Прикосновения Зла

Набросив на Альтана украшенную жемчугом попону, Нереус отвел его под навес и высыпал в ясли три ковшика ячменя. Геллиец ласково похлопал жеребца по шее. От долгого бега у островитянина ноги словно налились свинцом и это неприятное ощущение тяготило юношу. Он покинул конюшню и, опустившись на траву, стал массировать одеревеневшие голени.

Жаркое солнце пекло взмокшую от пота спину. Из-за недостатка влаги глинистую почву покрыла сеть трещин, и казалось, что дороги выстланы змеиной кожей. Военный лагерь притих. Только издалека доносился непонятный, монотонный стук, словно кто-то бил камнем о камень. Этот размеренный шум убаюкивал. Нереус прижался к высокому мраморному парапету и вскоре задремал.

Невольнику приснилась вилла Рхеи, играющая на арфе Ксантия и Мэйо, улегшийся в саду среди свитков, с которыми намеревался ознакомиться до заката.

«Человеческая память обладает странным свойством, – сказал поморец. – Она не бережет малого. Если причинить людям огромное зло, то запомнят его, а не ту крупицу добра, что ты старался посеять прежде. Если же не скупиться на добрые дела, то худой поступок сочтут мелочью, будь он даже до омерзения чудовищным…»

– Неру! – знакомый голос прервал рассуждения нобиля. – Проснися, Неру!

Геллиец широко распахнул глаза. Долговязый афар, причепрачный Юбы, тряс его за плечо:

– Белый морской скакун совсем худо! Вставай!

Островитянин мигом вскочил на ноги. Возле стойла Альтана крутился смуглокожий раб царевича Сефу. Ни слова не говоря, Нереус вбежал под навес и обмер.

Жеребец валялся на боку, запрокинув голову и не дышал. Из неподвижного рта торчал клок сена. Глаза лошади потускнели, словно их заволокло туманом. Геллиец рухнул на колени, припав грудью к мертвому коню.

– Ты хорошо перебрать корм? – спросил невольник эбиссинского посла. – Я найти в нем листья «дерева смерти».

Он показал Нереусу пушистую веточку тиса. У светловолосого юноши сжалось и похолодело сердце. Это растение часто использовали как живую изгородь. Нерадивые садовники могли выбросить подрезки на луг…

В обязанности причепрачных входило тщательно следить за качеством зерна и сена, но рабы нередко кидали лошадям охапки подсушенной травы без проверки. Так было и в этот раз. Островитянин со стыдом и ужасом отрицательно мотнул головой.

– Беда, – афар быстро дотронулся до причудливого шейного амулета. – Ты виноват, Неру. Недоглядел.

Геллиец кивнул. Он зарылся лицом в лошадиную гриву:

– Прости, Альтан… Прости меня…

Юноша не сопротивлялся, когда легионные рабы выволокли его наружу и потащили к хозяину. Нереуса гложило чувство вины, а также внезапное осознание, насколько суровой будет кара за смерть искренне любимой владельцем, дорогостоящей лошади.

Поморец стоял на плацу, в тени двухэтажного здания лагерной префектуры. Возле наследника Макрина толпились члены первой коллегии, а чуть в стороне застыл декурион Кальд. Мэйо наскоро доложили о случившемся. Лицо нобиля тотчас перекосило от злости. Нереус съежился, выставив перед собой скрещенные в запястьях руки. Он не знал, что сказать, да и молодой господин явно не намеревался выслушивать оправдания.

– К столбам мерзавца! – глухо распорядился Мэйо.

С побледневшего невольника сорвали тунику и растянули его крестом между двумя высокими столбами, накрепко привязав за лодыжки и запястья. Островитянин предположил, что наследник Дома Морган захочет лично выпороть невольного убийцу своего коня, но ошибся: поморец доверил это надсмотрщику над легионными рабами.

Возле затылка Нереуса раздался оглушительный щелчок бича. Поддавшись растущей панике, геллиец дернулся и жалобно вскрикнул.

Кнутобойца глумливо ухмыльнулся, довольный тем, что смог до одури напугать провинившегося, даже не начав сечь его.

– Вед Вседержитель, смилуйся, – прошептал островитянин.

Бич вспорол кожу на спине, и Нереус задохнулся от боли, принимая первый нещадный удар. Веревки вонзились в запястья, точно схватившие зверя капканы. Геллиец едва успел сделать вдох, как плетеный хвост бича снова оставил на его лопатках глубокую кровоточащую рану.

Затем последовал еще один удар. Юноша выл и извивался, почти утратив контроль над собой. По щекам истязаемого ручьями текли слезы. Всякий раз, когда бич рвал его тело, Нереусу казалось, что струя пламени жжет плоть и оголенные нервы. Он то сжимал зубы до скрипа, то кусал нижнюю губу. Мир перед глазами плыл и раскачивался, превратившись в скопление мутных пятен.

Крики сделались тише, сменяясь протяжными стонами. Невольник слабел, его ощущения притуплялись. После дюжины ударов у Нереуса не хватало сил даже приподнять голову и взглянуть на своих мучителей. С каждым тихим выдохом подступала тьма. Островитянину казалось, что где-то рядом шумит море. Он смежил веки, но продолжал видеть, как гаснет свет, не способный пробиться сквозь толщу черной воды…

Хмурый Сефу уверенно приблизился к Мэйо и встал у его плеча. Глядя вдаль с грустью и волчьей злобой, поморец о чем-то напряженно раздумывал.

– Я искренне сочувствую твоему горю, – негромко сказал царевич.

Сын Макрина отрешенно кивнул.

– Мне жаль павшего коня, – продолжил эбиссинец. – Его уже не вернуть и скорбь терзает твое сердце. Но если сейчас умрет этот раб, не будет ли завтра во сто крат больнее?

Мэйо посмотрел на посла так, словно только что очнулся от долгого сна и еще не совсем понимал, где находится.

– Пощади его, – в голосе Сефу мелькнули властные нотки.

Поморец сделал вид, что не услышал слова царевича.

– Эта вещь дорога тебе, – мягко промолвил наследник Именанда. – И не пытайся укрыться под капюшоном молчания. Горе одинаково сушит лица умных и дураков, храбрецов и трусов, гордых людей и ничтожных рабов.

– Совершивший проступок должен помнить о неотвратимости наказания.

– Пусть его страшится тот, кто имеет злой умысел. Прочие всегда могут уповать на заступничество Богов. В этом и состоит подлинная справедливость.

– Будь в мире хотя бы тень справедливости, – поморец на мгновение прижал кулак к губам, – такого никогда бы ни случилось.

Он сомневался, что поступает правильно, но все же обреченно махнул рукой надсмотрщику. Едва живой геллиец в последний раз ощутил жгучее прикосновение бича, а затем услышал из уст кнутобойцы долгожданное слово: «Милосердие!»

За ужином Мэйо с безучастным видом ковырялся в тарелке и прихлебывал вино, не чувствуя вкуса. Ни музыка, ни щебетанье рабынь, присланных Читемо для увеселения поморца, не могли избавить юношу от тревожных мыслей. Гнев угас, но смутное беспокойство точило душу, словно червь яблоко. Нобиль знал, что закон на его стороне, ведь Нереус добровольно раскаялся в злодеянии, следовательно – был прямо или косвенно виновен в гибели Альтана. Между тем такое оправдание не помогало заглушить болезненные уколы совести. Наследник Дома Морган даже врагам никогда всерьез не желал смерти, а тут захотел погубить самого близкого друга.