Приключения Трупа
Шрифт:
А каково было соседям убогого? Не медведи у своего логова! И рыло — не в ските! Ни смраду не рады, ни падали, ни волоките!
Клерки застучали зубами при первом сигнале о драме.
И зарычали нервно, как тигры на примерке к крупу жертвы.
А заиграли в игры: паспорт Трупа взяли, а справки о смерти не дали. Заверещали зато — что пастырь на шалунишку:
— Поверьте, тут — не пиявки, не отсосут лишку!
Потом пожевали ртом, подняли тон и указали на закон:
— Вручали покойнику талон. А он против правил и толику
Просители им возражали:
— Искать в покойнике — что дым полоскать: в сите ли, в уполовнике…
Но визитеру не унять контору — хору не умять гору.
От начальства домочадцы убежали в одночасье. Надев на зев противогазы и презрев метастазы от заразы, смело обыскали дОма и тело, и хоромы.
И опять в приемную — играть втемную:
— Привет! Нет бумажки ни в тельняшке, ни на кухне. А бедняжка — тухнет и пухнет.
Контора — не лаской, так скорой встряской:
— Не шастать! Вам — услуги, а нам — гам? Хапуги!
От неистового лязга пришельцы искусали заусенцы и испытали приступ маразма: снова не угадали игры, пожелали в тартарары и удрали бестолково — без поклона.
А на улице стали сутулиться, как попрошайки, и собрали в банной шайке талоны со всего своего района.
С жаром передали ярым казнокрадам.
Но в ответ услыхали с бранной прохладой:
— Привет! А с него, с гада?
Зарыдали просители — пронзительно.
А мучители — прочитали морали:
— С чего печали? В зобу пусто — раскатали губу на капусту? По справке о смерти в лавке — льготки: и тапки по мерке, и колготки, и шляпки, и кальсоны, и булавки, и к тряпкам для добавки — закусоны, патиссоны да заправки, да и вино — уценено. Упорство — средство, но от кончины — за помины, а от обжорства — за наследство?
Изобличали начальники печальных гостей, будто пиявки терзали бока до костей, будто заливали с бухты бассейн: до потолка из баллона, от галлона до галлона. И справки не дали — пока не найдут талона! Проскрежетали зубами:
— С вами — шут, а тут — заперто! — и прогнали без паспорта.
Конец — хуже экскремента: мертвец тужит без документа!
И тогда пришел к мертвецу папаша:
— Ваша беда по лицу — наша!
И — под стол: искать кладь для чемодана.
Еле успели опознать ветерана!
Его история — лаборатория обмана.
Начинал хитрец с того, что прибежал как отец к конторе и описал горе: в пожар попал его законный сынок, да не утёк, а испытал угар и удар ломом, опоздал к оконным проемам, запылал комом и сгорел, пострел, с домом дотла — осталась малость, зола, да развал смели до земли, нанесли песок и в короткий срок и ларек возвели, и шмотки завезли впрок.
Старожил хлопотал не о лавке: просил о справке.
Из улик старик собрал горсть пепла и кость из пекла.
Решил заручиться и явкой очевидцев: один свидетель заметил огонь и уловил вонь, а другой подтвердил, что такой сын был.
Но в конторе не зарыдали от горя, страха и печали: праха на пробу не взяли, родителю приказали, чтобы
кончал скандал и убрал мерзости, а свидетелям ответили, что помогали заявителю в нетрезвости. Несчастье растолковали на бланке с печатью: «По пьянке пропал без вести».Старик не вник и в плаче рявкал:
— Козявки!
Пока чинодрал не надоумил:
— Без справки, значит, наверняка не умер!
И с тех пор ветеран по фамилии Труп ковырял успех, как монтер — шуруп, изображал, что во флотилии — капитан, бланк применял, как танк и таран, и в изобилии набивал карман.
Осторожными усилиями искал гражданина, похожего на сына по фамилии. Когда узнавал, что мертвец не завещал и горсть на род, хитрец приставлял кость и заверял народ:
— Ерунда! Не тот! А мой — живой!
Когда же выпадало покойному к достойному финалу немало поклажи, деляга совал бумагу:
— Мой! Без вести от нетрезвости! Помотало беднягу! И забирал что мог впрок как свое, а гнилье сбывал с рук — кивал на недосуг и бросал на подруг.
Нахал чередовал прием: выступал то хворым отцом, страдавшим без советчика, то истцом, потерявшим ответчика, то кредитором издалека, разыскавшим должника, то принимал пособие для помина и надгробия, а то снова менял версию и получал на живого сына пенсию.
Однако слух о затеях лиходея бежал быстрее мух, и когда папаша сказал, что беда — наша, а вояка в постели — сынок, мальчик, то наполучал в бок и в нос горячих, а в итоге еле унес ноги.
Потом пришла мамаша и ничком, из-за угла — на чашу:
— Стильная! Фамильная! Старо, а серебро! Наша!
А чаша — не мертвецкая, а соседская!
Ошибка — малость, а рыбка — попалась!
Ее история — лаборатория папашки, но враньё — без бумажки.
Однажды мамаша приползла из роддома одна:
— Каждому, — изрекла, — сполна знакомо наше лихо, мальца со зла не сберегла врачиха, от резвого огольца отрезала, змея, смотрите, я принесла, с кожей пуп, и родитель у него — тоже того: Труп.
Затем ловчила объяснила всем, отчего на малявку не получила справку:
— В больнице — проходимцы: за рожденных, но не сбереженных ребят не хотят в тюрягу и хранят от гостей причины смертей, а от писанины — бумагу. В статистике без детей — чистенько! Я лежала и дрожала, а они твердят: «Не рожала! Верни на склад одеяло!». Я, скорбя: «А бледность моя? А сынок?» — , а они: «С тебя за бездетность налог!».
Отрыдав в рукав, засеменила темнила на кладбище и попросила там земли для могилы.
Но заслужила не товарищей по делам, а угрожающие посылы:
— Засекли, что брюхо носила. Потаскуха! А затаила кормильца — убийца! Где о беде справка? Не получила? Мерзавка!
Пройдоха прекратила охать и отступила, а ночью проломила забор, схоронила кого-то меж кочек и куп, навалила бугор и начертила, как по нотам: «Сыночек. Труп.»
Засада проследила игру, и бригада отрыла длинный — решила, козлиный — пуп, но ловчила в суд не пожелала, угомонила любопытных словом да водкой, ненасытных одарила за труд одеялом, а находку снова закопала.