Приключения первоклассника

Алексей Нилов, самый рассудительный и серьёзный мальчик в классе, вылезал из-за парты, подходил к учительнице и, похлопав её по плечу, говорил: «Татьяна Алексеевна, ну что вы нюни распустили? Это ребята так шутят, понимаете? Так что берите себя в руки, доставайте платок, вытирайте сопли, и давайте уже играть и петь!» Весь класс, как будто и не было только что никакой ругани, принимался дружно шуметь: «Петь хотим!» Голубева поднимала голову, обводила всех заплаканными глазами с поплывшей тушью, шмыгала распухшим носом, подбирала брошенный баян и, кивнув на сумку, тихо говорила: «Ребята, берите инструменты».

У сумки происходила кратковременная, но жаркая схватка. Те, кому удалось чем-то завладеть, радостно демонстрировали друг другу свои трофеи и шли к учительскому столу, а остальные с недовольным бурчанием возвращались на свои места.

Татьяна Алексеевна начинала играть на баяне; вслед за ней человек восемь, а то и десять музыкантов тоже принимались извлекать звуки, нещадно терзая инструменты. Два солиста (в этом амплуа неизменно выступали я и Дарья Таранова как ученики, обладавшие кое-каким музыкальным слухом и не особенно противными голосами) заводили песню. Репертуар у нас был беден: «Наш край» («То берёзка, то рябина, куст ракиты над рекой…»), «У дороги чибис», «Солдатушки – бравы ребятушки», «Раз морозною зимой…» (это там, где слова «На сосне весёлый дятел белке домик конопатил»), «I Just Call To Say I Love You», «You In The Army Now», причём слов ни одной из этих песен – ни русских, ни тем более иностранных – мы до конца не знали.

Петь нам было очень сложно, поскольку искусство аккомпаниаторов, мягко говоря, оставляло желать лучшего. Учительница постоянно ошибалась, раздражённо щёлкала зубами, мотала головой, как норовистая лошадь, и издавала утробные звуки, будто голодная кошка, у которой хотят отнять кусок мяса. Дети в большинстве своём вообще не имели представления о том, что существует некая музыкальная гармония, и наяривали на своих инструментах так, как считали нужным, а нужным они считали играть как можно громче.

Какофонию, воцарявшуюся в это время в классе, словами описать невозможно. Выражаясь словами Лавкрафта, это было нечто совершенно чуждое человеческому уху, и не просто чуждое, а ещё и глубоко враждебное. Надсадное нытьё баяна, назойливый звон ксилофона, нервирующий перестук ложек, потустороннее сипение свистулек и тоскливый вой горна смешивались в какую-то варварскую или, лучше сказать, инфернальную мешанину. Особенно жуткими были те моменты, когда какой-нибудь инструмент, выбившись из общего ряда, внезапно издавал сразу несколько абсолютно чистых нот; при этом возникало ощущение, словно к твоей шее сзади прикоснулись чьи-то ледяные руки.

Само собой разумеется, нормально петь с подобным сопровождением не получалось, и мы с Тарановой волей-неволей подстраивались под музыкантов, то есть начинали блажить во всё горло, немилосердно коверкая мелодию и слова. После исполнения песни мы все – и певцы, и инструменталисты, и слушатели – чувствовали страшную опустошённость, и это ощущение особенно хорошо передал однажды Виталик Обухов, который пожаловался: «У меня внутри как будто бездна разверзлась». Видимо, наши экзерсисы что-то нарушали в мировом порядке, и, подтачивая вселенское равновесие, становились причиной проявления разрушительных сил хаоса.

Уже будучи взрослым человеком, я познакомился с таким направлением в музыке, как black metal. Так вот, некоторые особо тяжёлые мрачные вещи живо напомнили мне те песни, которые мы пели в первом классе. Если хотите узнать, что же представляли собой наши занятия музыкой, то послушайте подряд композиции Burzum «My Key To Purgatory», Xasthur «The Walk Upper Blackness» и Darkthrone «Transilvanian Hunger», возведите всё это в куб, и тогда более-менее поймёте, в какой обстановке проходили наши уроки.

Среди исполняемых нами песен была одна, которая неизменно вызывала массовую истерию. Речь идёт о песне про сурка («По разным странам я бродил, и мой сурок со мною…»). Татьяна Алексеевна с маниакальным упорством предлагала её исполнить, мы отказывались, потому что знали, что ни к чему хорошему это не приведёт, учительница настаивала, начинала психовать, становилась буйной и агрессивной, и мы в конце концов соглашались.

Заунывная грустная песня в нашей интерпретации приобретала какой-то зловещий окрас, гнетущая атмосфера в классе сгущалась настолько, что, казалось, становилась осязаемой. Первые два куплета удавалось кое-как осилить, но после очередного припева сил продолжать ни у кого не оставалось. Первым не выдерживал Поляков, по традиции дувший в горн: он отшвыривал инструмент в сторону, затыкал уши руками, падал на колени и принимался биться лбом об пол с дикими криками: «А-а-а, они идут, они уже близко!» После припадка он объяснял, что ему всякий раз блазнятся врачи в окровавленных халатах с пилами, тесаками и крючьями в руках, которые хотят его расчленить.

Вслед за Поляковым сдавали нервы у Светы Дементьевой, некрасивой девочки с пегими волосами, бровями и ресницами. С душераздирающими воплями она принималась носиться по кабинету, налетая на парты, стены и одноклассников, и бегала так до тех пор, пока, совершенно обессилев, не падала где-нибудь в уголке.

Песня самым негативным образом влияла и на остальных детей: кто-то хватал себя за горло, дико пуча глаза, кто-то бился в судорогах с пеной у рта, кто-то ногтями раздирал лицо, кто-то, безумно хихикая, скакал на четвереньках… Лично у меня каждый раз возникало чувство, что сзади ко мне осторожно подкрадывается тот самый сурок из песни; в моём представлении размерами и внешним видом он походил на свинью, но был покрыт густой тёмной шерстью и имел длинный хобот. Я резко поворачивался навстречу опасности, но, не видя зверя, к своему ужасу понимал, что он каким-то непостижимым образом за десятую долю секунды успел опять переместиться мне за спину. Боясь, что сурок атакует меня с тыла, я подбегал к стене и прижимался к ней спиной, но тут же понимал, что никакой стены сзади нет, а есть длинный тёмный коридор, в котором таится чудовищный сурок. Потом ребята из числа тех, кто не полностью терял над собой контроль, рассказывали, что я затравленно вертелся вокруг собственной оси и временами совершал внезапные прыжки.

Временное помрачение рассудка продолжалось у нас минут пять, а потом все приходили в себя. Поляков, первым оказывавшийся в отключке, раньше других приходил в сознание, обводил класс мутным взглядом, останавливал его на Голубевой, встряхивался, как вылезшая из воды собака, и, потрясая кулаком, начинал орать: «Ах ты, паршивка! Ты что же это с нами сделала, а? Угробить нас захотела? Вот я тебе сейчас!..» С этими словами Андрей хватал какой-нибудь инструмент, валявшийся поблизости, и запускал его в учительницу. Вслед за ним бросать в Татьяну Алексеевну разные вещи, в частности, пеналы и мешки с переобувкой, принимались и другие дети. Голубева как ошпаренная вылетала из класса, а мы проводили оставшееся до конца урока время в тихих разговорах, поскольку шуметь и баловаться после приступа массовой истерии ни у кого не было сил.

Часть 3. Время радостей, время тревог

Глава 1. Нас принимают в октябрята

Живя в таком напряжённом ритме, все мы с нетерпением ждали, когда же нам дадут отдохнуть. Ученики первого класса ещё не знали, что это такое – каникулы, но по тому, с каким благоговением произносили это слово старшие ребята, понимали, что каникулы – нечто очень и очень хорошее.

Возможность хоть на какое-то время отвлечься от школьной рутины с её постоянными тяготами, невзгодами и испытаниями рассматривалась всеми как некий подарок судьбы. А осенью 1986 года конца первой четверти с нетерпением ждали не только из-за того, что мрачная повседневная обстановка образовательного учреждения уже сидела в печёнках, но и по причине рекордно холодной погоды. Во второй декаде сентября хлынули проливные дожди, не прекращавшиеся три недели, а потом температура, которая прежде держалась на уровне +3…+5 градусов, резко понизилась. Вечером 15 октября, в четверг, было уже –7 градусов, пошёл сильный снег. На выходных немного потеплело, снег растаял, но двадцатого числа столбик термометра опять опустился где-то до –6, начался снегопад. С этого дня установился снежный покров.

Погодные условия самым плохим образом сказались на учениках. Многие сначала из-за распутицы, а потом из-за снежных заносов не могли ходить домой и чахли на жиденьких столовских харчах. Кроме того, холода заставили всякое лесное зверьё подобраться ближе к школе, где можно было поживиться отбросами, а при случае и съесть кого-нибудь из детей. Волки уже к концу октября так обнаглели, что даже в светлое время суток подходили чуть ли не к самым ступеням школы и периодически устраивали жестокую грызню с бездомными собаками. Все – дети, родители, педагоги – беспокоились и задавали себе вопрос: если в середине осени звери начали терять страх, вследствие чего количество нападений на людей значительно выросло, то что же будет зимой?