Приключения Конана-варвара (сборник)
Шрифт:
В сумеречном полумраке Конан осторожно двинулся вперед по голому зеленому полу. Комната была круглой, и с одной стороны виднелись огромные бронзовые створки округлой великанской двери. Напротив нее, на стоявшем у самой стены помосте, к которому вели широкие скругленные ступени, стоял медный трон, и Конан, увидев то, что лежало на нем, поспешно попятился, поднимая скимитар.
Но, видя, что тварь не пошевелилась, он принялся внимательно рассматривать ее, а потом и поднялся по стеклянным ступеням и уставился на нее сверху вниз. Это была гигантская змея, явно вырубленная из камня, напоминающего жадеит. Каждая чешуйка виднелась отчетливо, словно живая, и радужные цвета были переданы с большим искусством. Большая клиновидная голова наполовину скрывалась в складках огромного тела, так что не было видно ни глаз, ни челюстей. В голове у Конана забрезжило
Конан восхищенно рассматривал чешуйчатый торс, толстый, как бедро взрослого мужчины, и явно очень длинный, а потом, из чистого любопытства, приложил к нему руку. И сердце едва не оборвалось у него в груди. Кровь застыла у него в жилах, а волосы на затылке встали дыбом. Под его рукой оказалась не гладкая и хрупкая поверхность стекла, металла или камня, а теплое жилистое тело живого существа. Кончиками пальцев он ощутил, как медленно пульсирует в твари холодная, замершая жизнь.
Инстинктивным жестом Конан отдернул руку. Меч едва не выпал у него из пальцев и, задыхаясь от ужаса и отвращения, он с величайшей осторожностью спустился по стеклянным ступеням, с восхищенным трепетом глядя на жуткое чудовище, мирно спавшее на медном троне. Змея не шелохнулась.
Подойдя к бронзовой двери, киммериец попробовал открыть ее, обливаясь потом от ужаса при мысли о том, что он окажется запертым в одной комнате с этой скользкой тварью. Но створки подались под его нажимом, и он выскользнул наружу и закрыл их за собой.
Конан оказался в широком и просторном коридоре, погруженном в уже привычный полумрак. Высокие стены были увешаны гобеленами. В тусклом свете очертания далеких предметов становились смутными и размытыми, заставляя варвара нервничать и навевая мысли о змеях, невидимками скользящих в темноте. В призрачном освещении казалось, что до двери в противоположном конце коридора нужно пройти много миль. А совсем рядом гобелен висел так, будто под ним скрывалась потайная дверь, и, откинув его, киммериец обнаружил узкую лестницу, ведущую наверх.
Остановившись в нерешительности у ее подножия, он вдруг расслышал ту самую шаркающую походку, доносящуюся из огромной комнаты, которую он только что покинул. Получается, кто-то преследует его и тоже прошел тем туннелем? Он поспешно бросился вверх по лестнице, задернув за собой гобелен.
Выйдя в конце концов в извилистый коридор, Конан свернул в первый же дверной проем. Его вроде бы бесцельное блуждание преследовало двоякую цель: удрать как можно дальше от этого здания со всеми его загадками и тайнами и найти немедийскую девушку, которая, в чем он не сомневался, оказалась пленницей в этом дворце, храме или как он там называется. Он полагал, что находится в величественном куполообразном сооружении, построенном в самом центре города, где, скорее всего, должен обитать здешний правитель, которому почти наверняка и доставили пленницу.
Он оказался в комнате, а не в очередном коридоре, и уже собрался вернуться обратно, как вдруг услышал голос, доносящийся из-за одной из стен. В ней не было двери, но он приложил к ней ухо и расслышал его вполне отчетливо. Язык был немедийским, а вот голос человеку не принадлежал. Он неприятно резонировал, словно колокол, отбивающий полночь.
– В Бездне не было другой жизни, кроме той, что сосредоточена во мне, – звучал голос. – Равным образом там не было ни света, ни движения, ни звука. Только стремление выжить, которое нельзя описать или выразить словами, толкало меня наверх, слепое, бездушное и неумолимое. Я карабкался из века в век, сквозь пласты вечной тьмы…
Завороженный этим колокольным резонансом, Конан присел на корточки, забыв обо всем на свете, пока гипнотическая сила голоса не подчинила себе все его органы чувств, создав вместо них иллюзию зрения. Конан больше не слышал голоса, если не считать далеких и ритмичных звуковых волн. Он перенесся в другое время и растворился в нем, лишившись собственной индивидуальности, и наблюдал за превращениями существа, которое люди называли Кхосатралом Кхелем. Оно карабкалось наверх, из Бездны и Ночи, облекая себя
плотью материального универсума.Но человеческая плоть оказалась слишком хрупкой и негодной, чтобы выдержать присутствие чудовищной сущности, которой и был Кхосатрал Кхель. Поэтому он принял облик человека, но плоть его не была человеческой плотью и кости не были костями, а кровь – кровью. Он стал кощунственным надругательством над силами природы, потому что заставил жить, думать и действовать первичную субстанцию, которая до того никогда не пульсировала в живых существах.
Он шествовал по миру, как бог, потому что никакое земное оружие не могло причинить ему вреда, а век для него длился не долее часа. В своих скитаниях он наткнулся на первобытных людей, обитающих на острове Дагония, и ему вдруг захотелось привить этой расе культуру и цивилизацию. С его помощью они возвели город Дагон, а потом и сами поселились там и стали почитать его. Странными и вызывающими ужас были его слуги, призванные из темных уголков планеты, где все еще влачили мрачное существование пережитки давно забытых эпох. Дом бога в Дагоне соединялся с остальными посредством туннелей, по которым жрецы с бритыми головами волокли несчастных людей для того, чтобы принести ему в жертву.
Однако по прошествии многих веков на берегах моря появился свирепый и неукротимый народ. Он называл себя йетши, но после жестокой битвы был покорен, и в течение почти целого поколения его люди умирали на алтарях Кхосатрала.
Его колдовство удерживало их в повиновении. И вот однажды их жрец, сухопарый и высокий мужчина неизвестной расы, ушел в пустыню, а когда вернулся, то принес с собой нож, сделанный из материала, которого не было на земле. Он был выплавлен из метеора, который, подобно огненной стреле, пронизал небеса и упал в глухой долине. Рабы восстали. Их зазубренные клинки в форме полумесяца вырезали дагонитов, как овец, и магия Кхосатрала оказалась бессильна против этого неземного ножа. И пока в кровавом дыму, что застилал улицы, творилось насилие и поголовное истребление жителей, самый мрачный акт этой драмы разыгрывался под таинственным куполом позади огромной комнаты с помостом, на котором стоял медный трон, а стены были покрыты пятнистыми чешуйками, подобными коже змеи.
Из-под этого купола жрец йетши вышел один. Он не стал убивать своего заклятого врага, потому что хотел сохранить угрозу его возможного освобождения для усмирения собственных непокорных подданных. Он оставил Кхосатрала лежать на золотом помосте с ножом на груди, чтобы тот играл роль заклятия, призванного сделать его бесчувственным и бездыханным вплоть до наступления судного дня.
Но прошли века, жрец умер, башни покинутого жителями Дагона рухнули, предания стали забываться, а йетши вымирали, не в силах противостоять эпидемиям, голоду и войнам, так что их осталась лишь горстка, влачащая жалкое существование на берегу моря.
И только загадочный купол успешно противостоял разрушительному воздействию времени, пока случайная молния и любопытство рыбака не сняли волшебный нож с груди Кхосатрала Кхеля. Чары рассеялись, бог восстал со своего ложа и вновь обрел могущество. Ему показалось забавным восстановить город таким, каким он был до своего падения. С помощью своего черного колдовства и некромантии он поднял башни из праха прошедших веков, а горожане, давным-давно обратившиеся в пыль, вновь обрели жизнь.
Но люди, познавшие смерть, ожили лишь наполовину. В самых сокровенных уголках их душ по-прежнему властвовала смерть. Магия заставила жителей Дагона жить и любить, ненавидеть и предаваться праздным утехам, а падение Дагона и собственная гибель оставались для них лишь смутным воспоминанием. Они жили в зачарованной дымке иллюзии, ощущая всю странность своего существования, но не пытаясь доискаться ее первопричин. С наступлением дня они погружались в глубокий сон, пробуждаясь лишь ночью, которая была сродни смерти.
Все эти события кошмарными видениями промелькнули перед внутренним взором Конана, пока он сидел на корточках подле обитой декоративной тканью стены. В голове у него все перемешалось. Уверенность в своих силах и здравый смысл покинули его, оставив после себя жуткую бездну теней, в которой бродили мрачные фигуры в капюшонах, способные творить самые страшные и невероятные вещи. Но вот сквозь колокольный звон голоса, который возвещал свою власть над упорядоченными законами находящейся в здравом уме планеты, донесся какой-то звук, ставший якорем для разума Конана, погружающегося в пучину безумия. Это был истерический плач женщины.