь на него исподлобья, и он мрачнеет, взрывается и…

– То есть вы никогда не знали, чем все закончится. Он был совершенно непредсказуем.

– В том-то и дело, что нет. Я научился точно определять, в каком он настроении, подмечать мелочи, оттенки. К шести годам я уже знал его настроения как свои пять пальцев. Знал, когда лучше не попадаться ему на глаза. Когда можно подойти и что-то попросить. Когда он зол и агрессивен. Когда пассивен и преисполнен раскаяния. Когда лжет мне или маме.

– Тяжелое бремя для ребенка.

– Он бросил нас, когда мне еще не исполнилось и семи.