Приключения сомнамбулы. Том 1

– Кипели, кипели страсти, и кипеть будут, только внутри, – всё ещё задумчиво глядел дядя, – был даже зодчий, правда, давно, до появления чертежей на синьках, который себе перерезал горло.

Кто он, кто? И когда, где… – Соснин не успел спросить, мать поднесла Илье Марковичу блюдо с дивными пирожками, начинёнными молотым мясом и рубленными крутыми яйцами, желтовато-румяными и блестящими, словно отлакированными; перед тем, как противень поставить в духовку, – выдавала секрет лакировки мать, – каждый пирожок специальной кисточкой смазывается топлёным маслом…

И, не желая отдавать инициативу, без устали взбивала из пустоты непринуждённую атмосферу, одну неловкость дополняла другой.

– У нас в Крыму перед войной собиралась замечательная компания – медицинская профессура, писатели, музыканты…

Гордо перечисляла имена знаменитостей, ужинавших и веселившихся на террасе; как раз в те годы дядя… Соснин сгорал от стыда.

Искусственно оживляясь, ссылаясь на непререкаемый рыбный авторитет соседки Раисы Исааковны – нарядная, в белой блузке, она сидела рядом с Сосниным, пялилась на дядю, заведённо кивала – мать повелела попробовать сельдь с молокой из Елисеевского, вздохнула:

– Покойный папочка обожал дунайскую, с душком, но где теперь…

– Теперь только душок остался, – нашёлся некстати Яша.

И в повисшей над столом тишине Раиса Исааковна тоже вздохнула, присвистнув перепудренным носом – проводили из родного цеха на заслуженный отдых, но по-прежнему убивалась из-за сужения ассортимента рыбной продукции; обращаясь к Илье Марковичу, пожаловалась, что от добавления горчичного масла в шпроты и то отказались, на качество плюют, план гонят.

– Маргарита Эммануиловна, поспевает! – приоткрыла дверь Дуся, ей поручили следить за уткой в духовке; Дуся рассмотрела главного гостя, улыбнулась беззубым ртом… увяла, расплылась…

– Дармовыми конфетами зубы сгубила, смолоду сладкое от пуза ела и на тебе, как старуха, – зашептала Раиса Исааковна, – зато Асенька расцвела, замуж вышла, убивалась после трагедии, убивалась по Виктору Всеволодовичу, но вышла, и удачно, за слесаря-инструментальщика, непьющего…

Соснин оглядел комнату, в которой давненько не был. При раздвинутом столе, гостях, комната показалась ему просторнее… светлые, только-только переклеенные обои? Ага! – огромный многоуважаемый оранжевый абажур заменили лапидарной люстрой с хилыми латунными рожками.

Подготовились!

И с рояля сняли накидку – полировка сияла.

– Конечно, не так вкусно, как в «Европейской»…

– Я кухню «Европейской» не очень-то и ценил, возможно, сейчас там…

– И на «Крыше» кухня была плохой?

– «Крышу» терпеть не мог…

– А какие рестораны…

– На Островах в двух-трёх местах сносно кормили, потом в «Астории»…

Мать тем временем подкладывала в дядину тарелку форшмак, рыхловатый ломоть фаршированного леща, подкрашенный свёклой хрен; дожидалось дядиного приговора кисло-сладкое мясо в густой подливе.

А отец заделался виночерпием: отведайте-ка, Илья Маркович, «Цинандали»… или лучше «Твиши»?.. – и тянулся через стол, дядя с вежливым восхищением читал этикетки, вспоминал осеннюю красочность Алазани, кахетинские возлияния и подносил бокал к бесчувственно-застылым губам, но отец уже по-ухарски выдёргивал новую пробку, чтобы попотчевать терпко-дессертным нектаром редкостного букета, натужно шутил про любимое вино тирана, как-никак виновника и дядиных бед, плёл что-то вовсе несусветное, неуклюжее, пока не переусердствовал – опрокинул бутылку, зачем-то причмокивая, промокал салфетками расползшуюся по скатерти кроваво-красную лужу.

– Мы и не знали куда Илюшу направить, не музыкальный… пожарным хотел быть, больше никем, потом хомячка выхаживал, часами просиживал у клетки, кормил, надеялись, животных полюбит, биологией, зоологией увлечётся – повествовала мать, размещая в центре стола набитую черносливом, обложенную мочёной антоновкой утку, – когда погиб хомячок, хотели соврать, что в лес убежал, боялись травмировать… Вам ножку? Крылышко? И нелюдимый был, бука, от гостей под стол залезал, когда начал рисовать, увлёкся, руку, как назло руку на катке сломал… И знаете, Илья Маркович, ваша готовальня цела, все годы прятала, чтобы не растащил, не сломал… он её и не видел, иначе бы рожки да ножки остались, только сейчас…

– Ну, сейчас-то сам бог пользоваться велел, – щедро заулыбался дядя. Самое время спросить про зодчего, который себе перерезал горло, – подумал Соснин, но…

– Не до черчения ему, кто, кто рано так женится?

– Случается всякое, – примирительно сказал Илья Маркович, повернулся к Соснину, – где твоя жена, от нас прячешь?

Жена-сатана, муж объелся груш.

– У неё практика на химкомбинате, под Горьким, – ответила, поджав губы, мать, и Соснин почувствовал, что отсутствие Нелли мать с отцом более чем устраивало, подчёркивало, что здесь – свои, а она чужая.

Беседа за столом велась в жанре семейной хроники – кто, когда, где родился, умер, зиявшие в хронике пустоты, объяснимые, как историческими передрягами, так и трениями внутри семьи, мать заполняла вздохами и, словно обращаясь к праотцам рода, вопрошала – в кого Илюша такой чёрствый, эгоистичный? При этом мать тщательно выбирала соус, под каким следовало подать дяде очередную главу хроники, успевала громко пересказывать её с сокращениями для глухой, как пень, тётки Фиры, которую извлекли из её замкнутого сонливого быта исключительно для полноты семейного круга.

Когда разрезался присыпанный раскрошенным шоколадом торт, и без того тягостная атмосфера сгустилась невыносимо.

Ловко орудуя ножом и специальной лопаточкой из мельхиора, мать сожалела о плохом питании в тех холодных удалённых краях, где несправедливо томился дядя, о муках отлучения от любимого дела, муках, которые ему, такому талантливому, выпали по злой воле, но кто тогда мог знать, что нас ждёт, – всплеснула она руками, – кто мог знать?

Дядя усмехнулся – когда-то, до первой мировой, у него был друг, даже не друг, так, приятель, спутник в итальянской поездке, и тот видел тогда всё, что будет, видел истоки злой воли, аресты и лагеря… Дядя признал, что сам, непростительно наивный, не верил в мрачные пророчества спутника.

Но тут Яша сослался на покойного дядю Гришу, до Великой Отечественной, на которой его убили, этой злой воле формально, пусть и всего-то в отделе снабжения НКВД, служившего; Яша, словно поборник эталонной точности, объективности, заметил, что несправедливости были, конечно же, вопиющими, но Гриша уверял, что на питание врагов народа средства выделялись немалые, ну а Миша, Яшин партнёр по хохмам, пытаясь покинуть-таки мрачное годы, уж вовсе невпопад выпалил: слыхали, Илья Маркович? – в «Ласточкином гнезде» открыли ресторан с чешским пивом для интуристов.