Привычка выживать

– Нужно было остаться и выслушать его, - сокрушается Эбернети.

– Почему ты не остался? – холодно спрашивает Пит и добавляет еще соль.

– У тебя было такое выражение лица, - замечает в ответ трезвый алкоголик со стажем и сваливается на стул, как груда тряпья. По крайней мере, перестает перемещаться по квартире, и на том спасибо. – Как у капитолийского переродка, - добавляет, подумав. Под Хеймитчем стул угрожающе скрипит. – Почему ты так бессердечен по отношению к ней? – спрашивает даже как-то робко, и Пит проклинает себя за излишнюю жалобность.

– Она поступила бессердечно по отношению к Вам, - делает паузу, замечая, что Хеймитч даже дышать стал реже, боясь пропустить хотя бы одно слово, - к тем, кто еще любил ее.

– Бессердечный ублюдок, - резюмирует собеседник и бьется головой о стол. – Будь я в лучшей форме, я бы предложил тебе сейчас съесть свежую булочку с морником.

– Спасибо, я не голоден, - фыркает Пит, теряя мысль своего бывшего наставника. – Но почему?

– Тот, прежний Пит Мелларк, которого вся страна полюбила за собачью преданность Китнисс Эвердин, не был так слеп, - возмущается между тем Хеймитч, очевидно, получивший небольшое сотрясение мозга из-за удара о стол. – Тот, прежний Пит Мелларк, - выделяет голосом опять, - не стал бы винить Китнисс Эвердин из-за того, что она впала в отчаяние. После того, как ее имя прозвучало на Жатве, она потеряла все. Свою свободу. Свой выбор. Свою сестру. Свою мать. Саму себя потеряла, став лицом какой-то революции, которая залила огнем и кровью всю страну. Есть от чего сойти с ума, Пит?

– Разве вы не сходили с ума от того, что сделала с вами Арена? – парирует Пит, выключая плиту. – Но Вы все еще здесь, а не лежите глубоко под землей, и не гниете, потому что были эгоистичны в своем выборе прекратить мучения.

Хеймитч смотрит на него очень внимательно – даже подается в его сторону всем телом, вместе с табуреткой, которая опять жалобно скрипит под тяжестью тела. Хеймитч щурится, хотя не близорук, и смотрит долго-долго, внимательно-внимательно, так, что даже Питу становится не по себе.

– Они, когда твои чувства выключали, никакой механизм не повредили? Несколько кнопок, похоже, заело на выкл.

Пит старательно закатывает глаза и идет в коридор встречать Джоанну, которая ушла, ничего не сообщив, рано утром. Не похоже, впрочем, что она плохо провела время. Первое, что Джоанна достает из пакета – вчерашняя начатая Хеймитчем бутылка коллекционного коньяка, при виде которой у ментора по-новому блестят глаза. У Пита тоже блестят глаза, но вовсе не при виде алкоголя.

– Ты была у Плутарха, - отстраненно говорит он, останавливаясь у окна, но не сводя пристального взгляда с усмехающейся Мейсон.

– Визит вежливости. Нужно было извиниться за ваше вчерашнее поведение, - обводит руками комнату, и подходит к Питу ближе. – Ворвались в его кабинет, пили его коньяк, сидели за его столом, забросив ноги на ценные документы, а потом еще и в этих документах рылись… - облизывает губу и отстраняется.

– Уединялись с одним из гостей в темной комнате, - подает голос уже вполне себе довольный жизнью Хеймитч, и салютует бутылкой. Как человек простой, он игнорирует бокалы и рюмки, довольствуясь только тем, чем одарила его Мейсон.

На подколку та, кстати говоря, реагирует красиво. Смешком. Оценивающим взглядом, даже подмигиванием. Она не чувствует никакого стыда или смущения. Более того, она в полном восторге от того, как будет складываться ее жизнь даже в случае подобных ситуаций.

– Он позволил нам всем навестить Китнисс, - продолжает раздавать щедрые подарки Джоанна. Конечно, это чужие подарки, но ее и это не задевает. – Эффи, кстати говоря, тоже решила идти с нами. Она провела там всю ночь, а выглядела так, будто только что переоделась, - делится наблюдением Джоанна, и фыркает, когда Эбернети на долю секунды застывает, как изваяние, а потом быстро стискивает кулаки и делает очередной поспешный глоток. – Школа, через которую мне не пройти, - смеется довольно вульгарно, запрокинув голову. – А еще он был так мил, - голос ее становится до невозможности противным, - что даже предложил мне работу.

– О, - Хеймитч хлопает в ладоши, обращая внимание на себя, - опять будешь в его эскорте?

– Почти, - отмахивается Джоанна. Конечно, весь этот разговор затеян не для того, чтобы Хеймитч острил и задирался. Сейчас про Хеймитча можно забыть со спокойной душой – в голубых глазах Пита Мелларка нет и намека на прежнее безмятежное спокойствие лишенного эмоций человека. Пронизывающие взгляды его теперь полны молний. Но в них нет упрека; Пит Мелларк уже не может упрекать того, кому продолжал верить уже после предательства. – Он предложил мне войти в состав его команды. Я красива, опасна, я – победитель проклятых Голодных Игр. Ему не хватает подобного человека в окружении.

– Детка, - встревает Хеймитч, - сейчас ты в отвратительной форме. Сдохнешь, пробежав два километра. И будешь таскаться за ним по пятам, как раскормленная такса, а не как опасная пантера. Время, прожитое в одной квартире с человеком, который умеет готовить, плохо сказалось на твоей фигуре, - и доказательство Хеймитч щиплет тощую Джоанну за ягодицу.

Стул ломается первым. Сидящий на стуле Хеймитч, переваливается через стол, сметая за собой все приборы и скатерть. Мейсон, поддав для порядка алкоголику со стажем еще несколько раз, наступает своей аккуратной ножкой на распростертую ладонь.

– Про свою физическую форму вспомни, - говорит свистящим шепотом, - и иди помойся – от тебя опять воняет, - и покидает кухню с чувством выполненного долга.

– Она с какого дерева упала сегодня? – хмуро интересуется Хеймитч, с трудом принимая сидячее положение. Ушибленную ладонь он держит у своих глаз, будто пытаясь увидеть, сколько костей умудрилась ему сломать эта страшная женщина, у которой в голове вместо мозга сырой хворост.

– Тебе нужно помыться, - на жалобы Пит не обращает внимания, и отправляется за Джоанной в комнату.

Конечно, теперь его нисколько не смущает ее переодевание. Он не выходит из комнаты, не отводит взгляда и не отворачивается. Он позволяет ей сколько угодно шутить на темы о том, что «мальчик уже совсем вырос», позволяет ей сколько угодно заигрывать, и плевать он хотел на все ее увертки. Он ждет ответа, и он его получит.

– Зачем ты пошла к нему? – спрашивает строго, как учитель.

– Я же сказала – извиниться, - продолжает издеваться Джоанна, и остается практически голой. – Перед тобой мне, наверное, тоже нужно извиниться, но я знаю только один способ…

Ее удивляет даже не боль, а то, что Пит причиняет ей боль. Его пальцы сжимают запястье чуть сильнее, и она уже готова рыдать от обиды, а убивать – от злости.

– Зачем ты пошла к нему? – спрашивает Пит тем же терпеливым и строгим тоном, и подходит ближе, и почти отпускает ее руку, но не отпускает, будто предупреждая, что сможет причинить ей боль в любой момент.

– Мне скучно, - заявляет Джоанна с усмешкой. – Ты рисуешь, готовишь, убираешь, как порядочная хозяйка, а я с ума схожу от безделья. Мне осторченела такая жизнь, я вновь хочу адреналина и приключений. Завтра я приступаю к тренировкам. Они будут проходить в старом Тренировочном центре. Плутарх даже предложил нам с тобой переехать туда жить, там же целых двенадцать этажей, как в хорошем отеле. Двенадцатый и одиннадцатый, правда, пострадали при бомбежке, но их скоро должны восстановить. Я отказалась от переезда, но сказала, что ты, возможно, тоже захочешь тренироваться. Как в старые времена, перед Голодными Играми. Могли бы покидать гири или поупражняться с топорами, - веселый смешок, после которого Джоанна резко становится серьезной. – Не знаю, какую революцию устраивают в твоей голове твои тараканы, но сейчас принять его помощь – самый лучший выход. А принять его помощь – значит, играть по его правилам. И эта не худшая игра из тех, которые он может предложить, Пит, - Джоанна качает головой. – К тому же, ты и сам хочешь этого. Ты сам тренировался в Четвертом Дистрикте, хотя никто тебя туда в шею не гнал. Признай, Пит, нам обоим это нужно. Немного агрессии перед сном, и сны станут на порядок добрее, - опять неубедительное фырканье.