Принадлежать им

— И мне сделай, — распоряжается Серый, легко пристраивая меня на коленях и не менее легко пресекая мои попытки с них подняться, — сидеть. Добегалась уже.

— Да я просто… Ну… Вы в самом деле… Не попытались остановить… Я и подумала, что вам, сто процентов, не нужны… Осложнения… И вы мне денег оставили столько, что я бы сама справилась…

Мое бормотание только злит Черного, он залпом выпивает набульканный до краев бокал коньяк, второй, не менее полный, сует брату, и принимается ходить вокруг дивана, раздражаясь и рыча что-то неразборчиво, но явно матерно.

То, что он при этом совершенно голый, и его впечатляющие верительные грамоты тоже в движении вместе с ним, сильно сбивает градус накала, конечно.

И я непроизвольно улыбаюсь.

Черный ловит мою улыбку и рычит:

— Смешно тебе? Отпустили? Не попытались остановить? Ты вообще… Ты… Ты… Блять… Серый… У меня слов нет… Мы там, блять, чуть коня не двинули, у меня до сих пор плечо не зажило толком… А если бы меня пришили? Я бы не узнал, что у меня сын… Будет… Ох, мать твою…

Он останавливается прямо на фоне панорамного окна, огромный, голый, мощный, похожий на массивную античную статую какого-то божества: одни мускулы, чистая энергия разрушения. Сейчас — порядком ошалевшая.

Я смотрю на Серого.

Теперь, когда я так близко, отчетливо вижу, что он вообще не спокоен. И, возможно, куда более заведен, чем его брат.

Просто реагирует по-другому.

— Ты же понимаешь, Дана, что теперь наше предложение потеряло свою силу? — ровно спрашивает он, и объятия становятся оковами, не позволяя дернуться даже, — никаких вариантов выхода из этих отношений у тебя нет. И не будет. Это — хуже, чем тот договор, который был изначально. Помнишь его? Там всего лишь тело было. И определенные сроки. И возможность соскочить…

— Да чего ты плетешь? — с досадой рычит Черный, делая шаг к нам и опускаясь на колени передо мной так, что мы все оказывается на одном уровне. — Конфетка… Мы тебя не отпустим. Все, конфетка. Мы бы и так тебя не отпустили, если честно… Но не говорили, просто пугать не хотели… Когда твое согласие спрашивали… Хитрили, короче. А тут все. Никаких хитростей. Ребенок… Сын…

— А почему сын? Я еще не знаю пол… — у меня почему-то слезы на глазах от этих откровений. И не страшно мне совсем, хотя этот контракт куда жестче, чем тот, что был первым, тут Серый прав.

— Потому что… Сын. Сын будет. — Черный настолько уверен в этом, что я даже не пытаюсь переубедить.

— Тебе надо будет выйти замуж, Дана, — Серый, как всегда, прагматичен, — чтоб в случае чего, у тебя было право наследования первой очереди.

— В случае чего? — хмурюсь я, только теперь понимая, что Черный не просто так про ранение говорил. Как я раньше-то не заметила? — Я… Не собираюсь вдовой становиться, понятно?

— Понятно, — кивает Серый серьезно, — тебе и не придется. Мы… Мы просто в этот раз сильно расстроились. И лажанули. Больше такого не повторится. Все. Только законные методы. Только проверенные клиенты.

— Ладно… Мы еще обсудим, — говорю я.

— Все обсудим, да. Да.

Черный не спешит подниматься с колен, так и стоит передо мной. И смотрит. Жадно. Невероятно внимательно.

Я тянусь, провожу пальцами по его волосам… И он ластится, словно большущий котяра.

— Черт… — выдыхает он, — хочу тебя… Пиздец, как.

— Нет. Сначала врач, — обрубает Серый.

— Да, — тут же соглашается Черный. — Врач. Мы налажали.

Меня поднимают, аккуратно закутывают в огромный белый халат, сажают на диван, смотреть на Москва-сити и бесконечный поток машин, едущих по мосту.

И я сижу.

После выплеска эмоций ощущаю какое-то легкое отупение, ступор небольшой.

А, может, это называется по-другому.

Спокойствием.

За моей спиной — мирный шум: ругаются Жнецы, работает кофемашина, какой-то еще движ происходит.

А я смотрю вниз, на огромный муравейник под моими ногами.

И думаю о том, что, наверно, стоило оказаться здесь. Хотя бы для того, чтоб понять, насколько разными могут быть жизни.

И как быстро все может поменяться.

Два месяца назад я собиралась замуж. И думала, что люблю своего жениха. Потом я провалилась в жуткую ловушку, и думала, где найти силы, чтоб достойно из нее выбраться и остаться собой.

А, оказывается, я вообще не знала, какая я на самом деле, что из себя представляю. И мне помогли это осознать люди, о существовании которых я и не знала никогда. И не узнала бы, если б наши пути непостижимым образом не пересеклись.

Они захотели, чтоб я принадлежала им.

И я согласилась.

Хотя до этого даже не думала, что такое возможно.

А оказалось возможно. И еще оказалось, что принадлежать — это не всегда про унижение. Это — про взаимосвязь, взаимопоглощение. Потому что принадлежать можно по-разному.

Я думала, что я — игрушка.

А выяснилось, что это не так.

Наверно, Жнецы сами удивились, когда поняли, насколько все между нами поменялось… Конечно, они не признаются, но когда-нибудь я… Выясню…

А сейчас…

Сейчас у меня мир под ногами.

И мир впереди.

— Конфетка, кстати, — разрушает мои мирозахватнические мысли голос Черного, — а он чей?

И столько в голосе у него искренней уверенности, что я отвечу правильно, что я с огромным наслаждением отвечаю правильно:

— Понятия не имею.

— Мой, значит, — после значительной паузы, оставленной на осмысление моего ответа, с удовлетворением заключает Черный.

— Мой, — тут же отбивает Серый.

— Это схуяли?

Братья снова принимаются ругаться, кофеварка доваривает вторую чашку кофе, а мир под моими ногами ни на мгновение не останавливает своего движения.

И это как-то очень правильно вписывается в мою жизнь.

Меняющуюся ежесекундно.

И постоянную в этом вечном движении.

Эпилог. Со стороны

Невероятно красивую девушку в красном платье Сашок заметил сразу, как зашел в этот, вообще ни разу не дешевый ресторан.

Не, в принципе, Сашок мог себе многое позволить и не только тут, в Крыму, но и в Москве. Да и вообще, где угодно, на самом деле.

А потому что, что? Правильно. Потому что чуйка и умение рубить бабло — это его коронные качества. Основные.

В этом году он особенно хорошо поднялся на лохах, желающих быстро разбогатеть и готовых за это платить.