Приорат Ностромо
Шрифт:
— Иду!
Внизу меня поджидал худой и длинный Хорст Бадер. Костюм висел на нем, как на вешалке, но ученый не обращал внимания на подобные мелочи. Его моложавое лицо было очень подвижно, постоянно меняя выражение — мимика легко выдавала всякое чувство, любое движение души, а голубые глаза блестели по-детски задорно.
— Здравствуйте, коллега! — зачастил он. — Прошу извинять опоздание, абер я иметь работа в Вольгаст. Вы готов?
— Всегда готов! — отсалютовал я.
— Гут. Прошу ехать!
* * *
Новенький
Штаб, казармы, ангары, пакгаузы — всё выглядело излишне тяжеловесным, зато крепким, на века. Научники уже носились вокруг да около, привнося в воинскую размеренность чисто гражданский беспорядок.
Фырча и гудя, подъезжали бортовые «КамАЗы», и ученый народ с энтузиазмом бросался разгружать их. МикроЭВМ, осциллографы, столы-стулья-шкафы-стеллажи-картотеки; ящики, забитые справочниками, принтеры, электрические пишмашинки «Эрика» — всё рьяно таскалось и перетаскивалось.
«Осси» не собирались городить декорации — младшие научные сотрудники были полны решимости вывести Das Zentrale Institut fur Kernphysik Peenemunde на уровень Фермилаба или ЦЕРНа — и превзойти их.
— Торопитесь входить! — Бадер провел меня за ворота широченного и высоченного сооружения с толстыми стенами из железобетона. — Сегодня вы совершать консультация. Всё есть полный порядок! Осталось мало — строить агрегатен…
Я осмотрелся. Внутри было пусто. Внизу — серый цементный пол, вверху — узкие окошки, тусклым светом разбавлявшие полумрак.
— Размеры хватать? — отрывисто пытал меня директор. — Можно строить? Мне интересно узнать годность!
— Годится! — кивнул я, задирая голову. — Полный список я передал Ульриху Иоганновичу, товарищ Вайткус ему поможет. Как только пойдет завоз — сразу начнем работы.
— О, прекрасно, коллега, прекрасно! — лицо Бадера отражало нутряное блаженство. — Много вам благодарен!
— Да не за что пока, — улыбнулся я.
— За будущее! — с чувством сказал директор ЦИЯИ.
Понедельник, 28 декабря. Вечер
Пенемюнде, Дюненштрассе
Главный корпус Отдела хронодинамики оставался точно таким же снаружи, каким и был, угловатым и серым. Но, стоило только шагнуть за ворота, как на вас обрушивалась какофония — шипела сварка, долбили отбойные молотки и перфораторы, лязгали тяжеловесные конструкции… Снопы искр, клубы пыли и дыма, люди — как мураши в робах и касках!
Но из этого видимого хаоса уже прорастал порядок — могучие стальные колонны пересекались двутавровыми балками, на сварные каркасы ложился гулкий рифленый настил. С верхней площадки уже опадал тяжелый запах краски, туда по стенам уползали вязки кабелей…
— Етта… — басил Вайткус. — Крепим трап! Эй! Ich sage, wir sichern die Rampe!
— Ja, ja! Die Rampe! — неслось в ответ, и две горизонтали со скрежетом и громыханьем смыкались крутой диагональю металлической лестницы с дырчатыми ступеньками.
Выбравшись
из ворот на маленький плац, я стащил каску и устало утерся рукавом. От рассвета до заката…Хватит на сегодня.
— Шеф! — ко мне грузной трусцой подбегал Киврин. — Пост принял!
— Задерживаемся? — хмыкнул я, чуя начальственный позыв.
— Да это Наташка всё! «В ночь надо хорошенько подкрепиться!» — передразнил мой сменщик благоверную. — Я даже выразил протест! «Куда ж мне, с полным животом?» — «Ничего, говорит, зато не голодный!»
— У каждого своя функция! Ладно, давай… Ромуальдыч со сварщиками… Да и так услышишь!
Хохотнув, Володька шмыгнул за приоткрытую воротину, а я побрел домой. Можно было еще часика на два задержаться, но в восемь придет Эшбах…
Хорошенько выстояв под душем, я переоделся, и вернулся в темноту зимнего вечера. Впрочем, как раз зимы в Пенемюнде не чувствовалось — плюс четыре! А вчера и вовсе дождь лил. Небо хмурое, море серое, валы так и колотятся о берег… Курорт!
Поломавшись, я все же сел за руль тесной, но юркой «Шкоды». Можно было и пешочком прогуляться, подышать свежим воздухом, настоянном на хвое и водорослях… Так ведь Эшбах…
Улыбнувшись, я проехал к воротам ЦИЯИ. Бдительный страж наклонился, убеждаясь, что за рулем начальник отдела, а не диверсант, и стал мне выговаривать подозрительно знакомым голосом:
— Нарушаем, значит, трудовую дисциплину? Домой опаздываем?
— Рустам?! — вылупился я. — Ну, ни фига себе! Ты-то как здесь?
— Наша служба и опасна, и трудна! — довольно хохотнул Рахимов. — Проезжайте, геноссе Шлак, проезжайте! Не задерживайте движение!
Наши руки смачно шлепнули ладонями, и я тронулся, выкатываясь на припортовую улицу. Улыбка словно прилипла к губам — приятно, когда о тебе помнят! А генерал армии Иванов ко мне относится, будто дед к внуку… Ну, тогда «три грации» — внучки!
А ведь мы никому не жаловались, и помочь не просили — гордые шибко…
За приятными мыслями и утомление прошло — натура такая. Подрулив к дому, я вышел из машины. Все окна квартиры светились уютным желтым светом, даже наклонные створки в мансарде.
Я тихонько открыл дверь своим ключом, однако ступать на цыпочках и прислушиваться было излишне — из гостиной накатывал шум и девичий смех. Его перекрывал сочный баритон Эшбаха:
— Я так и скасал: «Это нефосмошно, Леонит Иофич! Я не котов, и нет фремени!»
— О-о! — завела Рита. — Нашего «режиссенто» не переубедишь!
— Это прафта!
Нашарив тапки, я прошествовал к хозяйкам и гостю.
— Всем привет!
— Привет, папусечка! — залучилась Юля, пристроившаяся за Ритиным креслом и умильно тискавшая маму за шею.
— Миша! — подскочила Инна. — Кушать будешь?
— Чуть-чуть! — сжав два пальца, я показал размер маковой росинки.
Наташка живо подвинулась, освобождая мне место на маленьком диванчике, и я тут же плюхнулся, приваливаясь к ее теплому боку. Златовласка, мило улыбнувшись, прильнула со своей стороны. Хорошо…
— Расскасыфаю о сепе, — осклабился Андреас. — Телюсь опытом польшого киноартиста!
Инна притащила здоровенную миску, полную жаркого из курятины со стручковой фасолью, горячего и пахучего.