Прелести

— Ага.

Потом в центре подготовки он вспомнит об этом и заберёт у меня «лишнее». Я в свою очередь, за всё время учёбы, не услышу от него ни одного окрика.

* * *

Фонтаны плясали во всю Ивановскую. Или Смоленскую? Февраль…

Уселся на скамеечку и, раскрыв спортивную газету «Экип», старательно делал вид, что понимаю, о чём идёт речь в передовой статье. Цифры счета футбольных матчей, по крайней мере, были интернациональными, ну а на странные построения французских букв просто не обращал внимания. Картинки, кстати, рассматривал…

Одетый, как бродяга (хотя, если честно, на западе почти все так одеваются), чернокожий хлопчик с магнитофоном под мышкой и мешком через плечо, уселся на соседнюю лавочку и тут же нажал кнопку «play». Я не относил себя к разряду ярых поклонников стиля «бум-бум», но постарался не обращать внимания, сидел себе читал.

Негру это моё равнодушие к творчеству его любимой группы не понравилось. Сначала он что-то у меня спросил, потом, видя, что я не реагирую, принялся громко кричать, и, наконец, встал возле меня, начал топать ногами, орать и задирать одежду, демонстрируя обнажённый чёрный живот.

Прогуливающиеся парижане имели возможность с интересом наблюдать забавную картину. На лавочке восседает воткнувшийся в газету и ничего не замечающий белый мужчина, а вокруг него совершает ритуальный танец визжащий и кричащий голопузый чернокожий. Плюс включенный на полную катушку магнитофон…

— Приятель твой?

От неожиданности чуть не выронил из рук газету. Грешным делом подумал, что по-русски заговорил энергичный танцор рэпа. А где длинный белый лимузин (или не лимузин?), а где охрана? Одет в простую коричневую куртку и серые брюки, на голове кепка. ДАНОВИЧ ЭДУАРД АЛЕКСАНДРОВИЧ. ХАЗАР?

— Нет, это бродячий артист, — поднялся со скамейки и сложил газету. — А меня он принял за благодарного зрителя.

— Насладился зрелищем?

— По горло.

— Тогда пойдём в более спокойное место, где нет бродячих артистов с сомнительным репертуаром, — мужчина развернулся спиной к негру и не спеша зашагал в направлении Эйфелевой башни.

На вид ему было около пятидесяти. Довольно крепкий, немного полноватый дядька с правильной осанкой и широкими плечами. Шёл спокойно, изредка поглядывая на взрывы фонтанов. В момент, когда я его догнал, Данович разглядывал ту самую фотографию, а затем протянул её мне.

— Возьми, — приостановился и поглядел на меня, как вчера глядел из салона своего автомобиля. — У Александра глаза какого цвета?

— У кого? — я запихивал снимок во внутренний карман куртки и сразу не понял, о ком идёт речь. — А… Ну, чёрные, кажется. Хотя иногда…

— Иногда линяют. Становятся карими. Так?

Этому, оказывается, и объяснять ничего не надо. Сам всё знает.

— Так.

— Снимок чёрно-белый. Не видно, — Данович вдруг достал другую фотографию и протянул мне. Ни хрена себе… Со снимка улыбался Александр. — Он?

Я лишь кивнул утвердительно.

— А ты что, думал, что его сфотографировать нельзя? — мужчина остановился и замер, разглядывая возвышающуюся на другом берегу Сены Эйфелеву башню.

Честно говоря, я сейчас ни о чём не думал. Я столько раз ломал голову, разрабатывая план предстоящей беседы, что, видимо, сломал её, эту голову, окончательно. Мозги, по крайней мере, поплыли.

— И я тебе зачем нужен, тоже, разумеется, не знаешь? — он перевёл взгляд с одной башни на другую. На меня.

— Нет. Знаю, что нужен, а зачем — не знаю.

— Что ж, поговорим, — мой собеседник спокойно уселся на ближайшую лавочку. — Присаживайся, не напрягайся.

Постарался не напрягаться. Присел…

— С Вано у тебя какие дела?

— Никаких. Я думал, Вано это Вы.

— Да? — улыбнулся краями губ. — И когда понял, что обознался?

— Вчера и понял.

— Понятно. А потом, словно по счастливому стечению обстоятельств, появился тот, кого ты действительно искал.

— Как обычно. Для меня в последнее время это норма. С Измайловым было также…

— С каким Измайловым?

— С Игорем Измайловым, московским бизнесменом… — отвернулся в сторону и помолчал несколько секунд. Разговор становился всё больше в тягость. — Он погиб два года назад.

— Он не погиб. Он самоубийством жизнь покончил. В Москву-реку на машине прыгнул. У тебя его фотография тоже была?

Больше разговаривать не хотелось. Хотелось встать и искупаться в фонтане…

Новая их вспышка одновременно из нескольких мест отвлекла на минуту наше внимание. Маленький мальчик, гуляющий в сопровождении родителей, радостно захлопал в ладоши. Фонтаны били метров на тридцать в высоту, не меньше. Мелкая водяная пыль, точно пудра или мука рассыпалась по многоступенчатому бассейну. Сквозь пудру вырисовывались контуры парка и далее фасады каких-то зданий, на одном из которых горел вечерним закатом огромный красный флаг. В России подобные картины давно пылились в подсобных помещениях, с волнением ожидая своего часа.

— Значит вон что, с Измайловым произошло… — Данович сам для себя ответил на поставленный вопрос. — И долго он сопротивлялся?

— У меня не только его и Ваши фотографии есть. У меня ещё две.

— Не много?

— Не знаю…

— Можно посмотреть?

— Они у меня не с собой. Они в Сен-Дени, в сумке лежат.

— Там, где живёшь с пацанами гамалеевскими?

— Знаете уже? — поглядел искоса на «мафиозо». — Там, там. Я, можно, Вам…

— Тебе, — отрезал он коротко. — Переходи на «ты».

— Можно тебе вопрос задать? Если не секрет, кто Ва… тебе фотографию Александра дал?

Кто… Тебе… Дал… Фотографию… Александра?

Теперь замолчал он. Долго молчал.

— Расскажи лучше про Измайлова.

— А что рассказывать? Я его знал-то всего ничего. Удачливый бизнесмен. По слухам, перспективный политик. И вдруг…

— Что вдруг?.. — он резко повернулся ко мне, затем погасил эмоции и медленно заговорил. — Ты себе не веришь. Ты внутри себя всё понимаешь, но всё равно не веришь. Я так говорю уверенно потому, что со мной то же самое было. Ты меня искал не только потому, что так надо, но и потому, что хотел себе доказать, что так не надо, что всё это только иллюзия. А сейчас понимаешь, что иллюзия — это как раз твои надежды на иллюзию. А фотографии существуют. И Измайлов — не фантазия, и Хазар вот он рядом сидит, и два других человека… И хочется, чтобы всё это вкупе продолжало оставаться забавной игрой, и понимаешь, что игры давно закончились. А что началось, не понимаешь… Вот для чего я тебе нужен. Но весь парадокс в том, что на самом деле, я тебе нужен совсем для другого. И ты и это понимаешь, не признаёшься себе, но понимаешь, и будешь делать так, как надо! И никуда не денешься, если только не найдёшь способ вырваться из воронки. А ведь до тебя ещё никто не вырывался… — Данович прервал свой монолог, посмотрел на меня вновь и теперь уже совсем спокойно закончил. — Ладно, спрашивай, вижу, много вопросов у тебя накопилось.