При загадочных обстоятельствах. Шаманова Гарь

Антон улыбнулся и, сразу посерьезнев, спросил:

— Боря, Екашев хоть ненадолго поправится?

— Нет.

— Что-то, не задумываясь, отвечаешь.

— Если бы ты спросил: «Можно ли в Спортлото трижды подряд угадать все шесть номеров?» — я, возможно, еще и задумался бы: «Чем черт не шутит, когда бог спит?» С Екашевым думать нечего — все ясно. Человек угробился самолечением. У него рак легкие доедает, а он, видите ли, собачьим салом от туберкулеза себя потчевал.

— Знает о том, что не выживет?

— Догадывается. Утром сегодня на обходе потихоньку шепчет: «Доктор, загнусь на днях. Скажи, судить меня будут, как живого, или простят за смертью?» — «За что вас судить, Степан Осипович?» — спрашиваю. «Дак вот… с пасечником набедокурил».

— Больше ничего не сказал?

— Нет.

— Надо было посоветовать, что, мол, со следователем лучше по этому поводу поговорить.

— Что я и сделал, уважаемый Шерлок Холмс.

— Ну, и что Екашев?

— На полном серьезе жалуется: «Следователю подмазать надо, чтобы дело замял. А откуда у меня деньги для мазания? Может, там целая тысяча понадобится… Коровенку, разве, да борова продать? Опять же, старухе жить не на что станет», — Медников затянулся сигаретой. — Потом о тебе вспомнил: «При обыске, кажись, сын нашего председателя, Игната Бирюкова, присутствовал. Бирюковы — мужики справедливые, взяток не берут. Может, Бирюков-младший бесплатно за меня перед судьями заступится, чтобы принародно мои кости не полоскали? Как-никак, земляки мы с ним».

— Ты это серьезно? — насторожился Антон.

— В подобной ситуации грешно шутки шутить.

— Боря, как бы мне переговорить с ним?

Медников посмотрел на часы.

— Сейчас процедуры идут. Минут через двадцать организую встречу, если не заснет старик. Спит он так, будто всю жизнь не спал. Поразительно, как человек умудрился до такой степени изнурить себя работой. Мне доводилось обследовать механизаторов после уборочной страды, когда людям, считай, полный месяц приходится спать урывками, и то у них такой изнуренности и в помине не было. У Екашева что-то феноменальное в этом отношении.

— На сыновей не жалуется?

— Даже не вспоминает.

Помолчали. Антон спросил:

— Какие вообще новости в райцентре? Я ведь два с лишним года здесь не был.

— Новости… Директора ресторана «Сосновый бор» знаешь?

— Знал раньше.

— Судить скоро будут.

— За что?

— В котлетах мясо обнаружили.

Антон улыбнулся:

— Один — ноль, в твою пользу.

Медников тщательно затушил окурок, помолчал и с самым серьезным видом заговорил снова:

— Слушай другое. Это в Эрмитаже было. Перед рембрандтовской «Данаей» стоит, значит, импозантная пара. Профессорского типа мужчина, в пенсне, со знанием дела рассказывает своей даме о голландской живописи семнадцатого века. Подкатывается к ним старичок екашевского покроя. Повертелся с разных сторон — любопытно насторожил уши. Только мужчина умолк, он быстренько показывает на обнаженную Данаю и говорит: «Представляете, граждане, в нашей деревне аналогичная картина недавно состоялась. Сосед мой, напарившись, вышел в предбанник и нагишом сел на натурального живого ежа». У мужчины чуть пенсне не выпало: «Простите, к чему вы это сказали?» — «Разве не понятно? — удивился старичок. — К тому, граждане, чтоб увлекательный разговор поддержать».

Антон засмеялся:

— Признайся, Боря, сам сочиняешь?

— Зачем сочинять — жизнь подкидывает сюжеты… Вчера, например, Екашева спрашиваю: «Что ж вы, Степан Осипович, так сильно болезнь запустили? Почему раньше к врачу не обратились?» Знаешь, что он на это ответил?.. Колхозный шофер, видите ли, ему сказал, будто есть такой указ, чтобы пенсионеров бесплатно не лечить. Дескать, нечего на них государственные средства тратить. — Медников коротко усмехнулся. — Вот кадр! Шестьдесят лет при Советской власти живет, а серый, как штаны пожарника после просушки.

— Он первый раз в больницу попал.

— От людей мог слышать, в газетах прочитать, по телевидению увидеть о нашем здравоохранении…

— Какое там телевидение! У Екашева в доме элементарного радиодинамика нет.

— Оно и видно. От разговора с ним остается такое впечатление, как будто человек законсервировался в период коллективизации. — Медников, посмотрев на часы, сунул в карман сигареты со спичками и поднялся. — Пошли, процедурное время заканчивается.

Екашев лежал в светлой одноместной палате. Укрытый до подбородка свежей белой простынью, он походил на скрючившегося ребенка, и лишь изможденное с с седой щетиной лицо выдавало возраст. Глаза старика были закрыты, дыхание тяжелое, с прихрипом. У кровати стояли больничная табуретка и низенькая тумбочка. На тумбочке, рядом с флаконами каких-то лекарств, лежало румяное, чуть надкусанное, яблоко. Антон, сев на табуретку, тихо окликнул:

— Степан Осипович…

Екашев медленно поднял веки. Почти полминуты глаза его абсолютно ничего не выражали, были страшно пустыми, как у мертвеца. Затем, почти внезапно, взгляд стал осмысленным. И старик еле слышно проговорил:

— Кажись, Игната Бирюкова сын?..

— Его. Антоном меня зовут.

— Стало быть, Антон Игнатьич… — Екашев моргнул. — Доктор тебя прислал?

— Почему доктор?..

— Вчера я ему говорил: Бирюковы — мужики справедливые…

— Как здоровье, Степан Осипович? — спросил Антон.

— Нету, Бирюков, здоровья… Загибаюсь основательно…

— Врачи постараются сделать все возможное, чтобы вылечить.

— Поздно теперь лечить.

— Давно надо было в больницу обратиться.

— Торопуня меня с панталыку сбил… Ишшо весной просил его: «Свези, Серега, в райцентровскую больницу — задыхаться чего-то стал».. А он в ответ: «Теперь, дядька Степан, такой указ издан, чтоб не лечить за казенный счет пенсионеров. Как пенсионер без денег в больницу заявится, сразу укол ему и — на удобрение». А откуда у меня деньги?..

— Тропынин глупо посмеялся над вами.

— Теперь понимаю, теперь доктор мне правду обсказал… А тогда посчитал за правду торопунинские слова. Пользы государству от пенсионеров на самом деле никакой нет… Зачем на них казенные деньги тратить…

Антон намеренно не начинал интересующий его разговор. Ждал, когда Екашев заговорит сам, однако тот словно и не собирался «исповедоваться». Пришлось осторожно намекнуть:

— Что вы, Степан Осипович, вчера Бирюковых вспоминали?

Екашев ответил не сразу. С минуту он как будто не мог набраться решимости. Наконец все-таки решился:

— Строгие в вашем роду мужики, но справедливые… Твой дед Матвей моего папашу от раскулачивания спас. И отца твоего, Игната, я уважаю. За всю колхозную жизнь Игнат ни разу меня не обидел… — Глаза Екашева затуманились, словно он пытался вспомнить что-то очень давнее. — Мы ж с Игнатом одногодки. В первый школьный класс вместе ходить начинали. Только по-разному наши жизни сложились… Папаша мне приказал бросить ученье, с малолетства, как щенка, натаскивал в хозяйстве горб гнуть… С той поры присох я к земле… Теперь вот загибаюсь…

В палату вошла молоденькая медсестра. Смущенно извинившись перед Антоном, она смерила Екашеву температуру. Разглядывая градусник, хмуро поморщила лобик. Затем отсыпала из коричневого флакончика сразу три таблетки и, подождав, пока Екашев запил их водой, удалилась. Проводив взглядом медсестру, старик озабоченно спросил:

— Не знаешь, Бирюков, сколько те лекарства стоят, какими меня потчуют?

— У нас лечение бесплатное, Степан Осипович.

— Это я понимаю, мне доктор обсказывал… Только лекарства ведь не за бесплатно делаются. Десяток рублей наверняка стоят, а?..