Приходите за счастьем вчера
Шрифт:
Златка тоже вспомнила и всё-таки умоляющими глазами глядела на мать, но понимала – в своё время у них был выбор, и они захотели щенка, ведь Мартин уже жил у них. Осторожно поставив котенка в корзинку, она отступила на шаг, и стала смотреть в сторону.
– Почему же им не ужиться? – улыбающаяся Кетрин осторожно присела на корточки и взяла котёнка. – Он такой славный ушастик… Гаврош? Какое хорошее имя, откуда?
– Я придумал.
– Эпичное. Спасибо тебе большое, Дик.
Она не удержалась от полного гнева взгляда, от которого всё ещё лучащийся в нимбе славы Дик оторопел, и по его чертам прошла тень замкнутости, но тут же исчезла.
– А ты правда кхм, гм… рада?
– Конечно. Кошки в доме приносят счастье. – Кет по очереди поцеловала пригорюнившихся было дочек. и снова присев на колени заглянула в их обрадованные лица. И сама улыбнулась. – Я пойду спрошу подали ли на стол?
– Мама со временем обрадуется, – все-таки виновато пробормотала отцу в наступившем молчании явно повеселевшая Златка.
– Дядя Дик, –
Очень широкий и длинный коридор без какой-либо мебели в стиле мавританской Испании, отделанный по потолку и стенам мозаикой и мрамором, из всего уюта – только белые хлопковые занавески и фонтанчик. Когда-то Элайджа решил построить дом, который Катерина всё же полюбит, и ему это удалось, стоило отдать ей огромные пространства в левом крыле, которые она так почти ничем не меблировала, если не считать цветочных кадок, фонтанов и низких лежанок, на которых можно было до бесконечности рассматривать мозаичные потолки, каждый стоивший ему небольшое состояние. Были ещё кабинет и ванная комната со встроенной гардеробной, тоже отделанные мрамором, зеркалами и светлыми тканями, и на этом – всё. Уюта не было, но Майклсону всё нравилось, потому что Катерина любила этого огромного каменного монстра. Пройдя почти всё крыло, он нашёл её там же, где и обычно – на лоджии, больше напоминающей террасу с лестницей, выходившей на пляж. После смерти Мартина у неё появилась привычка сидеть, опершись руками на низенькие перила, и, положив на них подбородок, смотреть на вечернее море и двор. Входить сюда без приглашения позволялось только ему, и после ужина Элайджа не преминул воспользоваться своим правом.
– Дик временами редкий тугодум.
– Для меня это тоже не новость, – ответила Кет. Быстрый надменный взгляд, но больше ничего не спросила. Элайджа поджал губы – из-за идиотского старикана возвращение домой предполагало проблемы, пусть и невысказанные, а он этим поздним вечером собирался отдыхать. Желательно, только в обществе Катерины. Предположительно, в их общей постели. Опершись на все те же перила, он как и женщина принялся смотреть на море. Оно плескало и играло под пологом южной ночи, шепотом волн и легким бризом маня к себе. Луна желтая и потому похожая на головку сыра, нынче отражала солнечный свет в полную силу – прекрасное зрелище, конечно, для понимающих натур. Элайджа подумал, что можно искупаться – прохладная вода всегда поднимала ему настроение и успокаивала. Но ощутить, как его обвивают ноги Катерины, было бы куда лучше... Чтоб им не подождать пару деньков с вендеттами?
Мысли были прерваны смешком.
– Эл, иногда, ты как Марианская впадина, и я вообще не могу тебя понять, но порой… – Кет потянула мужчину за воротничок рубашки к себе, и он вдруг увидел засиявшую радостью ласку в её глазах. Элайджу охватило чудесное чувство понимания – мертвый сенатор или живой, ей неважно, если он, Элайджа вернулся на её балкончик.
– Пойдём? – Обычно они ночевали не на этой половине дома, а в его спальне – отделанной деревом, с добротной постелью – массивной и широкой, но сегодня Катерина отрицательно качнула головой.
– Нет уж. Я не только твоя бессменная жена, но и женщина, и хочу встретить тебя как положено. Можешь пока поплавать.
– Боже, ты видишь? – страдальчески обратился к ночному фонарю Элайджа, испытывая прилив радости. – И после этого я ещё непонятный…
– Майклсон, другая бы тебя давно по миру пустила за такие семейные выверты, – блеснули в лунном свете ровные белые зубки женщины. – Закрывайте глаза, милорд. – Его носа коснулся поцелуй, и она исчезла.
Из-под ресниц он разглядывал, как Катерина поливает из лейки цветы, обрамлявшие балкон. Элайджа давно понял, что они очень разные – его простые житейские радости затрагивали крайне редко, их поглотила вместе со временем его работа, и горел он там, Катерина же была воплощением чувственности – ела ли она, занималась любовью, наряжалась или развлекалась, – и ещё обладала чудесным свойством сродни тому библейскому, что превращало сухари в свежий хлеб. Стоило Элайдже оказаться в атмосфере её обаяния, как для него жизнь тоже вдруг насыщалась сочными красками. Начинало казаться вкусным блюдо, о котором за пять минут до этого он мог сказать всего лишь “неплохо приготовленное”, красивым уже привычный пейзаж, появлялось наплевательское отношение к бесполезно утекавшему времени. Когда-то он дал ей волю, закрывая глаза на многие вещи, которые казались эгоцентричными для их среды или вызывали в нем ревность собственника, а взамен она слушалась его решений, и наконец-то их семейная жизнь обходилась почти без схваток, если не считать мелочей, быстро находивших выход в физической близости.
Поставив свой бокал с вином на пол, Майклсон втянул ноздрями запахи сладкого табака и ночной розы и закрыл глаза, вслушиваясь в практически бесшумные шаги. То ли потому, что у них была очень насыщенная жизнь, когда они просто не успевали приесться друг другу, то ли потому что его любовь к ней предполагала ненормальность сродни одержимости, но несмотря на прожитые вместе годы, несмотря на красивых и более молодых женщин вокруг, чью красоту он не мог не осознавать, он по-прежнему получал ту же разрядку в их общей постели. Возможно, даже большую – это стало похоже на обряд для сбрасывания остального груза проблем при помощи личной
жрицы. Катерина была упряма. Нет, не так – Катерина была непрошибаемо, по-ослиному упряма, как никакой другой человек, которого он встречал, и со всем этим упорством годами, изо дня в день, она открывала, штурмовала, подтачивала, вгрызалась в стены перед ней, созданные его памятью и инстинктами самосохранения и все-таки добилась своего, получила над ним полную власть. Не потому что вгрызалась и была дьявольски хитрым манипулятором, а потому что видела в счастье мужа свою главную цель, и стоило Элайдже это однажды почувствовать, как воспоминания отпустили, заменившись другими, и цепочка понимания сложилась в его сознании. Он даже помнил этот день – пьяный туман в голове, и то, как стоял столбом и смялся от радости, пока Катерина бежала к нему с протянутыми руками, в эгоистичном простодушии забыв обо всех, кто находился рядом, включая детей, и выкрикивала его имя.Улыбнувшись про себя воспоминанию так дополнявшему переполнявшее тело удовлетворение, Майклсон снова открыл глаза, лениво щурясь – как же Катерине шел призрачный лунный свет, обливавший её фигуру, закутанную в полупрозрачную ткань от макушки до пяток. Грациозная и легкая – она была его вечным отдыхом для взгляда, а то что можно было критиковать стороннему изысканному и просто объективному ценителю, учитывая что женщина была беременной и двигалась скорее смешно, нежели изящно, а так же широковатый таз или прямую линию плеч, Элайджа либо не замечал, либо считал красивым.
Лишь один нюанс напоминал ему о прошедшем времени – четкая седая прядка в окружении темно-каштановых волос, заметная, только когда Катерина распускала волосы – напоминание об Африке. Тогда он уступил её «хочу», позволив поехать с собой с условием, что она не ступит и шагу за периметр охраняемой территории. Первый раз, второй, третий… Она стала его постоянной спутницей в кратеньких на неделю, другую командировках на желтый континент, и вскоре ему уже казалось совершенно естественным, что Катерина живет чемоданной и неустроенной жизнью – на обеспечение ей должного комфорта у него не хватало не средств, а времени. После всего Элайдже вовсе не хотелось расставаться с женой, ведь крайне приятно не только знать о любви к себе, но и ощущать ласку постоянно, особенно, когда нет лёгкости в других плоскостях жизни, и он уже забыл обо всех своих беспокойствах.
Это состояние продолжалось больше года, и так же резко оборвалось. Кет так и не нарушила никаких его распоряжений, никуда не выходила, но в городе начались беспорядки, и они фактически оказались под осадой на территории предприятия. И если за себя он не испытывал беспокойства – даже в худшем сценарии единственно, что ему грозило – огромный выкуп, то красивую белую девушку дикари могли захотеть получить здесь и сейчас, а не дожидаться денег. Он сумел договориться о разрешении на полёт над территорией и посадку вертолёта и самолёта, но только проверить правдивость договоров практически не представлялось возможным: языка местных, захвативших территорию, не знал никто – компания в Африке существовала по-прежнему автономно от внешнего мира, а командир повстанцев не учился в Кембридже. Тогда Элайджа в очередной раз оценил способности Катерины – ей единственной из его работников пришло в голову начать учить местный диалект, благодаря той приблудившейся местной девчонке, которая едва ли не боготворила его жену, взявшую Нави к себе в служанки. А ещё потребовались её выдержка и умение убеждать своим скучающе-равнодушным видом, что она полностью разделяет позицию мужа – сегодня, завтра они будут свободны, но при этом никто ничего не получит кроме пули в голову. И доступно объяснить, что если кому и заплатят, то тем, кто стоит повыше в пищевой цепочке. Роль хорошего и плохого полицейского им удалась, жадность получить деньги здесь и сейчас и не делясь победила, свобода стоила её драгоценностей и этой прядки в волосах жены, которую он увидел месяц спустя по возвращении в Индонезию. Он попросил не закрашивать – сказал, что не любит ненатуральность, а на самом деле хотел видеть её как то напоминание, что всегда будет лишать его малейших колебаний в принятом решении.
Случившееся было только его косяком, и он никогда не думал срываться на Катерине, но с тех пор ни при каких обстоятельствах, не разрешал ей совать свой нос туда, куда, по его мнению, не стоило. Рассказывать – рассказывал, все что ей хотелось знать, но участвовать в чем-либо запретил без шанса на оспаривание. Это решение стоило ему арктического обращения в течение нескольких месяцев, нескольких скандалов, но Элайджа закусил удила и в итоге Катерине ничего не оставалось, как или расстаться, или покориться его выбору. Тема иногда поднималась Катериной, привыкшей к нежности и безотказности в остальном, воля Элайджи пробовалась на зуб, но Майклсон не боялся потратить время на разъяснения, что он по этому поводу думает, и остужал капризный нрав возлюбленной. И, конечно же, Рейнолдс тоже был не тем делом, по которому ей следовало иметь информации больше, чем общей, он вроде дал понять это жене, она промолчала, но Элайджу весь вечер с разговора на парковке не оставляло ощущение, что Катерина очень напугана. Пугать, мучая неизвестностью, совсем не то же, что оградить от дряни и опасности. К тому же, Нейтленд её здорово расстроил из лучших побуждений, а сейчас она была беременной. Вынув лейку из ладони брюнетки, Элайджа осторожно, чтобы не напугать неожиданным прикосновением, погладил её спину. Тактильно послушная его воле, женщина тут же расслабилась, демонстрируя готовность к диалогу.