Приручить Сатану

Ева замерла.

Парус.

Вдалеке, там, где солнце уже вовсю отражалось в полусонных волнах, качалась маленькая лодочка под высоким белым парусом. Кровь набатом застучала у Евы в ушах; она инстинктивно подалась вперёд, совершенно не обращая внимание на намокшие брючины, чтобы убедиться, что яхта почти у самого горизонта не мерещится ей, что это не чайка и не белый барашек на особо буйной волне. Но нет, ей не показалось: ветер снова переменился, подул в сторону берега, и лодка поплыла ближе. Теперь Ева могла видеть тёмную человеческую фигурку за штурвалом, которая периодически скрывалась за широким полотном паруса; солнечные лучи, проходящие через призму волн, оставляли на бортах яхты яркие электрические разводы.

У Евы поплыло перед глазами: то ли волны до этого спокойного моря вдруг набросились на неё, как оголодавшие волки на долгожданную добычу, то ли это у неё закружилась голова от шквала нахлынувших эмоций… Воспоминания ворвались в разум разрушительным потоком, сносящим всё на своем пути, и Ева с трудом справлялась с их напором, неизбежно оседая под их сумасшедшей мощью.

***

Она на секунду остановилась по середине белеющей гравием в ночной темноте дороги и попыталась отдышаться. Она уже долго плутала по этому лабиринту тропинок и аллей, убегая от созданных её же воображением монстров. Она не знала, как вышла из больницы: таких буйных обычно держат под строгим контролем, так что выбраться не представляется возможным, однако ей часто удавалось это сделать, словно порожденные больным разумом чудовища любезно открывали перед ней все двери, как бы давая возможность убежать… Только бежать было некуда. Уже где-то около часа за ней попятам следовала бабушка из газетного киоска, которая везла перед собой тележку из супермаркета с горящими сердцами внутри, и Ева не знала, что с этим сделать. Быть может, и не было никакой бабушки с горящими сердцами, и это лишь миловидная медсестра развозила по палатам законный ужин для пациентов, а запах гари доносился из приоткрытого окна, где кто-то в сотый раз за лето косил траву, однако и свет горящих в сумраке ночи глаз старушки, и скрип колёс, и глубокий порез на руке от её ножа не давали ей возможности остановиться.

Прошло всего пару мгновений, и Ева снова услышала приглушенное поскрипывание колёс откуда-то из-за деревьев. Какая-то обречённая решимость вдруг проснулась в ней и заставила снова перейти на бег. Сегодня. Она сделает это сегодня. Пусть будет, что будет, но влачить подобное существование она больше не способна. Нет сил.

Прохладный ночной ветер вынырнул откуда-то из-за кипарисов, забрался в её золотые волосы и принёс на себе знакомый шёпот моря. Ева всегда любила море, и не потому, что в нём можно купаться, нет: она любила его характер, такую странную свободу, когда, куда ни глянь — бесконечный простор, и нет ни людей, ни дорог, только ты, огромное небо над головой и чёрная пропасть воды под ногами. Еве нравился и его утренний штиль, когда солнце ещё не встало над чёрной линией горизонта и только окрасило небосвод в зеленоватый цвет, и грозный шторм, когда разъярённые волны хлещут несчастный берег, как кнутом, вымещая весь свой гнев на такой спокойной и неподвижной земле. И в это мгновение, когда Еве некуда было бежать и негде спрятаться, она решила предоставить свою судьбу именно ему — своему любимому и такому родному Чёрному морю.

Галька зашуршала у неё под ногами, когда Ева спустилась на дикий пляж. Обсидиановая вода сливалась с таким же обсидиановым небом, и Еве тогда показалось, будто и нет никакого неба, а есть только огромное бесконечное море, раскинувшее свои волны на все четыре стороны, или, наоборот, это огромное небо поглотило всё, что было на земле, и затекло за горизонт, как чернильное пятно. «Здравствуй, море, — подумала Ева, останавливаясь у самой кромки берега: шипящие волны пытались дотянуться до неё, протягивали к ней свои пенящиеся руки, но останавливались у самых её ног, так и оставаясь ни с чем. — Тебе я доверю свою судьбу: больше некому. Прощай всё то хорошее, что было в этой жизни: прощай Писатель, прощай Шут, прощай Амнезис. И ты, Дунечка, прощай. Уж кто-кто, а вы-то поймёте меня. Я слабая духом, это правда, но я больше не хочу жить среди бесконечных галлюцинации, не зная даже, что реальность, а что очередной вымысел. Быть может, и вас не существует и вы лишь плод моего больного воображения, но тогда я скажу, что вы были моей лучшей галлюцинацией за всю жизнь. Возможно, мне уготована другая судьба, более яркая и значимая, и я зря сейчас прощаюсь с вами, но это так… На всякий случай. Жизнь ценна, когда в ней есть смысл, а в моей жизни смысла нет — бесцельное существование, которое только изматывает и выпивает последние жизненные соки. Я держалась за вас, мои друзья, и прошу простить меня, что больше не держусь, но монстры в моей голове всё более жестокие и злые… Мне некуда от них бежать… Разве только в море — оно ведь такое большое и глубокое, в нём точно можно спрятаться…. В нём можно потеряться…»

Сегодня повелитель океанов Посейдон, очевидно, пребывал в хорошем расположении духа, потому что на море был почти штиль, что в данный момент времени было не очень на руку Еве: так было тяжелее осуществить то, что она задумала. Ева скинула лёгкие больничные тапочки, чтобы было удобнее плыть и решительно вошла в воду. Холодные волны обожгли её, словно щупальца медузы, но она, плотно сжав зубы, продолжила идти вперёд, стараясь не обращать на ледяную воду особого внимания — в любом случае, вскоре любой, даже самый страшный мороз станет ей неважен. «Буду плыть, пока хватит сил, — подумала Ева, когда ноги перестали касаться дна. — Когда выдохнусь, утону и потеряюсь в огромном-огромном море, словно маленькая рыбка. А, кто знает, быть может, я, как русалочка, превращусь в пену и улечу прямо к солнцу, где не будет никаких галлюцинаций, а только спокойная счастливая жизнь без иллюзий и ночных кошмаров».

Вскоре Ева привыкла к обжигающему холоду воды и поплыла прямо в открытое море. Большая полная луна висела в иссиня-чёрном небе и равнодушно смотрела на землю под собой, покрывая серебром редкие, едва ощутимые волны. «Вот все думают, что это луна, — промелькнуло у Евы в голове, когда она на мгновение задержала свой взгляд на белом, покрытом сероватыми пятнами диске, — а это и не луна вовсе. Это огромная рыба-удильщик плывёт по дну космической Марианской впадины и своим фонариком-удочкой подманивает к себе наивных мальков. Конечно, это страшный морской черт. А вон та маленькая звездочка и есть бедная рыбка… Ближе к восходу она подплывёт совсем близко к пасти и сразу исчезнет, будто её и не было. Погодите-ка… — Ева устала грести, а потому перевернулась на спину и теперь разглядывала ночное небо немного с другого ракурса. — А ведь я тоже, получается, плыву сейчас к нему! Никогда не думала, что погибну от острых зубов рыбы-удильщика — ладно ещё от акульих. А хотя… Он же так далеко: где-то за горизонтом, даже не показался ещё, только удочку с фонариком на конце и видно. Значит, я не успею доплыть до него до рассвета. Это там, в космосе, рыбки-звёздочки движутся со своей скоростью, и нам она кажется черепашьей… Странно. Вроде так быстро, а вроде так медленно… Непонятно».

Мысли её начали путаться и уходить всё дальше от размышлений об огромной рыбе-удильщике: она всё чаще и чаще перескакивала с темы на тему, забывала, о чём только что думала, и вообще её начало клонить в сон. Ласковое море убаюкало её, и теперь солёная вода постоянно попадала ей в рот от того, что она расслабляла голову и совсем не держала её на поверхности. Однако Ева продолжала плыть дальше: когда плечи с непривычки начинали ныть от усталости, а дыхание сбиваться, она переворачивалась на спину и плыла, как покойница, со скрещенными на груди руками, отдавая себя во власть морского течения; дыхание немного восстанавливалось, плечи набирали сил, но уставала шея, и голова погружалась под воду, больше не удерживаемая и без того слабыми мышцами; тогда Ева снова переворачивалась на живот и гребла прямо навстречу большому слепому глазу, висящему в небе.

Берег давно скрылся из виду: сначала пропали белёсые очертания гальки пляжа, за ними исчез пустынный бетонный пирс, за много лет обросший водорослями и крабами, потом слились с окружающим мраком чёрные трафареты гор, и, наконец, погасли один за другим огни живущей своей весёлой жизнью набережной. Ева осталась одна в бесконечном пространстве природы на границе неба и моря. «Сейчас главное не поплыть обратно к берегу, — подумала она, провожая глазами такой же потерявшийся в огромном космосе сухой древесный листочек. — Глупо получится».

По ощущениям Евы прошло ещё около трех часов, когда у неё закончились силы грести. Она, с трудом удерживаясь на воде, перевернулась на спину и, едва шевеля ногами для равновесия, стала ждать момента, когда и в таком положении она не сможет оставаться на поверхности. Под ней было где-то полкилометра до дна.

Кажется, она всё-таки задремала, потому что проснулась от сильного удара головой о что-то твёрдое. Спросонья забыв, где она, Ева с головой опустилась под поверхность и, конечно, сразу закашлялась, набрав полный рот воды. Вдруг чьи-то руки подхватили её подмышки и затащили на борт чего-то небольшого и деревянного, отдаленно напоминающего лодку — впрочем, как потом выяснилось, это она и была. Тот, кто вытащил Еву из воды, был либо спасателем, либо очень заботливым человеком, либо и тем, и другим, потому что сразу принялся «выбивать» из неё всю воду, которой она успела нахлебаться. Спустя некоторое время, когда Ева уже немного пришла в себя, она показала рукой неизвестному человеку, что дальше справится сама.

— Признаться, я не ожидал встретить на таком расстоянии от берега человека, тем более живого. Какими судьбами? — спросил он, когда Ева наконец откашлялась. Это был бодрый загорелый мужчина лет пятидесяти с небольшим; у него были кудрявые, как у грека, седые волосы и такая же седая борода, прямой нос и строгий профиль, украшенный тонкими лучиками морщинок в уголках тёмных, будто посмеивающихся глаз. — Что это на Вас? Пижама? Вы что, из больницы? — продолжил он, так и не дождавшись ответа.

— Из больницы, — подтвердила Ева, немного поёжившись на лёгком ночном ветерке: после холодной морской воды свежее дыхание бриза показалось обжигающе ледяным.

— И куда там только смотрят? — недовольно пробормотал человек, натягивая острый треугольный парус: тот расправился, пару раз хлопнул, затрепетал, и лодка, неуклюже развернувшись, поплыла в сторону берега. — Как Вы здесь оказались?

— О, нет-нет! Не надо к берегу! — человек хмуро и непонимающе посмотрел на неё, но всё же убрал парус. Лодка остановилась.