Приручить Сатану

Ева похолодела от ужаса. Ранель же, довольный произведённым на девушку впечатлением, поднялся со своего места, прихватил ещё одну конфету со стола пожилой пары и тихо произнёс:

— Не веришь? Пойдём, покажу.

Ранель вдруг крепко схватил её за руку и потащил по коридору, а Ева, ещё не опомнившись от страха, вяло пошла за ним, иногда пытаясь упираться ногами в пол или цепляться руками за металлические прутья. Хватка была железной, словно у неё на запястье сейчас была не человеческая рука, а кандала, и вырваться из неё не было никакой возможности; Ранель хмуро вёл её за собой, ни разу не обернувшись, да и зачем ему было оборачиваться, если на состояние Евы ему было абсолютно всё равно.

Наконец, они дошли до головы поезда и остановились перед тяжёлой железной дверью, за которой, по всей видимости, и находился машинист. Ранель, даже не глянув на Еву, одним быстрым сильным движением дёрнул за рычаг и повернул вентиль — дверь открылась, и перед взглядом Евы предстало панорамное окно: под поездом быстро исчезали шпалы, рябили в глазах пролетающие мимо столбы и стволы деревьев; тусклый жёлтый свет фар широкой полупрозрачной трапецией освещал некоторое пространство впереди себя, и только где-то впереди маячила тёмно-серой, почти чёрной ниточкой река.

— А зачем сейчас горит фонарь? Светло же, — спросила Ева, робко оглядываясь на Ранеля. Тот угрожающе усмехнулся и покачал головой.

— Говорю же, машинист — дурак, без головы на плечах. Видимо, дома забыл.

Ева посмотрела на машиниста, и тут же от ужаса горло будто заковало льдом: в машинистском кресле сидело чьё-то привязанное верёвками к спинке, чтобы не упало, тело в форме кондуктора; головы у него не было. Руки тоже были накрепко прикреплены к рулю, так что сильный порыв ветра, иногда влетающий внутрь из приоткрытой форточки, заставлял их покачиваться из стороны в сторону и опасно наклонять руль вправо.

— Вы что… хотите сказать, что поезд несётся на полной скорости без какого-либо управления?.. — прошептала Ева, оборачиваясь к Ранелю. Тот довольно улыбнулся и кивнул.

— Моя идея. Жутковато, не правда ли? Отлично подходит тем, кому не хватает адреналина, ну или тем, кому уже всё равно, куда ехать и зачем, а тут таких, как Вы видели, целый поезд.

— Надо остановить поезд. Немедленно, — Ева хотела было подойти к панели управления, чтобы понять, что можно там нажать без риска для жизни, но Ранель грубовато отдёрнул её за плечо.

— Не нужно ничего останавливать, — Ранель лениво зевнул и сложил руки на груди крестом. — Ездил же он до Вас сто с лишним лет, и ничего, как видите, все здоровы — насчёт «живы» не могу гарантировать. Ну, кроме машиниста.

Ева исподлобья посмотрела на Ранеля, но тот и бровью не повёл.

— Когда будет остановка? Я хочу сойти с поезда.

Ранель недовольно цокнул и нехотя посмотрел на часы.

— Вокзал через пять минут, но предупреждаю: поезд не останавливается. Хотите сойти — сходите, а как — это уже Ваши проблемы.

— Дайте. Мне. Сойти. С поезда, — угрожающе зашипела Ева, почти не разжимая зубы. Глаза Ранеля опасно сверкнули в полумраке кабинки машиниста.

— «Остановите, вагоновожатый, остановите сейчас вагон! Поздно…» Этот поезд никогда не останавливается, и делать исключение ради души, которая возомнила, что может приручить Сатану, тоже не будет. Имеете смелость — прыгайте, а не имеете — добро пожаловать на борт «заблудившегося трамвая», как называют этот поезд. Поезд в никуда. И билет у Вас, Ева, в один конец. Сойдёте Вы сейчас, не сойдёте — не важно, конечная станция одна и та же, — сказал, будто сплюнул, Ранель и скрылся в темноте коридора.

Ева осталась одна. Она ещё раз осмотрела панель управления поездом, но там ничего, кроме руля, не было, и остановить поезд было физически невозможно. Прыгать на ходу? Абсурд: она сломает себе все кости, какие только можно. Тут взгляд Евы зацепился за стремительно приближающуюся реку: теперь это была уже не тонкая ниточка где-то за горизонтом, а вполне широкая и, по всей вероятности, глубокая река, чернеющая своими водами в паре сотен метров от поезда.

Ева быстро приняла решение. Выбежав из кабинки машиниста, она отыскала ближайшую дверь и, собравшись с силами, подняла тяжёлый, порядком заржавевший затвор — дверь поддалась. Грохот колёс о рельсы оглушил Еву: теперь она слышала только этот ужасный шум и свист разрезанного составом воздуха, видела под собой смазанную картинку улетающей в никуда земли и чувствовала резкие порывы ветра. Ева встала на самый край; ладони вспотели и похолодели, сердце будто сжала чья-то крепкая ледяная рука, по всему телу разлилась слабость; Ева сама не заметила, как перестала дышать.

— «Шёл я по улице незнакомой и вдруг услышал вороний грай, и звоны лютни, и дальние громы, передо мною летел трамвай», — Ева слегка обернулась и увидела прислонившегося плечом к стене Ранеля. — Николай Степанович Гумилёв.

Ева развернулась обратно и постаралась сосредоточиться. Сто метров… Пятьдесят… Тридцать… Въехали на мост… Поезд зазвенел и загрохотал всеми своими механизмами, становясь просто невыносимым для человеческого уха. Ева мельком заметила, как мимо быстро проплыл иссохшийся старик и навеки остался где-то в начале моста. Приближалась середина реки.

— «…Через Неву, через Нил и Сену мы прогремели по трём мостам. И, промелькнув у оконной рамы, бросил нам вслед пытливый взгляд нищий старик, — конечно, тот самый, что умер в Бейруте год назад». Прыгайте, Ева, прыгайте. Другого шанса уже не будет.

И Ева прыгнула.

Как это всё было странно! Ева прекрасно осознавала, что бредит, ведь в действительности такого не бывает… Всё выглядело так сюрреалистично и неправдиво! Но почему-то и удар во время столкновения с поверхностью реки, отозвавшийся неприятной болью по всему телу, и вода, ещё холодная в начале лета, и сомкнувшиеся над головой волны, и намокшая одежда, гирей тянувшая ко дну, — всё было вполне настоящим. Ева вынырнула на поверхность и неспешно поплыла к берегу, на котором уже стоял, протянув ей руку, Ранель и терпеливо ждал, когда она подплывёт.

— Как вода? — спросил он, когда Ева, схватившись за его грубую шершавую ладонь, взобралась на берег.

— Ещё холодная, — ответила она, когда перевела дыхание. — Ну и куда Вы теперь поведёте меня, Сусанин?

Ранель усмехнулся, провожая взглядом улетающий прочь поезд.

— Тут до вокзала всего ничего — минут пять ходьбы. Обсохнете там, отдохнёте, подождёте следующего поезда.

Шли быстро. Ева постоянно ускоряла шаг, пытаясь догнать мужчину, потому что, во-первых, насквозь промокшая одежда и даже любезно предоставленная Ранелем куртка не особо грели, а во-вторых, его шаг, несмотря на небольшой рост, равнялся как минимум двум шагам девушки. Тёмный лес по бокам железной дороги настороженно молчал и будто внимательно следил за двумя человеческими фигурами; в какой-то момент он напомнил Еве её парк, который она знала, как свои пять пальцев, но она тут же отбросила эту мысль. Нет, сейчас её окружает далеко не парк: в нём нет дорог и фонарей, нет людей, нет старенькой часовенки, про которую помнит одна душа во всём мире, нет ничего знакомого и родного, и, кто знает, что прячется среди стволов этих мрачных и угрюмых деревьев.

Как и обещал Ранель, где-то через пять минут ходьбы показалось старое полузаброшенное здание вокзала. Обшарпанные, серо-зелёные от плесени стены навевали тоску и уныние на всякого, кто подходил к зданию ближе, чем на тридцать метров; разбитые ступеньки вели на пустую и холодную платформу, на которой разве только вечный спутник и скиталец ветер ночует, когда он особо остро нуждается в одиночестве. Никогда и никем не мытые стёкла неестественно больших окон слепо смотрели на не меняющийся из года в год пейзаж, состоящий из противоположной платформы и кривого ряда сине-зелёных елей.