Прелести

— Что? — Саныч даже поморщился, выслушивая эту скороговорку. — Не понял. Ещё раз, помедленнее и не так заумно.

Повторил, как можно внятнее произнося слова, причем сам с интересом вслушивался в их содержание. Данович отреагировал кратко и лаконично.

— Бред.

— Что бред? — не понял теперь я.

— Всё бред. Всё, что он тебе нёс насчёт «институтов государственной власти», полный бред. И государство — бред, и сама эта тема — бред. Звучит, правда, красиво — «Институт государственной власти». Но не более того.

Реплика прозвучала как раз в такт музыке. В сопровождении рояля, так сказать. Шнитке…

— И что?

— И ничего, — мужчина пожал плечами. — Тебе интересно?

— Интересно.

— А-а… Понятно. Сравнить хочешь. Всё познаётся в сГавнении, — он произнёс эту фразу на одесский манер, с нарочно сильной картавостью. — СГавни, сГавни, — Данович несколько секунд помолчал. — Видишь ли, для Измайлова государство являлось инструментом, с помощью которого он стремился реализовать свои потребности. Потому он и любил так сию тему.

— Так Игорь и не скрывал этого.

— Какой Игорь?

— Ну, в смысле Измайлов.

— Тогда тем более всё понятно. Такие люди, как он, всегда стараются опереться на власть, ища в государстве покровителя, а при удобном стечении обстоятельств и сами используют эти институты. Потому как больше они ни на что опереться не могут. Государство и создаётся такими вот Измайловыми и для Измайловых. Они и будут защищать изо всех сил его надуманные ценности, потому что защищают в первую очередь самих себя. При этом на нас им глубоко плевать, если не сказать жёстче. Так на кой чёрт мне нужны все эти Измайловы вместе со всеми их многочисленными государствами? Все они ребята конечно хорошие, в меру весёлые, иногда честные, но хоть бы кто-нибудь из них, хотя бы раз в жизни, публично и открыто признался, что любая государственная власть есть не что иное, как узаконенная возможность одних жить за счёт других. Слышал ты когда-нибудь подобные признания от всяких там президентов или просто чиновников? И не услышишь. Но зато тебе популярно объяснят, что без государства ты пропадёшь, а следом земля сойдёт с орбиты и исчезнет во мраке космоса. Так что, никаких… Ну а если не поймёшь, — Саныч посмотрел выразительно. — Растолкуют более доходчиво. Измайлов знал, что говорил. Голова у него на правильном месте росла.

— Росла…

— Любое государство, с любыми законами, способен создать любой индивидуум, у которого хватит сил доказать, что он прав. Банальных физических сил. Моральная сторона вопроса утрясётся сама собой через некоторое время. При всей ущербности своей демократии, Америка является флагманом государственности потому, что у неё кулаки крепкие. О том, что строилась она на костях и крови проживавших до этого на территории континента индейцев, никто не вспоминает. Дай сейчас индейцам кулаки более мощные, чем у белых, и через сто лет страна краснокожих будет считаться во всём мире единственным законным государственным образованием в Северной Америке. Да ладно, Америка… Вот, к примеру, попробуй представить, что мы с тобой вдруг стали ну очень сильными. Или научились чему-то такому ужасному, превратились в непобедимых монстров, овладели искусством убивать человека взглядом или даже мыслью. Другими словами, приобрели оружие, превосходящее по своим возможностям любое другое на земле. Что мы делаем? Мы селимся в каком-нибудь глухом посёлке, где-нибудь в Сибири. Ты из Красноярска? Ну, значит, остановимся там неподалёку. Рядом с посёлком, в лесу отгородим территорию и объявим её суверенным государством с названием «Великое Медвежье Княжество — ВМК». Себя, разумеется, назначим Великими Императорами или ещё как-нибудь позаковыристей. Потом издадим свод законов, конституцию, не имеющую ничего общего с российской и т. д. Телеграфируем об этом в Москву, в ООН и на планету Марс. На Марс просто так, для большей солидности. Как ты думаешь, какова будет реакция официальных властей? Правильно. Они либо постараются нас успокоить, либо сочтут за дураков и не прореагируют вовсе. Тогда мы обидимся и присоединим к своему государству соседний посёлок, посулив местным жителям, которым вообще до еловой шишки с кем жить, множество благ. Недовольных посадим в тюрьму или выселим за пределы Медвежии. Да, кстати, тюрьму нужно будет построить в первую очередь, мы ведь государство. Жителям, принявшим нашу власть, объявим, что одним из пунктов нового закона является разрешение экспроприации денежных средств и других ценностей у любого объекта и субъекта, находящихся за пределами территории княжества. Затем введём собственную валюту или объявим национальной валютой российские рубли или доллары США. С этой целью, в соответствии с законом и пользуясь своими феноменальными способностями, мы экспроприируем деньги в банке ближайшего города. Народ нас поддержит. Тех, кто не поддержит, приговорим к расстрелу, на глазах толпы зачитаем список их преступлений перед конституцией, объявим врагами народа, а потом помилуем, что прибавит нам уважения. Разумеется, после всего этого самоуправства российские власти завопят: «Беспредел!» — и предпримут отчаянную попытку навести порядок и арестовать зарвавшихся наглецов, то бишь нас. Но мы уничтожим посланную милицию и силы быстрого реагирования. После чего сразу же оповестим мировую общественность о срыве коварных планов милитаристской России оккупировать территорию суверенного Великого Медвежьего Княжества. Несколько мелких европейских стран, в силу своей хронической ненависти к России, а ещё больше в силу своей говнистости, например, страны Прибалтики, с радостью осудят «вмешательство России в дела суверенного государства» и попытаются поднять компанию протеста. Отпраздновав победу и укрепив свой авторитет в глазах «собственного народа» и прибалтийской общественности, мы в результате контрнаступления присоединим к ВМК город Красноярск и объявим его новой столицей нашего княжества. Заодно, прицепим ещё пару-тройку крупных городов. В доказательство того, что правы именно мы, придётся несколько раз разгромить «вражескую армию» и расширить границы государства до размеров бывшего СССР, включая недальновидную Прибалтику. Таким образом, опираясь исключительно на силу, мы создадим государство, жители которого заживут в меру счастливой жизнью, при полном перевороте с ног на голову прежних законов и понятий. Кстати, религию необходимо подобрать также новую, дабы во всеуслышание заявить, что с нами Бог. Именно с нами, а не с теми, кто нам противостоял, и все наши победы объясняются присутствием возле нас нашего Господа. Вот тут-то и вспомнится та телеграмма на Марс в начале «Большого пути». Итак, все мысли и взоры устремляем в небо, а купола новых церквей расписываем изображением ничего не подозревающего четвёртого спутника Солнца. Через пятьдесят-сто, а в случае если удастся прибрать к рукам всю планету, меньшее количество лет, законы нашего государства будут признаны единственно правильными и соответствующими морали и нормам человеческого общества. И никто не вспомнит, что всё это мы придумали ради собственных эгоистических интересов. Вот что такое государство и институт государственной власти, будь то российский, французский, американский или какой-либо ещё. Хорошо надутый и с виду благополучный мыльный пузырь. Как можно, вообще, серьёзно говорить о подобной ахинее? Тем более участвовать во всей этой клоунаде. Закон суров, но это закон… Гениальное изречение, но только для умных. Изречение, которое само себя высмеивает, правда так, что сатиру в ней заключённую понимают лишь немногие. Остальные берут то, что лежит на поверхности и пытаются вылепить из этого второсортного материала идеалы для своего общества, — Данович повернул голову в сторону рояля. — Вот такая песня, как раз под стать музыке. Слава Богу, прекратили играть.

Музыка действительно прекратилась пару минут назад. То ли пианист устал, то ли слушатели…

— Вообще, обрати внимание, продавец и государство всегда тянутся друг к другу. Почему? — Саныч задал этот вопрос точно самому себе и сам же ответил: — Да потому, что любое государство по своей сути продажное. Оно вынуждено быть продажным, и оно продаётся и покупается тоже. Барыга и судья — близнецы-братья. Любящие друг друга и друг друга поддерживающие. И строй никакой роли здесь не играет. При том же социализме государство хапнуло себе сразу всё и являлось и судьёй и продавцом в одном лице. Жадность. А жадность, как известно, страсть пагубная. Вот она коммунисты и погубила.

В зале усилилось оживление. Видимо, ожидали начала какого-то очередного мероприятия.

— Ну и ещё раз насчёт государства, если уж мы эту тему затронули, — Саныч наблюдал за происходящей в помещении перетасовкой. — Никогда нельзя отождествлять государство и народ, который в этом государстве живёт. Вот так.

— Нельзя без государства, — я попробовал усмехнуться. — Трудно будет в людях разобраться.

— Конечно, нельзя, — он охотно согласился. — Пусть будет.

— И любой закон, который «суров, но всё же закон», тоже пусть в форме сатиры на бумаге красуется?

— Пусть… — Данович быстро перевёл взгляд с меня на лестницу, ведущую на второй этаж. — А, вон ты о каком законе… Технично перевёл разговор на запасные рельсы. Нет, брат лихой, идея воровского закона, в том виде, в каком она задумана была, не подразумевала государство в государстве. Это антигосударство в государствах. Уловил разницу? Ладненько, — он легко хлопнул меня по предплечью и опять поглядел на кого-то наверху. — Об этом опосля подискутируем. Пока побудь здесь один, мне надо отлучиться. Кажется, сейчас самое время. Заметил я одну странную особу, — Саныч, продолжая смотреть вверх, направился к лестнице. — Скоро вернусь. Жди…

Ждал около часа. Потом ждал ещё. Когда гости начали расходиться, почувствовал дискомфорт. Когда же ушли почти все, и я додумался выйти на улицу, автомобилей Хазара на месте не оказалось.

Я стоял, точно идиот, в чужом смокинге, в чужом городе, посреди зимы и улицы и, кусая губы, лупал глазами. Хотя, почему точно идиот? Идиот и есть. Круглый и постепенно замерзающий.

Не найдя ничего лучшего, поймал такси и поехал на Елисейские Поля, по которым бродил, словно сеятель зёрен, разбрасывая вокруг отнюдь не добрые мысли. Интересно, что-то взойдёт или нет, и каковы будут результаты подобной посевной?

— Где вы, побеги молодые и зелёные? Где вы, заливные изумрудные луга и золотые поля спелой пшеницы? Хрен вам, а не пшеница. Перемёрзнете вы тут к чёртовой матери. А в принципе, так вам, б…ям, и надо. И мне тоже.

Глава 30

Я готов обменять на собаку кольцо золотое,

Чтоб кого-то назвать мне единственным

другом моим.

Е. Амирамов

В этом самом моём не моём смокинге я шлялся по Елисейским Полям до тех пор, пока не уткнулся носом в один из многочисленных баров-ресторанов. А когда уткнулся, было поздно менять направление движения. Вошёл вовнутрь и уселся за свободный столик. Официант… Ох уж эти западные официанты, с их вечными улыбками и «достойной услужливостью». Официант незамедлительно появился и протянул меню. Что там было написано — кромешная тайна, но я, ни сколько не сомневаясь, уверенно ткнул пальцем «куда попало». Он и принёс «что попало», но на кругленькую сумму. Удачно ткнул…

А этот пёс вбежал в помещение настолько неожиданно, что явился неожиданностью сам по себе. Обслуживающий персонал его явно не ждал. Не звали-то точно. Незваный пёс, как известно, хуже крокодила, хотя при чём здесь этот злодей?

Пёс выбрал, «разумеется», именно меня. Повертелся, повертелся и шлёпнулся на задницу возле столика. В общем-то, удивляться нечему. Животные всегда чувствуют…

Породы в собаке было столько же, сколько в официанте, а тот был явным негро-китайцем, причём с преобладанием арабского. Нормальный беспородный пёс, дворняжка (откуда беспородный пёс взялся на Елисейских Полях?). Веселящиеся туристы, со всего света съехавшиеся специально в этот ресторанчик, налили в предвкушении зрелища. Ни я, ни животное их ожиданий не обманули.

Я галантным жестом предложил Шарику отужинать вместе и выставил на пол перед выразительной мордой весь свой заказ, включая вино. Пёс также галантно от вина отказался, зато, особо не кокетничая, за пару секунд сожрал и вылизал примерно семьсот франков. В зале раздались аплодисменты. Четвероногий актёр чуть было не прослезился и не сыграл на бис, но…

Растерявшиеся в начале представления официанты быстро опомнились и под общее негодование выгнали Шарика на улицу. Возле самой двери он с грустью оглянулся в мою сторону, как бы спрашивая: «Может, вместе пойдём?» — и, поджав хвост, выскочил наружу.