Приключения 1984

— Правильно! Мы еще послужим! — выкрикнул Захаров.

— Верно! — звонче всех поддержал Сторжевский.

— За нами не станется! — задрал голову Сергунчиков, чтобы лучше видеть комиссара.

Антонов поднял руку. Голоса стихли.

— Наше рабоче-крестьянское правительство наняло ледокол «Святогор» с норвежской командой, а уж «Третий Интернационал» сообразили мы сами. И вот мы здесь и рады от всей души и чистого сердца вас приветствовать!

Каждое слово комиссара жгло матросские души. Вот какое оно, правительство трудового народа! Сам товарищ Ленин думал о них как о родных. «Не жалеть денег, выручить!»

Не избалованные вниманием и заботой, они стояли, пронзенные жаром удивления и благодарности. Грудь Захарова высоко поднималась, он отворачивался, чтобы скрыть предательскую влагу, пеленавшую глаза.

— Братишка-товарищ, мы не имели сомнения, терпеливо ждали! — говорил он, запинаясь от волнения. — Для родного правительства и товарища нашего Ленина берегли пароход.

— Правильно!

— В точку!

— Не все, — сказал кто-то тихо.

— Оружие у вас имеется? — сразу вспомнил Захаров про ту часть пассажиров, с которыми воевали.

— А как же! — удивился вопросу Антонов. — Корабль боевой, время военное.

— Офицеры у нас, — заторопился Захаров. — Еле в узде удержали.

— Офицеры? Беляки? — встрепенулся Антонов.

— Злейшие враги. За ними догляд был, еще здесь они.

Антонов неожиданно безвольно опустил руки.

— Невозможно.

— Как? — возмутились матросы. — Мы сами заарестуем. Только бы оружие.

— Вражьи души! Верь слову! — взвился Сергунчиков. — Изгалялись над нами.

— Верю, товарищи. Не в том дело. Договоренность была, межгосударственная — не трогать их. Должны мы слово держать. Слово нашего правительства крепить. Обещано — точка!

— Жаль выпускать такую гидру.

— Жаль-то жаль, а что сделаешь? Слово дадено! — развел руками Антонов.

— Мы понимаем, — вконец огорчился Захаров.

— Есть, товарищи, более важное дело. Вам нужно решать, куда склонитесь: на левый борт или правый. — Антонов явно имел в виду ледорез и ледокол: — Мы вернемся в Архангельск, а «Святогор» — в Англию.

— Третий Интернационал! — дружно закричали матросы. — С ним! С Лениным!

И тут произошло необычное. Комиссар, расстегнув несколько пуговиц на кожаной тужурке, вытянул алый кумач. Знамя! Такое же, как на «Третьем Интернационале»! Оно не помещалось в руках комиссара, и Захаров подхватил его, и в его руки не вместилось, но уже тянулись десятки рук, чтобы поддержать алое полотнище.

Гурьбой пошли на корму, к флагштоку. И, застыв, глазами провожали знамя, поднимающееся в небо.

А рядом Сергунчиков, Яков, Метерс, Сторжевский со своими земляками.

Норвежские матросы, наблюдая за подъемом флага, кричат:

— Браво!

— Браво, русские!

Комиссар запел:

Вставай, проклятьем заклейменный, Весь мир голодных и рабов...

Он пел один, никто не знал этой торжественной песни. Но, прислушавшись к ее первым словам, уловив мелодию, вся палуба стала подпевать, и гимн большевиков, уверенно набирая силу, на прочных и широких крыльях полетел над родным пароходом, над морем и льдами.

Его услыхали в кают-компании. Выскочил Рекстин, за ним норвежские и русские гости, офицеры.

Генерал Звегинцев пошатнулся, закрыл глаза. Его отечной голубизны лицо усыпали капли пота, а губы зашептали:

— Сражение проиграно... — Встретив внимательный холодный взгляд Рекстина, спросил: — Иван Эрнестович, пора! — Губы шевелила горькая улыбка. — Вы с нами?

— Нет, генерал. Капитан никогда не бросает свой пароход. — Было сказано как упрек, а подумав, Рекстин добавил: — Таков морской закон!

Звегинцев метнул удивленный взгляд:

— Вас в первый же день расстреляют! — произнес твердо, будто сам давал приказ.

— Уверен в обратном. Правительство сделало все для спасения, не для расстрела.

Рекстин отошел от Звегинцева к Аннушке, державшей на руках дочь, беззаботно спавшую в этот решающий, переломный для многих час. И вновь, как когда-то, увидел сияющие голубые глаза. В них было восхищение.

— Домой... — радостно прошептала, и две слезинки скатились по щекам.

— Домой! — погладил ее сухой, сильной рукой по голове.

Она изловчилась и на миг прижалась к ней щекой.

Красное знамя остановилось на самой верхушке мачты и, распахнутое ветром, показало серп и молот.

Этим же ветром с мостика понесло офицеров. Протопав по коридорам и лестничным переходам, они перебежали трап, соединяющий «Соловья Будимировича» со «Святогором».

...Спустя два дня на «Соловье Будимировиче» уже имели в достатке продукты, одежду; повстречался Захаров со своими товарищами матросами с бывшей «Канады», вместе перетаскивали уголь в пустые ямы, пока он не лег блестящими откосами под самые горловины. Под палубой страстно и нервно заколотился пульс машин.

Пришло время возвращаться. Норвежская команда у своего борта, российская — у своего. Медленно и торжественно расходятся суда. Между бортами расширяется и углубляется пропасть, сверкает внизу студеная вода.

На палубе «Святогора» не было тех, которые избрали для себя эмиграцию. Лишь Лисовский, ухватившись за поручни, молча смотрел на пароход, последний кусочек России, уходивший от него навсегда. О чем он думал?

Захаров видел Лисовского. Худого, сутулого, но чисто выбритого, с отмытым лицом. Одинокий, уже никому не нужный Лисовский. Между ними, раздвигаемая пароходами, ширилась, сверкая, как сталь штыка, водная гладь.

Они стояли по разные ее стороны.

А потом встретился доктор, в большой и дорогой шубе, изрядно поистрепавшейся и засалившейся за минувшую зиму.

— Видите ли, гражданин товарищ матрос, моя профессия общечеловечна. Вы можете меня не уважать как человека, но как специалист я вам нужен, и я — возвращаюсь.

На капитанском мостике Рекстин, а на противоположном крыле, в полушубке и шапке, Ануфриев. Они смотрят в одну сторону, в сторону далекого Архангельска.

Начиналась новая вахта! Давно не было так хорошо.

Пятая историческая справка.

3 июля 1920 года у Владимира Ильича Ленина был обычный напряженный трудовой день. Большую его часть он провел в кабинете, где в простенке между окнами висела карта европейской части России. Флажки на ней образовали клин, острием направленный на запад. Положение на фронтах в значительной степени изменилось к лучшему — Красная Армия наступала.

В этот день Владимиру Ильичу и сообщили о том, что ледокол «Святогор» возвратился в Норвегию, а ледорез «Третий Интернационал» и «Соловей Будимирович» [8] — в Архангельск. Пароход, терпевший бедствие в Карском море, цел и почти невредим. Более того, спасено не восемьдесят четыре человека, ушедших в рейс, а восемьдесят пять.

8

В дальнейшем «Третий Интернационал» был переименовав в «Ф. Литке», «Соловей Будимирович» стал «Малыгиным», а возвращенный законным хозяевам в Россию «Святогор» — «Красиным»,