Приручить Сатану

Ева не знала, зачем это спросила: как-то само вырвалось. Саваоф Теодорович остановился и внимательно посмотрел ей в глаза потемневшим взглядом. Ева подумала, что он разозлился и сейчас скажет ей идти самой, но он вдруг почему-то довольно улыбнулся и пошёл дальше.

— Смог бы.

Наверное, подобная реакция воспринялась Евой как зелёный свет, потому что она, немного помолчав, снова спросила:

— А смог бы признать своё поражение?

На этот раз Саваоф Теодорович не остановился, только немного замедлил шаг и снова посмотрел на Еву. Он ласково обвёл взглядом черты её лица, прошёлся по носу, губам, скулам и, наконец, остановился на глазах. Ева не знала, что было у него в тот момент в мыслях, но в тёмных оливах зрачков она вдруг увидела такую большую, необъятную любовь, что ей на мгновение стало страшно: такую любовь не может испытывать человек.

— Перед тобой — да.

— А перед другими?

— А перед другими — нет. Только если ты попросишь.

— Но я не буду тебя мучить. Если тебе тяжело…

— Ради тебя я действительно перекроил все свои планы… — как-то отречённо сказал Саваоф Теодорович, рассматривая Еву, будто впервые её увидел. — Раньше я бы никогда и ни для кого такого не сделал, — продолжил он в пустоту. — А значит, сейчас я могу сделать ради тебя всё что угодно.

Где-то ещё час Саваоф Теодорович нёс на руках Еву, будто нарочно выбирая путь подлиннее, прежде чем показалось белое здание больницы. Они разговаривали ни о чём: Ева рассказала ему, что вспомнила за это время, а Саваоф Теодорович припомнил ей, что она как-то сказала ему, что не была раньше Крыму, и, получается, обманула его… Они много о чём говорили. Всю дорогу Ева слушала, как стучит его огромное сердце: оно билось так сильно и часто, что, кажется, с лёгкостью могло вдребезги разбить широкую грудную клетку, в которую было заперто. Ева не знала, что до этого оно так не билось. Вообще не билось.

*Эвр — бог восточного ветра в древнегреческой мифологии.

Глава 27. Тополиные пухи

— Вы покидаете меня, о прекрасная? — спросил Саваоф Теодорович Еву, когда они остановились около входа в больницу Николая Чудотворца.

— Скорее Вы меня, — ответила Ева, прикрывая одной рукой глаза от яркого слепящего солнца. Время близилось к полудню, и на улице становилось жарко.

— И когда же я снова смогу Вас увидеть?

— Не знаю насчёт сегодня… Может быть, завтра. Не думаю, что моя нога заживёт быстро.

— Так это значит, что судьба подарила мне шанс носить Вас на руках по крайней мере ближайшие две недели? Если да, то я очень благодарен ей за это.

— И не надейся! — возмутилась Ева, за что Саваоф Теодорович легонько подбросил её в воздух, заставив испуганно взвизгнуть.

— Ты вряд ли сможешь запретить мне это делать, потому что, несмотря на то что, как бы хвастливо это ни звучало, во мне живёт огромная сила духа, отказать себе в подобном удовольствии я не способен.

— Ну что ж, в таком случае не буду мучить тебя и настаивать на своей просьбе… И всё-таки как-то странно, — Ева прислонилась виском к его плечу и стала рассматривать его глаза, правда, каким-то отсутствующим взглядом, будто перед её мысленным взором была совершенно другая картинка.

— О чём ты?

— О тебе. О нас, — Ева перевела взгляд на небо и проследила взглядом за двумя огромными птицами, парящими среди гор. На какой-то момент ей показалось, будто орлы имеют человеческие фигуры, но затем они скрылись за скалой, и Ева не успела их рассмотреть. — Всё так неожиданно… Не знала, что когда-нибудь влюблюсь.

— Что за глупости ты говоришь, — Саваоф Теодорович раздражённо нахмурился, и между его бровей образовалась та самая «складка гордеца». — Ты, по сути, ещё совсем ребёнок, у тебя вся жизнь впереди! Откуда такие мысли?

— Невольно начинаешь об этом задумываться, когда в бреду проходит год за годом, а твоё сердце как билось, так и бьётся, ускоряясь только от страха. Ладно, прости. Просто от фразы «у тебя вся жизнь впереди» уже тошнит.

Саваоф Теодорович расхохотался.

— Прекрасно тебя понимаю, но, поверь, я говорю это со знанием дела.

— «Со знанием дела»?

— Конечно. Я же старше тебя.

— Да, но ведь ты не можешь быть старше самой жизни и смерти.

— Ты сомневаешься во мне?

Ева по-доброму усмехнулась.

— Нет, ну а если серьёзно, что ты имел в виду?

Саваоф Теодорович, слегка прищурившись от яркого солнца, внимательно посмотрел куда-то на уровень третьего этажа и вдруг сказал:

— Через две минуты это окно разобьётся, потому что буйный пациент кинет в него молоток. Давай-ка отойдём подальше, чтобы осколки не поранили тебя, хотя, признаюсь, я был бы счастлив иметь возможность носить тебя на руках постоянно, и ты бы не смогла убежать. Впрочем, ты и сейчас не можешь этого сделать…

Его слова прервал громкий звон разбитого стекла. Из опустевшей оконной рамы вылетел молоток и, налетев на куст сирени, сломал его верхние ветки. Из палаты послышались крики.

— Как ты это сделал?

— Ты что, дорогая, я ничего не делал! Ты же видела, я всё это время был здесь и никуда не уходил.

— Я не про это! Как ты угадал, что это произойдёт?

— Я ничего не угадывал. Я знал.

— Откуда?!

— Не хочу показаться грубым, но, думаю, ты знаешь, что мне хочется ответить, — Саваоф Теодорович довольно проводил взглядом последние выпавшие из оконной рамы осколки. — Хочешь знать, что произойдёт дальше? Сейчас тот пациент захочет вылезти в окно; прибежавший врач попробует его остановить, но, когда тот уже будет снаружи…

— Нет! Прекрати!

— Почему?

— Это же ужасно!

— Это не «ужасно», моя милая, дорогая Ева: это жестокая правда… — Саваоф Теодорович снова посмотрел на неё и с горечью заметил в глазах девушки страх: она испугалась его. — Тебе страшно? — он поджал губы, словно должен был изменить решение, которое не хотел бы принимать. — Не волнуйся, с ними всё будет хорошо. Врач порежется ладонью о стекло, его рука соскользнёт вниз, и он вместе с пациентом выпадет из окна…

— Нет! Молчи! Молчи! — Ева испуганно распахнула глаза, и Саваоф Теодорович почувствовал, как она инстинктивно попыталась отодвинуться от него. Его взгляд вдруг как-то побледнел, и Ева не смогла прочитать его выражения.

На некоторое время повисла напряжённая тишина.

— Ты же понимаешь, что ты сейчас сделала? — странным голосом прошептал он, заглядывая в её большие испуганные глаза. — Что ты сказала и кому? — Ева вдруг почувствовала, как его руки слабеют, и на мгновение она испугалась, что он её уронит. — А я… Почему я ничего не чувствую? Неужели я стал настолько равнодушным к жизни, что во мне ничего не осталось?.. Где гнев?.. Где гордыня?.. Почему я не злюсь на тебя?.. М? Ты не знаешь, Ева?..

Девушка не нашлась, что ответить, она лишь испуганно посмотрела на Саваофа Теодоровича со странным поблёкшим взглядом иссиня-чёрных глаз, будто покрывшихся изнутри полупрозрачной пеленой тумана. Она вдруг ощутила ту огромную, необъятную силу, сравнимую разве что с самой вселенной, такой же бесконечной и неподвластной для осознания человеческому разуму, которая жила в этой душе: что-то чёрное, мохнатое, могущественное и в то же время недооценённое из-за манеры подавать себя вдруг шевельнулось, и Ева наконец полностью увидела то, что до этого принимала за нечто мёртвое. Это что-то вдруг тихо забурлило на дне жерла вулкана, обдало её ледяным мертвецким дыханием и показало ей, каким неспокойным оно может быть, когда кто-то задевает его гордость. Ева вспомнила свои недавние слова о том, что Саваоф Теодорович не может быть старше самой жизни и смерти, и тут же усомнилась в них: в тот миг она подумала, что он и есть смерть, а когда взгляд Саваофа Теодоровича помутнился, Еве показалось, что он убьёт её. Не за слова, так неосторожно сорвавшиеся с губ, нет — за то, что он ничего не почувствовал: ни гнева, ни уязвлённой гордости, ни обиды — ничего.