Приручить Сатану

— Читала, правда, только первые четыре главы, — ответила Ева, потягивая чай. — Пятую не успела.

— Эх… Самое интересное — «Безвременство» — не прочитала, — Ранель замолк, внимательно посмотрел на дно своей кружки и тихо пробормотал: — «Машенька, ты здесь жила и пела, мне, жениху, ковёр ткала, где же теперь твой голос и тело, может ли быть, что ты умерла?» — Ранель немного позвенел ложкой и сделал глоток. — Так получилось: оказались в Питере — Петрограде, как он тогда назывался. Я уговорил её остаться, хотя бы на некоторое время: ну не могу я без света, без земли, без воздуха — не могу, хотя бы один глоточек, но нужен. Незадолго до свадьбы это было… Поселились в этом доме. У меня дела, у неё дела… Как-то меня послали в прямом смысле слова на другой конец света. Дело много времени заняло, но это ничего. Возвращаюсь, а дома погром: Машеньки нет, зато в качестве записки на столе угроза о расстреле и сумма выкупа. «Понял теперь я: наша свобода только оттуда бьющий свет…» Пока я здесь, в пустых стенах сидел, весь извёлся, всё думал: «Где теперь моя Машенька? Успела ли убежать, или ей во сне, волки, глотку перерезали?» Я-то мог вырваться, да только страсть эта моя вечная к адреналину не отпускает… Хотел почувствовать, каково это — стоять под прицелом. Потом эти пришли, я их попросил перед смертью дать возможность помолиться — не за себя, конечно — напоследок… Иронично, не правда ли? Разрешили. «Верной твердынею православья врезан Исакий в вышине, там отслужу молебен о здравьи Машеньки и панихиду по мне». Всё так и было. Помолился за Машеньку и сразу на «эшафот», а потом там же, где я служил молебен, меня и отпевали. К чему я это всё? Я, когда в камере сидел, задумался, как так вышло: одну только душу я полюбил за всю свою жизнь и ни разу не отступился от неё, ни на мгновение не промелькнула у меня в голове мысль, что может быть как-то по-другому. Отчего так?.. Другие, говорят, многих любят, а я… Полжизни моё сердце не ускорялось от беспокойства за другого человека, полжизни мне были чужды дружба и любовь, и тут — она, моя Машенька… И я вдруг понял, что начинаю задыхаться в её отсутствие. С чего бы это?.. Наверное, таким бессердечным положено любить одного и всю жизнь.

Ранель откинулся на спинку дивана и прикрыл глаза.

— Простите… А что стало с Марией?

— С Машенькой? А что с ней станет? Она-то сильная, она себя в обиду не даст… Всё хорошо с ней было, не переживайте.

Ранель замолчал; его дыхание, до этого рваное и неритмичное, выровнялось, суровое лицо разгладилось и просветлело, как небо после грозы — он задремал.

Ева осторожно, чтобы не разбудить Ранеля, встала с дивана, подошла к двери и, тихо скрипнув половицами, выскользнула на улицу. Ни души на улице: пустой город, мёртвый. Ева обернулась по сторонам, внимательно посмотрела на Исакиевский собор: угрюмый и мрачный, он тяжело возвышался среди серых косых домиков и слишком выбивался из общей картины, — а затем уверенным шагом пошла в противоположную от него сторону, туда, где так печально и молчаливо жил вокзал.

С их момента посещения ничего не изменилось, только с реки пришёл старик, который, если верить стихотворению, «умер в Бейруте год назад» и заработала касса. Ева неуверенно подошла к ней и заглянула в маленькое окошко. Внутри сидел Бесовцев.

— Простите… Сколько стоит билет до столицы?

— У нас не продаются билеты до столицы.

— Хорошо, а до Ялты?

— У нас нет билетов до Ялты.

— А куда можно доехать с Вашей станции?

— Девушка, на нашу станцию можно только приехать, а уезжать надо уже своим ходом. Впрочем, есть один билет до Индии. Хотите?

— И когда будет ближайший поезд?..

— Да хоть сейчас подадим, Вы главное скажите, едете или нет.

— Хорошо, допустим, еду. Сколько с меня?

— Одна голова.

— Что, простите?..

Сначала Ева подумала, что ей послышалось, но, вспомнив про зеленную и увидев приближающегося к ней палача, рванула прочь. Она выбежала на платформу и огляделась: прыгать было высоко, но если не прыгнуть сейчас, не прыгнуть уже никогда. Ева видела, как рука палача уже потянулась к её шее, разбежалась и спрыгнула на рельсы. Она приготовилась у удару, но его не последовало: она всё падала, и падала, и падала… Фигура палача становилась всё меньше и меньше, платформы всё выше и выше, а она всё падала и падала, пока всё вокруг не превратилось в тьму и…

Ева проснулась.

За окном уже вечерело; за то время, что она спала, еловый лес сменился на широколиственный, солнце превратилось из бело-жёлтого в розово-оранжевое и у неё появилась соседка на верхней полке. Ева посмотрела на книгу у себя в руках: сборник произведений Николая Степановича Гумилёва был открыт на стихотворении «Заблудившийся трамвай». «И всё ж навеки сердце угрюмо, и трудно дышать, и больно жить… Машенька, я никогда не думал, что можно так любить и грустить!» — гласило последнее четверостишие.

— Ах, Боже… — вздохнула Ева и устало протёрла лицо руками. — Скорее бы в Ялту.

Глава 23. «А» и «Б»

В больницу Николая Чудотворца Еву привезли почти в бессознательном состоянии: на третий день поездки у неё начался жар, ясные голубые глаза скользили по незнакомым лицам врачей и полицейских невидящим взглядом, а сухие потрескавшиеся губы судорожно шептали непонятный для окружающих набор слов. «Машенька… Писатель… Шут… Исакий… Дунечка… Савва… В Ялту, скорее в Ялту!» — вскрикивала иногда она, метаясь в постели. Ялтинский вокзал принял её с заботой, какую только может оказать вокзал: на некоторое время до прибытия скорой помощи Еву поместили в одну из гостевых комнат на верхнем этаже, где ей оказали первую медицинскую помощь, и на короткий период она пришла в сознание.

Ева жалобно осмотрела чужие лица вокруг: кондукторы, полицейские, медсёстры и некоторые любопытные пассажиры толпились вокруг неё в маленькой тесной комнате. Какая-то красивая женщина заботливо протирала ей лоб холодным мокрым полотенцем.

— Я твоя попутчица, ехала с тобой на верхней полке. Помнишь меня? — спросила она низким, сипловатым голосом. Ева попробовала привстать, но женщина удержала её.

— Помню. Не помню, когда Вы появились, но помню, что Вы со мной ехали.

— Ты спала в это время. Меня Надя зовут.

— Очень приятно. Ева.

Девушка слегка прикрыла глаза и в полусонном состоянии принялась разглядывать свою новую знакомую из-под опущенных ресниц: это была молодая женщина где-то лет тридцати, средней комплекции, с острым треугольным лицом и несколько строгим взглядом волчицы. Левый висок у неё был выбрит, и часть тёмно-каштановых волос была зачёсана на правую сторону, демонстрируя большую золотую серёжку-кольцо в ухе. Женщина действовала очень уверенно и ни разу не воспользовалась помощью стоящих рядом медиков, которые рядом с ней сразу как-то померкли и будто отошли на второй план.

— Надежда, а почему Вы…

— Надя. Просто Надя, — сразу перебила её женщина, для чего-то закатывая Еве рукав.

— Зачем Вы всё это делаете? Тут же есть врачи.

— Я тоже врач, — последовал короткий ответ, не предполагающий продолжения разговора, и Ева робко замолчала под её строгим волчьим взглядом.

Впрочем, вскоре Надя сама возобновила беседу.

— Есть знакомые в Ялте? — спросила она, надевая Еве на плечо рукав тонометра. Некоторое время девушка осмысливала услышанное, тщательно прокручивая в голове каждое слово, потому что думала она сейчас не очень хорошо, а затем ответила:

— У меня направление в больницу Николая Чудотворца. Там были знакомые: три пациента и пара врачей…

— Почему «были»?

— Лечилась четыре года назад. Не знаю, как там сейчас.

Надя понимающе хмыкнула.

— А что за врачи? Помнишь имена?

— Одну помню очень хорошо, потому что мы быстро сошлись — моя ровесница, — а второго так, скорее как образ, а не как конкретного человека. Даже не уверена, был ли он на самом деле или нет.

— Имя ровесницы помнишь?

— Дунечка… Рыжая такая. Всё время с пучком ходила, и глаза у неё были будто заплаканные.

— Евдокия… Знаю такую, знаю. Она и сейчас там работает, так что вы ещё обязательно встретитесь.

Рукав тонометра с силой сжал плечо, заставив Еву невольно поджать губы.

— Да что же вы все друг друга знаете… — прошептала, как ей показалось, Ева. — Куда не пойду, сплошные знакомые… Никуда от вас не спрятаться…

Надя снова хмыкнула, на этот раз несколько презрительно.

— Что ж поделать — мир тесен! Дуня моя коллега, а в округе Ялты больниц не сказать чтобы много. Ну, а теперь спи, потому что путь тебе предстоит не близкий.