Присяга простору

Д а, умирали мы, но что-то мне мешало

уверовать в твое, в мое небытие.

Любовь еше была. Любовь еще дышала

.

на зеркальце в руках у слабых уст ее.

Качался старый дом, скрипел среди крапивы

и выдержку свою нам предлагал взаймы.

В нем умирали мы, но были еще живы.

Еще любили мы, и, значит, были мы.

Когда-нибудь потом (не дай мне бог, ие дай мне!),

когда я разлюблю, когда и впрямь умру,

то будет плоть моя, ехидничая втайне,

«Ты жив!» мне по ночам нашептывать в ж а р у.

Но в суете страстей, печально поздний умник,

внезапно я пойму, что голос плоти лжив,

и так себе скажу: «Я разлюбил. Я умер. Когда-то

я любил. Когда-то я был жив».

1966

А, собственно, кто ты такая,

с какою такою судьбой,

что падаешь, водку л а к а я,

а все же гордишься собой?

А, собственно, кто ты такая,

когда, как последняя мразь,

пластмассою клипсов сверкая,

играть в самородок взялась?

Л, собственно, кто ты такая,

сомнительной славы раба,

по трусости рты затыкая

последним, кто верит в тебя?

А, собственно, кто ты т а к а я,

И; собственно, кто я такой,

что вою, тебя попрекая,

к тебе прикандален тоской?

1974

К.

Шульженко

А снег повалится, повалится,

и я прочту в его канве,

что моя молодость повадится

опять заглядывать ко мне.

И поведет куда-то за руку

на чьи-то тени и шаги.

И вовлечет в старинный заговор

огней, деревьев и пурги.

И мне покажется, покажется

по Сретенкам и Моховым,

что молод не был я пока еще,

а только буду молодым.

И ночь завертится, завертится

и, как в воронку, втянет в грех,

и моя молодость завесится

со мною снегом ото всех.

Но, сразу ставшая накрашенной

при беспристрастном свете дня,

цыганкой, мною наигравшейся,

оставит молодость меня.

121

Начну я ж т н ь переиначивать,

свою наивность застыжу

и сам себя, как пса бродячего,

па цепь угрюмо посажу.

Но снег повалится, повалится,

закружит все веретеном,

и моя молодость появится

опять цыганкой иод окном.

А снег повалится, повалится,

н цени я перегрызу,

и жизнь, как снежный ком, покатится

к сапожкам чьим-то там, внизу...

1966

сквозь впсгмь тысяч

КИЛОМЕТРОВ

В колымских скалах, будто смертник,

собой запрятанный в тайте,

сквозь восемь тысяч километров

я голодаю по тебе.

Сквозь восемь тысяч километров

хочу руками прорасти.

Сквозь восемь тысяч километров

хочу тебя о б ш и ь, спасти.

Сквозь восемь тысяч километров,

все зубы обломав об лед,

мой голод ждет, мой голод верит,

не ждет, не вериг, снова ждет.

И меня гонит, гонит, гонит,

во мхах предательских топя,

изголодавшийся мой юлол

все дальше, дальше от тебя.

Я только призрак твой глодаю

и стал, как б у л ю призрак, сам.

122

По голосу я голодаю

и голодаю по г л а з а м.

И, превратившаяся в тело,

что жлет хоть капли из ковша,

колымской лагерною тенью

пошатывается душа.

И в дверь твою вторгаясь грубо,

уйдя от вышек и облав,

пересыхающие губы

торчат сквозь телеграфный бланк.

Пространство — это не разлука.

Разлука может быть впритык.

У голода есть сила звука,

Когда он стой, когда он крик.

И на крыле любого «Ила»,

вкогтившись в клепку, словно зверь,

к тебе летит душа, что взвыла

и стала голодом теперь.

Сквозь восемь тысяч километров

любовь пространством воскреси.

Пришли мне голод свои ответный

и этим голодом спаси.

Пришли его, не жди, не медли —

ведь насмерть душу или плоть

|

сквозь восемь тысяч километров

ресницы могут уколоть.

1977

ВТОРАЯ ДОБЫЧА

Любимая, не разлюби.

Любимая, не раздроби

Мне каблучками позвоночника.

Чтоб медленно сходить с ума,

нет лучше мест, чем Колыма,

где золото не позолочено.

Вода колымская мутна —

в ней все продражспо до дна.

Грязь — это дочь родная золота.

А что с тобой искали мы,

когда, как берег Колымы,

душа искромсана, изодрана?

На мокром камушке сижу,

сквозь накомарник чай цежу.

Неужто зря река изранена?

Но золотым песком о зуб

вдруг хрустнет, к нам попавшись в суп,

новозеландская баранина.

Закон таков на приисках —

в уже процеженных песках,

когда их снова цедят, · встряхивают,—

такое золото молчком

вдруг вспыхнет желтеньким бочком,

что, ахнув, д а ж е драги вздрагивают.

Есть в первой добыче обман,

когда заносят в промфинплан,

что все здесь выскреблено дочиста.

Несчастен тот, кто забывал

любовь, как брошенный отвал,—

есть и в любви вторая добыча!

На полигоне золотом

я вспоминаю зло о том,

как с первой добычей небрежничал,

но из промытого песка,

так далека и так близка,

вновь золотая прядь забрезжила.

124

Вторая добыча — верней.

Все, чем последней, тем ценней.