Приключения Конана-варвара (сборник)

Илга весьма неохотно присоединилась к Конану, хотя он и дал ей понять, что и в мыслях не держит ничего плохого. Когда он протянул ей руку, она отпрянула в сторону, выкрикнув нечто нечленораздельное. Ему показалось, что она произнесла что-то вроде «яхмар». В конце концов, потеряв терпение, он легонько двинул ее по затылку и перенес лишившуюся чувств девушку в сырое нутро их временного пристанища.

После этого Конан вновь вышел наружу, чтобы забрать свою накидку из медвежьей шкуры и припасы, сложенные в переметные сумы на седле. На скалистом склоне, вздымавшемся на краю глетчера, он насобирал охапку сучьев и сухих листьев, которую и принес во впадину. А там с помощью огнива и трута он развел небольшой костер. Он давал скорее иллюзию тепла, нежели согревал по-настоящему, потому что Конан не стал делать огонь слишком большим, чтобы тот не растопил стены впадины и талая вода не выгнала их из убежища.

Оранжевые отблески пламени заглядывали глубоко в трещины и туннели глетчера, и было видно, как их изгибы и повороты теряются в темноте. До слуха Конана долетало слабое журчание воды, время от времени нарушаемое треском и вздохами медленно движущегося льда.

Конан вновь вышел на пронизывающий ветер, чтобы срезать с окоченевшего трупа лошади несколько кусков мяса. Он принес их обратно во впадину и поджарил, насадив на прутики. Жареная конина вкупе с ломтями черного хлеба, который он достал из седельного мешка, запиваемая горьким асгардианским пивом, и составила их не слишком изысканный, зато сытный ужин.

Во время еды Илга казалась погруженной в свои мысли. Поначалу Конан думал, что она все еще сердится на него за тот удар по затылку. Но потом он сообразил, что дело совсем не в этом. Девушка пребывала на грани истерики. Ее буквально трясло от ужаса. Причем это не был обычный страх, который она испытывала перед бандой диких скотов, которые преследовали ее, а какой-то внутренний, глубинный ужас, непонятным образом имеющий отношение к самому леднику. Когда он попробовал разговорить ее, она в ответ шептала лишь то незнакомое слово: «Яхмар! Яхмар!» – и на ее симпатичном личике отражался панический ужас. Она не сумела объяснить ему значение этого слова и лишь неловко разводила руками, а ему эти жесты ничего не говорили.

Поев, усталые и согревшиеся, они завернулись в его медвежью шкуру. Ее близость заронила в голову Конана мысль о том, что занятия любовью помогут ей успокоиться и заснуть. Девушка с готовностью приняла его поначалу робкие и неуверенные ласки. Умело ответила она и на его юношеский пыл; как он вскоре убедился, подобные игры были ей не в диковинку. И, прежде чем они разжали объятия, она стонала и вскрикивала в пылу страсти. Затем, посчитав, что она вполне успокоилась и расслабилась, Конан повернулся к ней спиной и заснул.

Девушка, однако, не смыкала глаз. Она лежала совершенно неподвижно, оцепенело вглядываясь в темноту, которая зияла из трещин во льду за пределами круга света от почти погасшего костра. И наконец, уже перед самым рассветом, случилось то, чего она так страшилась.

Сначала послышался негромкий звук, словно кто-то наигрывал на флейте странную прерывистую мелодию на одной ноте, которая тонкими слоями обматывалась вокруг ее разума, пока она не стала беспомощной, как попавшая в сети птичка. Сердце девушки жалко трепыхалось у нее в груди. Она не могла ни пошевелиться, ни заговорить, ни даже разбудить крепко спящего рядом молодого человека.

А потом в жерле ближайшего ледового туннеля появились два круга холодного зеленого пламени – два пылающих шара, которые впились в ее юную душу и набросили на нее смертельные чары. В этих огнях отсутствовали душа или разум – в них горел лишь неутолимый и безжалостный голод.

Илга встала, как лунатик, откинув край медвежьей шкуры, которой укрывалась. Ее обнаженная фигурка белым пятном выделялась на фоне окружающей темноты. Она шагнула в жерло ближайшего туннеля и исчезла. Дьявольская мелодия тотчас же стихла; холодные зеленые глаза мигнули и закрылись. А Конан крепко спал.

Он проснулся резко, как от толчка. Какое-то шестое чувство – инстинкт самосохранения, чрезвычайно обостренный у любого дикаря, – послало короткий сигнал нервным окончаниям его организма. Подобно дикой кошке в джунглях, Конан моментально стряхнул с себя сонную одурь и перешел в состояние тревожного бодрствования. Он лежал неподвижно, всматриваясь и вслушиваясь в окружающий мир всеми органами чувств.

А потом, утробно рыкнув, Киммериец поднялся на ноги и обнаружил, что остался один. Девушка исчезла. Но ее меха, которые она сбросила в пылу страсти, пока они занимались любовью, лежали на месте. Он озадаченно нахмурился. В воздухе по-прежнему висела опасность, и его натянутые нервы отозвались на ее присутствие протяжным звоном.

Конан поспешно оделся и собрал свое оружие. Сжимая в ладони топор, он протиснулся в узкий проход между козырьком и краем ледника. Выбравшись наружу, он обнаружил, что ветер стих. Хотя в воздухе уже ощущалось приближение рассвета, ни один лучик еще не успел затмить сверкание звезд над головой. Ущербная луна низко висела над западными вершинами гор, отбрасывая тусклый золотистый свет на снежные равнины внизу.

Конан обшарил снежную целину внимательным взглядом. Возле козырька не было видно ни отпечатков ног, ни следов борьбы. С другой стороны, Илга просто не могла уйти голой в лабиринт туннелей и расщелин, где невозможно передвигаться даже в обуви с шипами, где любой неверный шаг мог привести к падению в бурные потоки талой воды и мерзлого снега, текущие по дну глетчера.

При мысли о сверхъестественном исчезновении девушки волосы на затылке у Конана встали дыбом. Оставаясь в глубине своей полной предрассудков и суеверий души истинным варваром, он не боялся ничего живого, но непостижимые создания и силы, таившиеся в темных закоулках его первобытного мира, внушали ему ужас и отвращение.

И вдруг он прекратил поиски и замер на месте. Совсем недавно что-то вылезло из дыры в снежной корке в нескольких шагах от козырька. Это «что-то» было длинным, мягким и гибким, и оно двигалось без ног. Его извилистый след, похожий на след длинного снежного червя, был четко виден там, где его брюхо вдавилось в снежную белизну.

Заходящая луна струила с небес тусклый свет, но зоркие глаза Конана, привыкшие к миру дикой природы его родины, без труда читали оставленный чудовищем след. Огибая сугробы и торчащие из-под снега острые обломки скал, он вел вверх по склону и в сторону от глетчера – туда, где торчали голые обветренные вершины гор. Конан сомневался, что чудовище ушло одно.

Он двинулся по следу – массивный черный, закутанный в меха силуэт, и вскоре подошел к тому месту, где лежал его мертвый конь. Теперь от него осталось лишь несколько костей. Вокруг останков еще можно было разглядеть след неизвестной твари, хотя и очень слабый, потому что поднявшаяся поземка уже заметала все вокруг.

Чуть дальше он наткнулся на девушку – или, точнее говоря, на то, что когда-то было ею. Голова отсутствовала, как и вся верхняя часть тела, и обломки костей отливали тоскливым блеском в неверном свете луны. Они были чистыми, словно неизвестное создание тщательно обсосало их или объело с них плоть языком со множеством мелких зубчиков.

Конан был воином, закаленным сыном сурового народа, видевшим смерть во многих обличьях. Но сейчас его охватила дикая ярость. Всего несколько часов назад эта стройная теплая девушка лежала в его могучих объятиях, отвечая страстью на страсть. А сейчас от нее остался лишь обезглавленный изуродованный труп, похожий на выброшенную за ненадобностью сломанную куклу.