Приключения в приличном обществе

– Лучше бы Он им лимон прислал, - сказал ему я

– Но согласитесь, даже с лимоном во рту, слово секс звучит, тем не менее, сладостно.

– Однако почему все-таки Древо Познания?
– настаивал я, не найдя ответа в его легенде.

– Ах, да, я и забыл. Да ведь именно под древом познанья он и познал ее. Знаете, что я думаю, глядя на эти плоды?
– вдруг сказал он, уставившись на крупные желуди.
– Случись вдруг опять революция, верх снова одержат большевики.

Мне в эту минуту он показался очень искренним. О революции, как только о ней заходила речь, он всегда говорил увлеченно и горячо, хотя и старался в присутствии посторонних сдерживаться. Было видно, что эта мысль, как червь в яблочном чреве, давно тревожит его, грызет изнутри, идет своим беспросветным путем внутри него, ищет выхода. А может этот маленький, но деловитый червячок - настойчивый, ненасытный, трудолюбивый - вырос уже до змия, заняв весь его череп, так, что другой мысли не осталось и места? Последнее сравнение показалось мне очень удачным.

– Те, кто имеет деньги и власть, навязывают миру свои правила. По какому праву? Мы будем отсюда навязывать свои. И в городе уже ощутимы флюиды влияния. Но это всего лишь капля безумия на ведро их житейской мудрости. Мэр практически в наших руках и скоро без нас ни шагу. Сам только и знает, что обещания раздавать, да нужным людям Машей подмахивать. Ведь никто бездельников и дураков на работу брать не хочет. Поэтому гуманное правительство использует их на государственной службе.

Он полагал, что революционная ситуация назрела давно. Ибо семь симптомов, предшествующих свержению режима уже налицо. По моей просьбе, он перечислил их.

– Низы уже не хотят по старому, верхи же без этого обойтись не могут. Я имею в виду государственное насилие. Подавляющее сексуальное большинство находится под тяжким гнетом кучки ненасытных насильников. Взять хотя бы наш монастырь...

– У нас тута тоталитаризм, - сказал Птицын, ловко устраивая себе гнездо из ивовых прутьев и стеблей камыша. До этого он, словно синяя птица, всё с ветки на ветку порхал.

– Вот-вот. Кстати, Птицын, откуда у вас такой красивый синяк?

– Это мы с Вертером в крестики-нолики играли, - охотно объяснил Птицын.
– Он мне крестик - я ему нолик, он мне крестик - я ему нолик, он мне по морде - а я его шваброй наотмашь бац!

– Ты Вертеру особенно не груби, - счел нужным заступиться Маргулис.
– Он безответно влюблен, его пожалеть надо. К сожалению, ссоры на нервной почве у нас не редки, - обратился он вновь ко мне и продолжал так.
– К сожалению, вседозволенность в наше время переходит всякие границы.

– Но позвольте, - сказал я.
– Мне кажется, что сексуальная вседозволенность и является частью вашей программы.

– Ах, как вы неправы!
– едва ли не вскричал он.
– Мы за сексуальную свободу, за прогрессивный секс, ничего общего со вседозволенностью не имеющий. Это вселенское свинство, именуемое вседозволенностью, мы, придя к власти, первым же делом укоротим. Например, ледорубы и ломики для колки льда запретим безотлагательно. Нарушителей будем уничтожать как политически, так и меры социальной защиты к ним применять. Отсюда - необходимость в совокуплении политической и половой проблем, сведение воедино социальных и сексуальных нужд. И это третий признак революционной ситуации. Существование очагов напряженности, подобных нашему, где концентрация эротической энергии (оргона) столь высока, что способна возбудить весь регион, является четвертым признаком. Страна, таким образом, находится в интересном положении, сама не замечая этого симптома (пятого по счету), как впервые залетевшая девица иногда не понимает, что происходит с ней.

– Есть еще симптомы?
– подстегнул его я, поскольку он надолго задумался.

– Сексуальная детерминация, - подсказал с дерева Птицын.

– Да, социальное все более детерминировано сексуальным, и это я могу доказать, если хотите. Так сколько же мы насчитали?

– Шесть, - сказал я.

– Седьмой я забыл, к сожалению. Выскочило из головы на волю. Но непременно когда-нибудь вспомню и вам скажу. Вы, Птицын, не помните седьмой симптом?

– Не-а, - отозвался Птицын, тщательно, словно в подполье, маскируясь в своем гнезде.

– Он там жить собирается?
– спросил я.

– Нестись хочет. Давайте отойдем. Это бывает для него мучительно.

Мы отошли. Мне пришла в голову мысль, нельзя ли этой революционной ситуацией воспользоваться в своих целях.

– Когда планируете начать?
– спросил я.

– Сексуально-экономическая ситуация как раз вполне подходящая. Остается дождаться благоприятной фазы луны. Но непременно начнем уже в октябре.

Сегодня какое? Я попытался вспомнить число, но в голове все настолько перемешалось, что все числа начисто выветрились. Я был уверен лишь в том, что месяц - октябрь. Значит, вот-вот.

– Нам даже ничего не надо выдумывать заново, - продолжал Маргулис.
– Опыт двух революций - Октябрьской и Французской нами заимствован и переосмыслен. Ошибки учтены. Все французские лозунги - хотя они и с прононсом - подходят и нам. Но то, что француз произносит себе в нос - мы говорим открыто. Сексуальная свобода! Сексуальная справедливость! Сексуальное равноправие! Как видите, теоретическая часть вам довольно знакома, не правда ли? И состоит в ближайшем, почти плагиативном родстве с той, что известна из курса истории. Но мы в этом деле и не претендуем на оригинальность. Широким массам нас так проще понять.

Он еще долго рассуждал о теоретическом родстве социальной и сексуальной революций, приводя поразительные аналогии и пародийные параллели. Выходило забавно.

– А главное, - горячо продолжал он, - эротическая платформа партии легкодоступна для всех умов и позволяет наиболее тесно на ней сплотиться. Эротическое учение легкодоступно. Каждый носит в себе эту искру. Из искры возгорится пламя, если ее умело раздуть. Надо держаться вместе. Вместе мы - масть. И большевики, и меньшевики и эсеры.

– Эсеры?

– Средний, так сказать, размер. На первых порах можно привлечь и наиболее ярких представителей сексуальных меньшинств. Передовые педерасты могут поднажать с тылу. Главное - не замыслить идею излишним теоретизированием. И откладывать нам никак нельзя. С чего, спрашиваете, начать?
– Я не спрашивал, но он, тем не менее, ответил на им же поставленный вопрос.
– А Великая Октябрьская Социалистическая Революция (ВОСР) - с чего начиналась? С выстрела. Наша ВОСР тоже начнется с выстрела. Я уже присмотрел ТТ.

– У кого?
– живо поинтересовался я.

– У ваших палачей, маркиз.

– Только не делайте из этого гражданской войны, - попросил я.
– Зачем ненужные жертвы?

– Мы сумасшедшие, но не глупые. Но революция не бывает без жертв, как дым без огня, как огонь без любви. К тому же, - добавил он, - плюс-минус пара покойников на правоте нашего дела не отразится никак.

Я спросил, выбрали ли уже предводителя.

– Думаю, какой-нибудь ефрейтор или еврей, - сказал он и скромно потупился.

– Так вы были ефрейтором!
– догадался я. Вот откуда у него задатки лидера.
– Значит, возглавите вы?

– При условии, что вы будете нашим знаменем.

– А нельзя ли меня другим знаменем заменить?

– Нашему Саду нужен маркиз, - сказал Маргулис, твердо глядя мне прямо в глаза.

На это мне возразить было нечего. Так я стал их знаменем, о чем тов. Маргулис пообещал в скором времени оповестить всех.

Немного позже, мучаясь ролью, навязанной мне, я поинтересовался, нельзя ли прийти к власти мирным путем, используя парламентские методы и возможности демократии, как то: подкуп, шантаж, компромат э сетера.