Прикосновения Зла

Понтифекс нетерпеливо кашлянул. Он стоял в полном парадном облачении возле статуи Паука. Толпившиеся в целле храмовники и служки восторженно смотрели на Варрона, складывавшего дары к постаменту многоглазого бога.

– Мне нужно еще немного времени, чтобы помолиться, – тихо сказал ликкиец.

– До полудня успеешь? – дружелюбно спросил Руф.

– Разумеется, – молодой человек взглянул в потолок, мысленным взором устремляясь дальше, к небу и сквозь его синь – до извечных чертогов бессмертных.

Взысканец грустно улыбнулся, вспоминая восемь наставлений правителям.

«Любя родную землю, охраняй ее границы».

«Знай народ свой, заботься о нем, как земледелец о всходах».

«Учись всю жизнь, ибо не бывает бесполезных наук и каждая послужит во благо».

«Почитай труд лучшим другом, а лень – самым страшным врагом».

«Храни сердце и двери открытыми для взывающих о помощи».

«Уважай закон, как отца, а порядок – как родного брата».

«Будь честным, не отказывайся от добродетелей за посулы и золото».

«Пусть скромность станет тем украшением, что носишь ежедневно».

К ним Варрон приписал бы еще одно: «Держи себя в руках: нет ничего страшнее испуганного человека».

– Идем! – позвал Руф.

Ликкиец шагнул за понтифексом, чуть приподняв украшенный золотым узором подол тоги.

Невольники распахнули перед ними двери храма. Юноша увидел пустую лестницу и тысячи людей у ее подножия. Площадь напоминала летнее поле, яркое и разноцветное. По нему гулял ветер: толпа колыхалась, собравшиеся пытались разглядеть молодого оратора и Плетущего Сети.

– Мир вам! – громко произнес бывший жрец Мерта, воздевая руки над головой.

После его слов, воцарилась тишина.

– Мы достаточно слушали оптиматов из Большого Совета. Теперь пусть скажет тот, кто угоден Пауку.

Раздались десятки одобрительных голосов, но основная масса людей смотрела на взысканца с настороженностью. Руф сел в поданное рабами кресло, а Варрон остался стоять, как одинокое дерево посреди бескрайней равнины.

– Нодасы! Я сделал много ошибок, о которых сожалею, – юноша прижал ладонь к груди, – и мало того, чем могу по-настоящему гордиться. Смерть Клавдия была следствием трагедии двух людей, но привела к ужасным бедам весь народ Империи. За это я прошу у вас прощения. Горько осознавать, что благородные Дома решили воспользоваться тяжелой ситуацией для личных выгод. Нобили плетут заговоры, строят козни, сеют раздоры. Советник Неро ведет к Рон-Руану войско, которое нам не прокормить. Он словно позабыл, что амбары столицы пусты. Я звал эбиссинского посла Сефу Нехен Инты на переговоры, но племянник Именанда предпочел затеять войну с Лисиусом и Фирмом. Где теперь оба вышеупомянутых человека всем хорошо известно.

Понтифекс кивнул. В его планы не входило публичное обвинение Сокола, однако заявление Варрона вызвало у слушателей живой интерес.

– Империя помнит «голодные восстания» при Марии, Скавре, Рутилии, Сертории, – смело продолжил ликкиец. – И последнее, во время правления Дороса, который приходится дедом ныне покойному Клавдию. По совету сестры, мудрой Аминты, Дорос обещал каждому, кто его поддержит земельный надел, а невольникам – свободу, имя и денежное вознаграждение. Десять тысяч рабов навсегда расстались с цепями. Может ли Неро посулить вам подобное? Нет! Он слишком дорожит своей избранностью и мнимым благородством. Этот человек воспринимает принуждение как должное. Его соратники едва ли не силой пытаются вытащить Фостуса из храма Эфениды. Даже носителю ихора не оставляют право выбора. Неро считает, будто служить его личным прихотям важнее, чем богине Правосудия. У меня же иное мнение. Если Фостус добровольно пожелает принять восьмиконечное мерило, я буду первым, кто склонит колени пред богоподобным, а теперь хочу положить конец всем распрям и разорению казны. Мне нет нужды называть семьи, разбогатевшие на перепродаже зерна, отъевшиеся до того, что если поделить их средства между десятью тысячами невольников, то голодающим хватит на шесть лет безбедной жизни. Говорю вам прямо: пойдете за мной, так я и поступлю! Если раб признает меня хозяином над господами, получит имя и деньги, свободный – землю и привилегии домовладельца. Зову в свидетели данного слова Плетущего Сети, известного своей прямотой и неподкупностью.

– Свидетельствую! – охотно подтвердил Руф.

– У советника Неро и его приспешников главный аргумент – гладиусы легионов, – Варрон украдкой перевел дух. – Не позволим себя запугать! Верные Пауку воины пусть снимут плащи и не багрят оружие кровью нодасов.

Среди присутствовавших на площади стражников наметилось оживление. Кто-то сбросил с плеч символ принадлежности к боевому братству и сотоварищи яростно ругали смельчаков за глупость. В защиту культистов из толпы полетели камни, которые с глухим звуком ударяли о скутумы новобранцев. В строю зазвучали команды обнажить клинки.

– Река всегда течет с возвышенности в низину, но человек не подчиняется руслу. Он волен выбирать, каким путем желает следовать! – страх Варрона давно испарился и он говорил с непоколебимой уверенностью. – Решайте, готовы ли вы сражаться за свет или молча покориться тьме? В моих жилах нет ихора, вместо него – лишь безграничная любовь к ближним! К каждому из вас!

В северной части площади кипел бой. Сомкнув щиты, стражники отбивались от нападок обозленной черни. Толпа перед храмом ликовала. Понтифекса и взысканца четверть часа купали в овациях.

Нереус лежал на животе в маленьком, отгороженном занавеской закутке и теребил пальцами свисающее с постели одеяло. Геллиец никак не мог уснуть. Причинами тому послужила и тянущая боль в спине, и жгучее волнение.

Раб провел здесь свыше недели, сначала не имея сил покинуть темную коморку, а затем из страха перед гневом господина. Островитянин помнил, как к нему приходил Хремет с двумя учениками. Врач давал наставления Элиэне, вызвавшейся ухаживать за Нереусом. Она кормила и лечила юношу, строго следуя рекомендациям эбиссинца. Женщине помогал немой старик, выполнявший в доме самую грязную работу.

От Элиэны геллиец узнал, что его собираются вскоре продать на торговую галеру, и принял это известие стоически. Он не просил Богов разжалобить сердце хозяина. Если за столько дней поморец не пришел и не позвал к себе, значит навсегда вычеркнул провинившегося невольника из своей жизни, отказавшись выслушать, будто и вправду избавился от испорченной вещи, которую именовал другом ради шутки.

Теперь геллиец многое бы отдал за возможность стать бесчувственной куклой. Он хорошо помнил, как оказался лишним в родной семье, и мучительно переживал новое расставание.

Глядя в залегшую по углам тьму, Нереус мысленно возвращался на виллу Морганов. Там все было по-другому… И Мэйо был другим. Островитянин никак не мог выбросить из головы пророческие речи Цитрина о синяках и шрамах. Пожив в столице, молодой нобиль, действительно, изменился до неузнаваемости. Он редко смеялся, взгляд утратил блеск, сердце ожесточилось.

«Мы обязаны сплотиться, защитить семью и, прежде всего, наследника сара…» – затухающими отголосками эха звучал из-под потолка баритон Читемо.

– Я пытался… – шептал в ответ геллиец. – Но не смог… И в этом самая тяжкая моя вина…

Вечером, когда Элиэна принесла ужин, Нереус поделился с ней своими планами:

– Завтра букцимарии. Хозяин не истребовал назад золотую серьгу, а значит, я – все еще его личный раб, и могу, с разрешения Богов, увидеть ниспосланного ими господина.

– Дурная мысль, – нахмурилась невольница. – Лучше оставайся здесь.

– Раны уже не вызывают опасений. Читемо вот-вот сошлет меня на корабль! Другой возможности поговорить с Мэйо не будет.