Прикосновения Зла

– Мои познания лекарской науки весьма ограничены, – насупился триерарх. – Однако это похоже на «Поцелуй Язмины».

Островитянин напряженно сглотнул. Он неоднократно слышал о загадочной болезни, поражающей лишь мужчин знатного происхождения. Она вызывала фобии, мнительность, приводила к бесплодию и преждевременной кончине, чаще всего – самоубийству. Тревога сильнее сдавила горло Нереуса.

– Да, – помявшись, согласился Макрин. – К сожалению, от «Поцелуя Язмины» нет противоядия, возможно только облегчить страдания чем-то приятным. Мэйо любит животных – особенно лошадей и собак. Я дарил ему лучших скакунов, а жена посчитала, будто говорящая безделица доставит сыну больше радости. Мальчику и вправду нравится возиться с этой игрушкой: наряжать ее, кормить с рук, повсюду таскать за собой.

– Правила, касающиеся рабов, продиктованы соображениями безопасности, –заученно произнес триерарх и добавил, смягчая тон: – Однако, как я вижу, здесь особый случай. Вы можете дать гарантии в лояльности этого невольника?

– Разумеется, – чуть громче сказал градоначальник. – Он воспитан в духе покорности, исполнительности и безоговорочного послушания.

– Вашему сыну достался поистине редкий образец. Среди подобных вещей с избытком встречаются лентяи, воры и смутьяны. В былые времена им запрещалось не только говорить в присутствии людей, но даже шевелить губами. За кашель и икоту на сутки лишали пищи и ставили к столбу. Теперь и побои не держат их в узде, – пробурчал капитан. – Любимых кукол следует пороть чаще и изнурять трудом. Лишь полосы на шкуре напоминают им о необходимости соблюдать приличия. Утром я снова пришлю сюда медика и, надеюсь, что с вашим сыном все будет в порядке.

– Близ Рон-Руана врачует эбиссинец Хремет. Я планирую пригласить его к Мэйо, – Макрин сделал пару шагов и, обернувшись возле двери, грубо бросил Нереусу: – Тебе оказана небывалая честь, раб. Если хоть волос упадет с головы моего сына, ты проклянешь женщину, породившую тебя на свет.

По-прежнему стоя на коленях, островитянин скрестил запястья и умоляюще заломил руки.

Едва мужчины покинули комнату, как Мэйо тотчас приподнялся на локте и с улыбкой помахал перед геллийцем собственным длинным волосом:

– Кажется, он падает! Хватай быстрее!

Нереус охнул от удивления:

– Тебе полегчало, господин?

– Настолько, что я готов прямо сейчас испить вина и облобызать девицу, но за неимением последней, придется ограничиться вином.

Невольник вскочил и спешно налил ароматный напиток в позолоченный кубок нобиля.

– Плесни себе тоже! – поморец уселся с таким изяществом будто позировал художнику. – Выпьем за мой успех.

Раб поднес ко рту медный кубок и замер, пораженный страшной догадкой:

– Ты притворялся хворым!

– А ты поверил, будто я при смерти?

– Да.

– Ну и простодырый!

– Все эти речи о «Поцелуе Язмины» нагнали на меня страху, – признался геллиец.

– Ерунда, – фыркнул Мэйо. – Кошмары снятся многим. То, что я пока не обзавелся детьми, легко объяснимо: мужское семя еще не в полной мере налилось. Неприятие одиночества – банальная причуда. Я слишком люблю жизнь и не готов с ней расстаться!

– Надеюсь, это правда, – Нереус одним махом осушил кубок. – Последнее, чего бы я хотел – узреть тебя в носилках под пурпуром.

Отпрыск сара приложил ладонь к груди, изобразив мыслителя готовящегося к выступлению перед публикой, и тем самым приглашая собеседника начать новую увлекательную игру – в соперничающих ораторов.

– Иди сюда, – поморец обхватил рукой шею невольника. – Пусть с разумом порой я не в ладах, но умирать не собираюсь! Нас ждет столица, лучшие гетеры, пиры и тысячи других увеселений. Начнем же этот путь достойно!

– О чем ты? – светловолосый парень удивленно воззрился на господина.

– Слазь под лежак и что найдешь – подай мне.

Островитянин повиновался и извлек на свет маленькую чашу:

– Это… «сок радости» ?

– Он самый! – в глазах нобиля заплясали красные огоньки. – Веселье лечит всех, не хуже, чем пилюли. Когда б его прописывали чаще, то оскудели бы кошели похоронщиков.

Юноши улеглись лицом к лицу.

– Если нас увидит твой отец… – Нереус провел ребром ладони по горлу. – Ведь еще длится траур по зесару…

– И без него хватает скорби! Ты слышал стариков? Мне не под силу оправдать надежды Дома, я – черная овца, больная и никчемная. Внутри горит огонь, но некого согреть. Все сторонятся, даже ты!

– Когда болит душа, она подобна кувшину с дырявым дном: сколько ни лей в него, внутри – лишь пустота, – понуро ответил геллиец в тон хозяину. – Так и со мной. Я не могу увидеть в тебе друга, ведь дружба, помимо заботы, уважения и общности интересов, предполагает равенство, свободу чувств и мыслей, доброжелательность и нежную любовь.

– Я полон пылкой, беззаветной страсти, стремления к прекрасным идеалам, чистейших побуждений и верности той благородной и бескорыстной душевной любви, о которой так много говорил великий Плутар, противопоставляя ее низменным телесным вожделениям.

Из-за шума в ушах Нереус долго подбирал слова:

– Пока бытуют древние устои мы будем теми, кем назначено судьбой. У людей не вырастают крылья от одного желания перелететь над пропастью. Тебя мучают ночные кошмары, а я живу со страхом униженья – словами, кулаком и плетью, боюсь увечий и жестокой смерти, а более всего – что однажды кукла надоест или чем-то неугодит хозяину.

Мэйо, также порядком захмелевший, ответил с вызовом:

– Опять ты взялся ныть! Я не желаю слушать подобных гнусных слов и сохраняю постоянство в предпочтеньях! Долой законы, что делят общество на правых и бесправных! Долой границы статусных различий! Пусть мерят судьбы новыми мерилами: тот друг, в ком видишь ты себя и тот, кому желаешь того же, что себе!

– Порядок нерушим, он – каменный фундамент, на котором государство стоит веками.

– Разрушить можно все, имелось бы желание! – засмеялся нобиль. – Хоть целую страну!

– Такие речи многие сочтут изменой.

– Не согласен! – воскликнул поморец. – Измена есть предательство того, кого любил и любишь, кому поклялся быть верным до конца. К примеру, тебе я никогда не изменю.

– А вскоре, присягнув зесару, откажешься от этих убеждений…

– Ты ставишь под сомненье слово полубога?

У геллийца стучало в висках, однако голос оставался твердым:

– Пусть нас рассудит время, господин.

– Зови как друга называл бы, когда мы говорим наедине!

– Напомню, за такую дерзость невольников лишают языка и отправляют в ссылку.

– Я пожелал оставить тебе данное при рождении имя, не выдумав обидной клички или глупого прозвища, и требую, чтобы твои губы без страха произносили мое.

– Смиренно повинуюсь, – вымолвил островитянин с кроткой улыбкой. – Мэйо из Дома Морган.