Природный суд

Нашёл. Огюст схватил ранее вымытую рубаху.

Раздался гром.

Парень слегка пошатнулся, но успел вцепиться за вмятину в двери. Нужно отдышаться...

Очередной болевой приступ, на этот раз в правом плече. Огюст рухнул перед дверью, к шумному дыханию присоединилось тихое рычание.

Дождь стал чуть тише.

– Встал!
– каждое слово сопровождалось шумным выдохом.
– Осталась пара движений.

Не встал, уже не было сил.

– Вставай!

Вяло зашевелились лопатки, но не более того. Перед тем, как отключиться, Огюст лишь нечленораздельно зашипел...

Знойный день. Как будто, дождя не было вовсе. Сухо было везде: поднявшееся в новый день Солнце спалило дотла всю влагу на улице, внутри организма арестанта, испарило почти воду на искромсанной одежде. Пустошь.

Просыпаться не хотелось. Во сне ты не чувствуешь вечно ноющего тела, голода и жажды, во сне практически нет осточертевшего пепла, да и во сне Огюст был вне стен карцера. Он устраивал очередную попойку в компании последних алкашей деревни - своих корешей, рядом сидели красивые девушки, которых компания подцепила по пути в таверну. Выпивох за барной стойкой прожигал взглядом бессменный Алан, натирающий очередную кружку. Доски таверны трещали от громогласных похабных песен, стаканы осушались и наполнялись, а девки едва успевали уворачиваться от особо обнаглевших мужиков.

Солнце ярко стучалось в закрытые глаза.

Из таверны все выползали, кто как не мог, Томаса даже пришлось всеми силами перетаскивать через окно. Да и то неудачно: рванули его на себя так, что он пулей вылетел из окна и рухнул в кустах неподалёку. Кто предложил выпить ещё, его все поддержали.

Солнце постучалось ещё ярче.

– Гад жёлтый, - вяло огрызнулся Огюст.

Картинка счастливого времяпрепровождения растаяла, на некоторое время воцарилось сплошное желтоватое марево.

"Пора возвращаться в этот проклятый мир".

Приоткрыл глаза и тут же ослеп от света. Зажмурил их обратно, перевернулся на бок. Руку вновь пронзила острая боль. С хрипом Огюст повернулся обратно на спину, но и её тут же прострелило.

– Проклятая развалюха, - голос заметно охрип.
– Теперь тебя вообще не двигать, чтобы ничего не болело?!

Острый припадок прошёл достаточно быстро, на ноющее напоминание об ожогах осталось.

Постепенно глаза стали привыкать к освещению, открылись. В карцере ничего не изменилось: всё те же стены, пол, пепел, яркий солнечный свет в окне. Осмотреть самого себя не представлялось возможным: любое движение тут же отзывалось очередным всплеском боли, вот Огюст и перестал шевелиться.

– Выбрался, блин, - злобно сетовал на происходящее арестант.
– Выбил дверь, вылез, обманул спасателей. А на деле прикован к полу, как старик. Видели бы меня кореша, не было бы больше у меня корешей.

Замолчал.

Снаружи снова ничего не было слышно. Да не может такого быть, должны были хоть... хоть птицы какие-нибудь остаться, деревья шуметь, всё равно потолок рухнул, должно хоть что-то доноситься с улиц! Но не доносилось.

Сипари закричал, да так, что эхо потом еще несколько секунд разносило по углам его голос.

– Неужели действительно никого не осталось? Я один?

И снова крикнул. Отозвалось лишь эхо.

– Я один, - подытожил арестант, глотая слюну. В горле вновь пересохло.

И тишина. Лишь ветер иногда пронесётся где-то вдалеке.

– Я не был таким уж и паршивым человеком. Вроде бы. Ну, да, любил выпить и покутить с друзьями. А кто этого не любит? Всё всегда же нормально заканчивалось. И сейчас всё закончится так же!

Огюст попытался встать, но тут же свалился обратно с новым припадком. От этой бравой попытки лишь заныли ожоги, да дыхание спёрло.

– Сколько ещё здесь можно протянуть? Если с дождём мне ещё везёт, то для утоления голода мне самого себя жрать?

Пауза.

– Хорошо тем, кто был во время извержения на поверхности, они быстро померли. А мне сидеть приходится в маленькой камере, в которой даже в полный рост не встанешь! Без еды, воды и туалета! В дальние углы камеры уже не сунуться от стоящей там вони. Остальные эту вонь по-любому не чувствовали, сразу откинулись!

Пауза.

– А мои кореша? Им наверняка ещё больше повезло. Если не спаслись, то их накрыло в пьяном сне, без сознания, они даже ничего не почувствовали. Сволочи, гады!

Пауза.

– Чёрт, да за мной же никто не придёт! Увидят спаленный к чертям город, если повезёт, то слегка походят по его развалинам и уйдут! Зачем им спускаться в дебри тюрьмы и вытаскивать тех, кто изначально был обречён судом? Тем более, если все ходы-выходы завалены? А они обязательно завалены, чтоб мне когда-нибудь в чём-либо серьёзном повезло!

Пауза.

– Да и как они сюда подойдут? Весь город должен быть покрыт горячей лавой, как они подступятся по ней? Это конец.

Снаружи пронёсся лёгкий ветерок, и вновь воцарилась абсолютная тишина.

– Господи, за что ты так со мной?
– в голосе появился надрыв.
– Я обычный ничем не примечательный разнорабочий. Иногда трюмы разгружаю, иногда рыбу ловлю, по вечерам зависаю с приятелями и портвейном. Самый обычный человек. Грешен был, признаю, не идеален. Но сомневаюсь, что был настолько злостным нарушителем твоих законов. Да и если я был тебе неугоден, то для чего ты запер меня здесь? Сомневаюсь, что я был, а тем более стану важной шишкой. Мне уже поздно думать о своих грехах, а возможности предостеречь от них других людей у меня всё равно уже не будет. Зачем ты меня сохранил здесь?

Пауза.

– И вообще: единственным самым большим моим грехом была выпивка. Всё! Сколько ещё пьяниц помимо меня на этом острове? Тысячи? А в мире? Да ещё больше! Почему именно я, почему?!

По телу прокатилась очередная волна боли. Терпеть уже не было сил, Сипари тихо застонал.

А Солнце продолжало светить, что есть яркости.

Чёртов несправедливый мир. Огюст знал, что было множество людей, гораздо более плохих, более лучших, чем он сам. У судьбы паршивое чувство юмора, раз она даровала испытание самому бесполезному со всех точек зрения человеку такое испытание. Он же обычный ничем не примечательный разнорабочий, чего он сможет добиться?

– Клянусь тебе! Клянусь тебе, слышишь? Если я выберусь отсюда, то никогда в жизни больше пить не буду! Ты меня слышал?!

Ему показалось, что услышал.

Больше Огюст ничего внятного не говорил, только шепеляво шептал себе под нос просьбы о спасении. Один раз, забыв о своей боли, вскочил на колени и принялся яростно колотить по сделанной ранее вмятине, но достаточно быстро рухнул совсем без сил, да так и остался лежать. Из глаз текли слёзы.

– Эй! Кто-нибудь!

"Никогда больше не буду пить!"