Прививка от ничего (сборник)

Конечно, ответов на эти вопросы не найдётся. Но сам их список полностью объясняет, почему в неоновых вывесках «Мебель» так часто не горит первая буква.

Театр начинается с

Я сидел в тесной комнатке общежития Литературного института. Пиво заканчивалось. Перспективы отсутствовали.

Как можно было получить «трояк» по античной литературе? С другой стороны, мои ли это проблемы? Сидят сейчас где-нибудь древние греки и обсуждают:

– Ехилевский так мало знает о нас…

– Да, какой кошмар!

А вот то, что жена ушла, пока я тут болтаюсь в Москве… С другой стороны, сидит она сейчас где-нибудь с древними греками:

– Представляете, Ехилевский так мало знает о нас…

– Что вы говорите? Да Ехилевский вообще – говно!

Мои нелёгкие мысли прервал вбежавший в комнату Владик. Вот уж кому не занимать жизненной энергии.

– Побежали! – отрезал он.

Сидеть одному в малюсенькой грязной комнате не хотелось. И мы побежали. Сначала по общежитию, потом к троллейбусной остановке, потом к метро, потом в переходах московской подземки. Мы даже, как заправские москвичи, умудрились спешить, сидя в вагоне поезда.

Вышли на Чистых Прудах. Владик сразу ринулся к ларьку. Только тут, когда он раздвигал очередь к заветному окошку, я узнал цель нашего стремительного марш-броска:

– Простите! Извините! – приговаривал он, работая локтями. – Разрешите! Мы спешим в театр. Извините.

И, оказавшись первым, облегченно выдохнул в полумрак:

– Три бутылки портвейна, пожалуйста!

Ножной дозор

О существовании милиции я узнал в 1998 году.

Нет, я знал, что есть инстанция, которая призвана бороться с кражами, нападениями, убийствами… Но какое это ко мне имеет отношение? Пусть боятся уголовники, а я даже улицу перехожу только на зеленый.

В 1997 году я переехал в Москву. По любви. Не к городу, а к людям. К друзьям, коллегам по литературному «цеху», к будущей жене, в конце концов.

В 1998 году мы зарегистрировали свои отношения… И я пошёл в местное РУВД. «Пошёл» – плохое слово. Ходил… Пять раз я выстаивал трёхчасовую очередь, чтобы получить бумажку формата А5 о том, что я «зарегистрировал» свои отношения с Москвой.

Что значит «регистрация»? Не знаю… Я – гражданин России. У меня есть дом и документы, это подтверждающие… Они лежат в ящике стола, откуда нужно их достать для приобретения железнодорожных билетов, например. Называются они – паспорт. Там есть фотография и прописка. Хотя жить я могу, где угодно. Ведь это – моя страна! И я не понимаю, почему визу в другое государство получить проще, чем «зарегистрироваться» в Москве.

Я пять раз отпрашивался с работы. Смею надеяться, что компания несла в этот момент убытки. Пять раз я по три часа ждал одного и того же майора. А он каждый раз требовал всё новые и новые справки.

В результате мы упёрлись в то, что умершая прабабушка, вписанная в приватизационное свидетельство, не может подтвердить своё согласие на мою регистрацию в данной квартире. (Кстати, на жилплощадь я не претендовал, принципиально не желая расставаться, даже по документам, с Петербургом).

Я устал… Я сказал майору:

– Послушайте, а кому это вообще надо? Вы придумали процедуру – я готов её соблюдать. Как законопослушный гражданин. Не более. Вам надо меня «регистрировать» – регистрируйте, я пришёл. Но больше – не приду. Мне это не надо.

Майор усмехнулся. Мне было двадцать пять, ему сорок пять… Я первый раз общался с представителем власти, а он не общался ни с кем другим…

– Сынок, – устало сказал он. – Это надо ТЕБЕ!

– Мне??? Мне нужны новые ботинки, заколка для моего серебристого галстука, бутылка пива после общения с Вами и что-нибудь для жены…

Я вышел и хлопнул дверью… Потом купил ботинки, заколку, пиво и цветы.

Кстати, мой брат прошёл процедуру «регистрации» в Испании за семь минут. Очередь – четыре минуты, бумажка – три минуты. Кроме того, мне сложно представить себе гражданина Испании, жителя Барселоны, задержанного в Мадриде за отсутствие «регистрации». Но речь сейчас о другом.

1998-й год прошёл спокойно. Изредка меня останавливали, и я показывал свой студенческий билет. Там было написано:

Литературный Институт им. А. М. Горького.

Факультет поэзии.

Это действовало завораживающе. Блюстители порядка понимали, что имеют дело с инопланетным существом. Какую прописку можно требовать от марсианина?

Всё изменилось в 1999-м… Три девятки, если перевернуть, – три шестерки… Страшный год. В Москве гремели взрывы. Погибли сотни людей.

Сейчас ходит версия о причастности к этим взрывам ФСБ. Не знаю. К чему ФСБ точно не причастно, так это к раскрытию взрывов. На «разоблачение» четвёртого, несостоявшегося инцидента подъехали машины с мигалками. Не бесшумный спецназ, который «повязал» бы людей с запалами в руках, а простые грузчики, которые вытащили из подвала якобы взрывчатку.

Но именно тогда, в 99-м стало страшно. По Москве тянулись милицейские «цепи» – поперёк любого перехода, прохода, щели… Началась настоящая охота на людей. Людей с чёрными волосами, с большими сумками, чем-то выдающих иногороднее происхождение. Например, способностью смотреть не только себе под ноги, но и вокруг.

Ходили слухи, что пойманных без регистрации свозят куда-то, а потом отправляют насильно по месту прописки… Я не знал, вернусь ли с работы домой. Я звонил жене перед выходом из офиса, чтобы она знала о моих перемещениях. Никогда больше я так не поступал. Но в то время – была необходимость. Я хотел, чтобы в случае чего мои родственники знали, где искать мои останки…

«Останки? Да что такого? Ну проверили документы, ну привели в участок…» – уместно было бы спросить в любой цивилизованной стране. Но не в нашей.

Среднестатистический милиционер не разбирается в этнических тонкостях. Поэтому мой еврейский нос служит основой чудесного выражения «кавказская внешность». А это в свою очередь обеспечивает общение с каждым первым патрулём.

Среднестатистический милицейский патруль не разбирается в нормах поведения. Ему сложно представить себе, что с человеком (пусть даже задержанным) необходимо общаться культурно. Поэтому грубость – как словесная, так и физическая – является нормой. И применяется она ко всем: к обкуренному хулигану и студенту ЛитИнститута, к простому карманнику и чуть выпившему профессору.

Уличный патруль настолько плохо разбирается в людях, что один мой приятель решил этим воспользоваться. В дополнение к носу с горбинкой он отрастил бороду, потом купил камуфляжную форму, тёмные очки и бандану. В Москве от него шарахались все патрули! Конечно, кто ж хочет пообщаться с «чеченским террористом»?

И я ничего не хотел. Я просто жил в Москве. Любил, радовался, грустил… Испытывал взлёты и падения… Выходил на улицу и слышал шуршание листвы… И, к сожалению, окрики патрулей…

Первый раз меня задержали на станции метро «Спортивная». Я был подшофе. Уже не достаточно трезв, чтобы правильно оценивать риск, и недостаточно пьян, чтобы добродушно «уладить конфликт»: