Прихоть русского немца

них здесь база. Недаром же "Караби" с крымско-татарского переводится как

"черный паук". Его папу они якобы выкрали. Правда, не понимаю, зачем им

сдался обычный технарь. Но это так, к слову. По теории Кардинала с отцом

он может встретиться только после захода солнца.

– Он действительно чокнутый?

– Насть, откуда я знаю? Кстати, до пятого класса он учился в нашей школе в

Севастополе, потом с родителями переехал в Алушту. Обычный пацан. В

какой-то мере я его понимаю. Когда умирает человек, его хоронят. То есть

покойный как бы обретает последнее пристанище на земле, границы

которого определены кладбищенской оградой. Я, конечно, разумею, что это

всего лишь ритуал. Когда-то мертвецов палили, но лично я не хочу, чтобы

меня сожгли после смерти.

– Да какая разница, как поступят с твоим телом, если душа улетит?

– Не знаю. На мой взгляд, есть некоторое различие. Сжигают, когда хотят

избавиться от прошлого. Хоронят - когда стремятся, чтобы покойный

долгие годы оставался в памяти. Я это к чему? Кардинал съехал с катушек,

но этому есть разумное объяснение.

В глубине души Настя понимала, чем вызван ее пристальный интерес к

дикому спелеологу - никак не могла простить себе тот животный страх,

который испытала при первой встрече. Да и слова о Кригере, которые

старалась забыть, вспоминались с завидной регулярностью.

***

– Может, я чего-то не понимаю, - недоуменно произнес Швецов, обращаясь

к Кригеру, - как ты вообще узнал о существовании этой пещеры?

– С Кардиналом связи не терял. Обменивались письмами. Полгода назад он

написал, что нашел обалденную пещеру и боится, что если дикари прознают

о ней, то обчистят как липку. Написал, как ее найти и попросил

забетонировать вход.

– Краб, ты не договариваешь, - усмехнулся Швецов.
– Давно тебя знаю. Стал

бы ты срываться из своего добропорядочного Клоппенбурга ради какой-то

пещеры, какой бы красавицей она ни была.

– Я не в восторге, что пришлось за бугор линять, - ответил Краб.
– Не полезь

я тогда в драку с московскими отморозками, сегодня спокойно жил бы в

Крыму.

– Крепко тебя эта потасовка зацепила, - пожал плечами Швецов.
– Только

ты забыл, что и я, и Дока тоже в ней поучаствовали. Кто же знал, что папаша

одного из этих страдальцев - важная шишка в московской ментовке?

– Когда дал деру в Германию, попал в лагерь переселенцев "Фридланд",

расположенный в Нижней Саксонии, - Краб брезгливо дунул на пену в

бокале и, нехотя отпив глоток, продолжил.
– Пока фрицы проверяли меня на

вшивость, познакомился со своим сверстником, приехавшим из Омской

области. Он меня и просветил. Оказалось, что мы попали к шапочному

разбору. Надо было вострить лыжи в начале перестройки. Фрицы тогда

носились с бывшими советскими немцами, как с писаной торбой. Не

поверите, но тогда даже квартиры выдавали бесплатно, как в старые

советские времена. Еще и на курсы немецкого языка отправляли за счет

коренных немцев. Так что мебель таскаю, но дело не в этом. Алик увлекся

буддизмом, пытался и меня к нему приохотить, но я его слушал в пол-уха,

все время себя спрашивал, какого рожна приперся в Германию, если кроме

фамилии меня с этой страной ничего не связывает. А зацепил он меня, когда

начал цитировать Махатму Ганди. Откуда все зло в мире? От гадких мыслей!

Сначала они бродят в мозгу, а выхода за пределы черепной коробки не

имеют. Но однажды человек срывается с катушек, начинает изливать из себя

яд. Постепенно он к этому делу настолько привыкает, что каждый раз, когда

приходится выбирать, защитить ли, к примеру, девушку от наезда

отморозков или пройти мимо, останавливается на втором варианте. В итоге

он сам себе выбирает судьбу и никакая карма не при чем.

– Молодец, Кригер, такую философию развел, что я сейчас расплачусь, -

желчно заметил Куропяткин.
– Может, нам тебе еще и памятник поставить за

то, что в скитальцы подался?

– Погоди, Дока, - остановил его Швецов.
– Чего ты в бутылку лезешь? Краб

хочет сказать, что мысли иногда материализуются. И я с ним согласен.

Достал меня один мужик по прозвищу Гвиней. Сволочь преизрядная.

Представьте, вломилось в офис тело, с которого жир капает, с глазками, как у

затраханного гаишника и ручками охреневшей от жары сколопендры, и

начало наезжать. До того хотелось раскрошить ему череп, что руки

судорогой сводило. В деталях представил огненный смерч, превращающий

его в пепел. И что думаете? И недели не прошло, как от Гвинея не осталось

ничего - машина вместе с ним разлетелась на мелкие части.

– Изотерическая лабуда. Твоего Гвинея просто заказали, - отрезал

Куропяткин.
– Можешь мне поверить, я сижу в газете на этой теме и таких

историй могу рассказать воз и маленькую тележку. И вообще, давайте

вернемся к тому, ради чего собрались. Меня интересуют технические детали.

С железом, которое мы оставили на Караби, ничего не сталось, но если ты,

Краб, рассчитываешь на веревки, то учти, они пролежали в схроне почти

семь лет, я пас. Улетать с криком "мама" не собираюсь.

– Я на старый капрон и не рассчитывал, - обиделся Краб.
– Веревки новые.

Две двадцатки и стометровка, плюс пятидесятка. Еще пять репшнуров по

десять метров. Думаю, этого хватит.

– И где они? Что-то я их не вижу, - удивился Швецов.

– На метеостанции. Там же, где и мой рюкзак. Ты не обратил внимания, что

я без снаряги. Постарел что ли? Сюда я через Москву летел, поэтому в

Симферополе нанял мужика с "козликом", тот и отвез меня на Караби через

Зеленогорск.