Привычка выживать

Пит отвлекается на Джоанну с трудом, и пытается собраться с мыслями, чтобы понять, что она вообще от него хочет. У нее очень странный взгляд. Она берет его за руку и тащит в постель, целует в висок и с улыбкой, вовсе ей не свойственной, говорит, что всех их завтра ожидает важный-преважный день. Затем, подумав, добавляет следующее:

– Я положу на лопатки этого старого алкоголика, - и все будто бы становится прежним.

…

Но важный-преважный день начинается вовсе не с дуэли, которая обязана разрешить вопросы, возникшие на почве непонимания между двумя пьяными победителями прошлых Игр. Важный-преважный день начинается с безупречно одетой Эффи, которая бегает по комнатам, собирая своих чемпионов или поторапливая их собраться, и раздражает их своим звонким голосом, и своей кричащей одежной, и вульгарной прической, к которой, пожалуй, невозможно привыкнуть. В результате ее стараний чемпионы принимают пусть и потрепанный, но вполне сносный вид. Этого вполне сносного вида должно хватить для посещения больничной палаты, в которой Китнисс Эвердин лежит наподобие овоща, вся опутанная проводами, подсоединенная к включенным и постоянно пищащим приборам.

Джоанна, всю дорогу возмущающаяся своим присутствием в этой машине, заходит в палату к Китнисс первой и останавливается у спинки кровати. Морщит свой лоб, вздрагивает при виде иголок, изобилие которых заставляет думать о сходстве бывшей Огненной девушки с ежом. Мертвым ежом, если уж обрисовывать ситуацию максимально приближенно к реальности.

– Она сильно похудела. Она очень бледная. Она… как неживая, - замечает вполголоса и оглядывает своих спутников. Неприятное ощущение впервые поселяется в ней. Они приходят сюда, как на экскурсию, на эксклюзивную выставку, или как на кладбище, но в их руках даже нет цветов.

Хеймитч останавливается у изголовья. Выглядит он чертовски нелепо, на взгляд той же Джоанны, но она не решается заговорить. Он неловко, трясущейся рукой, едва ли не задевая провода, поправляет волосы лежащей неподвижно Китнисс. Глаза у него красные, и вряд ли это связано с бессонной ночью или нездоровым образом жизни. Бывший ментор смотрит на свою бывшую подопечную, как на святыню, с восторгом и стыдом. Чувство вины вновь укрепляется в нем, и беззвучные молитвы тому, кто давно не совершает никаких чудес, он проговаривает мысленно, раз за разом, веря и ненавидя всемогущее провидение за бездействие.

Пит останавливается возле двери.

Он не рисовал Китнисс Эвердин такой жалкой. Эти провода – все равно, что паутина, опутавшая ее, привязавшая ее намертво к земле. Она слишком бледная, почти восковая, и сложно поверить в то, что она все еще жива. Пита больше интересуют приборы, горящие тысячей лампочек, капельницы с бесцветными жидкостями, чем сама Китнисс Эвердин. Он заставляет себя всматриваться в ее лицо, изучать, как в первый раз, ее бесцветные губы, изгиб ее шеи, ее худую, неподвижную руку. Ее ногти выкрашены в черный цвет, и Пит почти равнодушно думает, что ее единственной оставшейся в живых команде стилистов позволено приходить сюда, приводить ее в состояние, в котором можно сниматься в роликах. Они всегда использовали ее, как трибута, как победительницу Голодных Игр, как Сойку-пересмешницу. Использовали ее кожу, делая ее идеальной для тех, кто будет смотреть на нее, как на идеал для подражания. Для них она – всего лишь оболочка, обертка, которая должна быть всегда готова для того, чтобы ее демонстрировать.

Никому неинтересно, что у нее внутри.

Поэтому она здесь, лежит без сознания, без искры. Поэтому теперь она сгоревшая дотла девушка, годная лишь на то, чтобы быть полуживым мемориалом памяти всех потерь и всех достижений. Пит не подходит ближе, наблюдая за Джоанной, за Хеймитчем, наблюдая за Китнисс, но желая принимать участия во всем это фарсе. Пит подходит к черной стене, за которой находятся невидимые для него люди. Наверное, там же находится сейчас и медлительный доктор Аврелий, и Пит смотрит в центр черной стены, обращаясь к тому, кого не видит.

– Я хочу побыть с ней наедине.

Хеймитч оборачивается слишком быстро.

– Нет! – заявляет громко той же стене, и смотрит на свое искаженное отражение, и пугается собственной ненависти к человеку, которого когда-то считал лучшим представителем всех живущих ныне. – Вы не можете позволить ему, капитолийскому переродку, остаться здесь, с ней! Она ведь беззащитна!

Его крики не возымеют никакого действия. Пит бросает единственный взгляд на Джоанну, та отвечает пожатием плеча.

– Я не сделаю ей ничего плохого, - говорит Пит со всей убедительностью, на которую способен. – Верь мне.

– Почему это я должен тебе верить? – со знакомой улыбкой спрашивает Эбернети. – Я даже не уверен в том, с кем из вас двоих я разговариваю.

– У меня нет раздвоения личности, - Пит качает головой. Мертвый Президент, стоящий за спиной Хеймитча повторяет этот жест и корчит какую-то забавную рожицу, надувая свои полные губы. Пит считает до двух, и вновь переводит взгляд на бывшего ментора. – Ты сам мне так говорил.

– Я повторял слова того идиота, который для всей страны убил Китнисс Эвердин, - злой плевок в сторону черной стены. – Он мог ошибиться в тебе. В тебе ведь и прежде все ошибались.

– Пойдем, Эбернети, - подает голос Джоанна. – В этом споре я поставлю на него. В вопросах, связанных с Китнисс Эвердин, он становится упрямым, как осел, и не важно, любит он ее или ненавидит.

Хеймитч не двигается с места.

– Обещай мне, переродок ты или Пит Мелларк, - говорит через силу. Но не уточняет, что именно ему должны общаться – ответ лежит на самой поверхности.

Обещание дается Питу легко, но не уменьшает тревогу Хеймитча за свою подопечную. Впрочем, Пит и сам не до конца уверен, зачем ему нужно оставаться наедине с неподвижным телом той, с которой у него было общее прошлое, но с которой его ничего не связывает в настоящем. Конечно, было бы правильным убить ее – в конце концов, сама она желала лишь смерти как избавления. Пит думает, что вокруг ее постели сейчас водят хоровод призраки, и Президент Сноу не самый нежданный из ее гостей. Но Пита останавливает что-то, что-то совершенно неправильное, что происходило здесь с давнего времени, что продолжает происходить сейчас. Зачем понадобилось Плутарху силой приводить его, Пита, сюда? Еще перед лечением Пит не бросался на Китнисс Эвердин с криками «умри», а вел себя вполне адекватно. Даже спас ее от нескольких попыток самоубийства. Так что же ждет министр от сегодняшнего посещения? Пит не знает. Пит облокачивается на черную стену, подозревая, что в палате сейчас огромное количество камер снимают его со всех возможных ракурсов. Пит мучительно размышляет обо всех нестыковках, которые может только подозревать, и сравнивает Прим с внучкой Сноу, внучку Сноу – с самой Китнисс, и не двигается с места в течение длительного периода времени, и так сильно погружается в свои размышления, что не сразу замечает кардинальных изменений.

Приборы, к которым подсоединена Китнисс Эвердин, сходят с ума, пищат и надрываются, мигают всеми огнями сразу. Пит чувствует кожей суматоху, которая наступает сейчас в темной комнате за его спиной, но в палату почему-то никто не приходит. Никто не вбегает в комнату с криками приветствия, цветами и поздравлениями, и поэтому Китнисс Эвердин, открывая глаза, видит перед собой только переродка с лицом Пита Мелларка.

У нее хриплый голос, как наждачная бумага. Она спрашивает, с трудом произнося слова и делая слишком большие паузы.

– Я сошла с ума. Правда или ложь? – и Пит, видя ее отчаяние, недоумение, боль, видя ее такой, какой она всегда была – жалкой, раздавленной, несуществующей, отвечает:

– Ты сама выбираешь, солнышко.

Кажется, она медленно умирает, и бьется в проводах, и вновь закрывает глаза, и только тогда появляются медлительные врачи в белых халата, и обступают ее койку, кто-то выводит Пита из палаты, и наступает неожиданная тишина. В холле нет ни Хеймитча, ни Джоанны. Пит смотрит по сторонам, но не видит вообще никого, и идет в обратную сторону, к выходу из чертовой больницы, к свежему воздуху, которого сейчас катастрофически не хватает.