Презумпция виновности

– Вы ожидали появления этой стороны?

– Обязательно! Но, признаться, не в таком исполнении. – Прислушавшись к звукам, доносившимся от клуба, и кинув взгляд на уходящую в лес дорогу, советник двинулся к машинам. – Кстати, – бросил он через плечо, – насчет исполнения. Пришло время поздравить молодых.

Пьяные голоса громко пели частушки, и, когда советник выключил зажигание, почти уткнувшись радиатором в крыльцо клуба, они уже грохотали, раздражая слух. Пить здесь явно было что, с закуской проблем также не наблюдалось, поэтому гурьяновчане пили, ели, пели и плясали. Не все, конечно. Большая их часть сидела по дворам и подсчитывала, во что обойдется праздник председателю загибающегося колхоза…

…«Победа» – с трудом прочитал советник его название на стеклянной табличке года эдак семьдесят пятого.

Праздник нисколько не был испорчен тем, что в нем растворились пассажиры двух машин странной принадлежности: холмской ГИБДД и Генеральной прокуратуры. Такие гости тут хотя и не ожидались, но и не были незваными. На доброй свадьбе не бывает незваных гостей.

Глава двенадцатая

Председатель оказался не из интеллектуалов даже деревенского толка. Присутствующих он преувеличенно именовал «народом» («Вона, сколько доброго народу наехало!»), мутный самогон в дореволюционных штофах почему-то «беленькой» («Или же вам, в связи со служебными обязанностями, красненькой?» – в этом, по его мнению, заключалось различие состояния работника в выходной день от его состояния на службе), а дочь свою, метнувшуюся к новым гостям, – «цыклетарем судебного заседания», причем последнее звучало так, словно Кряжина и иже с ним знакомили не с визжащей прыщавой стервой с отсутствием разума в глазах, а с председателем Конституционного суда.

Молодая была высока ростом, худа, челюсть ее, украшенная креплением для выравнивания зубов, постоянно болталась от хохота, что с первого же мгновения знакомства с ней заставило советника поверить в переселение душ. Перед ним стояла молодая, совершенно не управляемая лошадь.

Жених был невысок ростом, узок в плечах, на роль жокея подходил менее всего и зачем-то постоянно выдавливал из себя, по-молодому неумело, навязчиво, улыбку. Кряжин и ему попытался найти подходящее сравнение и вскоре вспомнил, где подобные улыбки встречаются чаще всего. В зале суда, дабы успокоить родителей, сразу после объявления приговора. Во всей этой свадьбе чувствовалась какая-то плохо замаскированная фальшь, и вскоре советник догадался, почему. Улыбка жениха, радостные прискоки молодой, очумевший от выпитого и ставший всем милым тесть, утонувшая в пляске свадьба с озорными похотливыми частушками – это самая настоящая липа. Как свидетельство о регистрации «Мерседеса», о котором рассказывал при подъезде к клубу Желябин. Улыбка была резиновой, прискоки со взлетавшей на воздух фатой – истеричными, а счастье председателя – плохо скрытое желание набить будущему зятю морду. Кряжин пригляделся в поисках ответа и скоро его обнаружил. Основная и единственная причина свадьбы крылась в слегка выступающем животе молодой.

– Совет да любовь, – скромно поздравил советник всех присутствующих, не обращаясь ни к кому конкретно. Выполнив таким образом свой человеческий долг, он по-свойски взял папу невесты за локоток и повел его за кулисы.

Последним из зала уходил Сидельников. На самом выходе он остановился, подумал о чем-то, после чего обернулся и с улыбкой Мефистофеля приглушенно крикнул: «Горько!» И пропал из виду, не желая видеть зрелища, к коему призывал.

…– Я могу сам пойти!

– Нет, Семен Семенович, – мягко уговаривал его Кряжин. – Не нужно таких жертв. Ценю вашу гражданскую позицию, но мне лучше увидеть того, кто ходит в лес, добывает дичь, возит из лесу дрова… Словом, знает эту местность как свои пять пальцев.

– Да я!.. Да лучше меня!.. Я тут колхозы… – Председатель осекся, потому что даже сильное алкогольное опьянение не позволило ему сказать, что именно он создавал в этом районе первые колхозы. И по всему было видно, что в лес за дровами он не ездит, дичь добывает в глубине этого леса после доставки его туда специальной техникой. Знать дорогу он не мог, и Кряжин уже начал догадываться, что новоиспеченный тесть не совсем понимает, о какой дороге речь. – Я сейчас беру ружье, и мы идем.

– Куда? – подал голос уже догадавшийся обо всем Сидельников. Бестолковый разговор ему надоел, и капитан, чтобы побыстрее направить советника в нужное русло, решил взять вожжи в свои руки.

– На кабана, конечно. – И два глаза председателя, похожие на днища стакана с недопитой «беленькой», вразнобой мигнули. – Вы не представляете… А рядом с селом проходит миграционная тропа кабана. Они идут на пастбища… К травке… К угодьям… Там егеря… Я сейчас им позвоню.

Кряжин и сам давно все понял и теперь, глядя на опечалившегося после откровений председателя Желябина, мучительно соображал, как правильно поступить.

– Семен Семенович, а кто живет в том доме, с красной крышей? Мужик лет пятидесяти пяти, с бороденкой куцей.

Руководителя колхоза «Победа» пришлось «прокачивать» еще добрых четверть часа. Он не то чтобы не хотел говорить правду… Он ее знал и готов был поделиться, но состояние его заставляло то бросаться в зал, то плакать по дочери, то кричать «Я не позволю!», то подозрительно вглядываться в лицо Сидельникова и спрашивать: «А вот вы… да, вы, товарищ, ордер, как говорится, имеете?»

Ситуация стала угрожающей. Нужно было имя проводника, председатель не по своей воле делал все возможное для того, чтобы Кряжин его никогда не узнал.

– Нам бы на улицу, – как-то нехорошо проговорил Сидельников, ковыряясь в ухе какой-то бронзовой головы на такой же бронзовой подставке. Лили голову, наверное, большим тиражом и руками не самого лучшего скульптора СССР, а потому суровое лицо со слепым, но пронзительным взглядом было одновременно похоже и на Тимирязева без его знаменитой ермолки, и на Калинина со снятым пенсне, и на Дзержинского в не самые лучшие его дни пребывания в Петропавловской крепости. – На морозец…

«А-а-а…», – говорил председатель, когда его за клубом совали головой в сугроб, покрытый ледяной коркой. Корка пробивалась легко.

Желябин с округлившимися глазами и спокойно покуривавший советник стояли метрах в пятидесяти от действа и предупреждали попытки вываливающихся из клуба лиц разыскать внезапно выпавшего из праздника тестя, свекра, кума и свояка. «Он на минутку вышел в сельсовет», – пояснял Кряжин, ничуть не стесняясь своей роли постового на шухере. Проблема на минуту улаживалась, а потом, словно в непрекращающемся приступе дежа вю, выходили все те же и спрашивали, где тесть, свекор и кум.

Через десять минут Сидельников и его собеседник приблизились к машинам. Председатель загнивающего колхоза «Победа» имел вид человека, который только что вышел из парной. Волосы влажны, тяжелое дыхание, усталая поступь. От опьянения остались лишь запах и внешний вид человека, выпившего не более ста граммов «красненькой».

– Я народ подниму, – неуверенно пообещал он.

– А я его посажу, – сказал Кряжин. – Вы, я вижу, в состоянии соображать. А потому давайте знакомиться с самого начала. На вашу свадьбу пришли… – он объяснил кто, – …а потому я вас спрашиваю – кто в деревне является лучшим знатоком этих мест вообще и вон той дороги, – он показал, – в частности.

– А я разве не говорил?

– Нет.

– Ермолаич. Он живет вон в том доме с красной крышей. Пойдемте, я вас хоть с молодыми познакомлю…

– В другой раз.

Ермолаичу Кряжин захотел оторвать воротник от дохи сразу же, едва вошел во двор. Формально Ермолаич был прав. Его никто не спрашивал о дороге, а на все остальные поставленные вопросы он ответил еще полчаса назад. Но по существу выходило, что если бы лучший в Гурьянове проводник мыслил не как собака Павлова, а как здравомыслящий человек, это сэкономило бы Кряжину и его бригаде около часа.

Выходило следующее. Дорога, уходящая в лес вокруг Поверкиного пруда, была дорогой необычной. Она начиналась в деревне, но заканчивалась в лесу. Ровно через пять километров, то есть на том расстоянии, на котором председатель разрешал рубить для топки дрова, наезженный сотнями тракторов, машин и подвод путь упирался в лесоповал.