Про что щебетала ласточка Проба "Б"

– - Ни одного шагу, сдлай одолженіе.

Они стояли у кладбищенской калитки, которая вела на улицу; пасторъ повидимому никакъ не могъ выпустить готтгольдовой руки.

– - Для твоего успокоенія и къ чести нашихъ старыхъ школьныхъ товарищей, я считаю нужнымъ присовокупить къ предшествовавшему разговору еще вотъ что: не думай, чтобы вс они оказались виновными въ такомъ жестокосердіи,-- какъ я, не будучи самъ жестокосердымъ, смю назвать это. Есть между ними такіе, которые говорили о теб съ большими похвалами; но никто не превозносилъ тебя больше Карла Брандова.

– - Брандова! Карла Брандова! вскричалъ Готтгольдъ;-- конечно...

– - Безъ сомннія, это его обязанность стараться загладить свой проступокъ противъ тебя, совершенный имъ по юношеской опромечтивости, и не скрывать истины дла; онъ, предпочтительно передъ всми другими, признаетъ, что демонъ любостяжанія послдній изъ тхъ, которые могли бы завладть тобою, и что если твой отецъ умеръ въ такой же бдности, какъ и жилъ, то безъ сомннія...

– - Прощай, сказалъ Готтгольдъ, протягивая пастору руку черезъ низенькую калитку.

– - Боже благослови и защити тебя! сказалъ пасторъ,-- и если у тебя, во время твоего пребыванія здсь, найдется лишній часокъ для твоего друга, то...

Готтгольдъ не сказалъ ни слова больше. Онъ выдернулъ у пастора руку почти съ невжливою торопливостью и, надвинувъ низко на лицо шляпу, пошелъ быстрыми шагами но деревенской улиц. Господинъ Земмель смотрлъ ему вслдъ и по его одутлому лицу пробжала презрительная улыбка.

– - Сумазбродъ, сказалъ онъ,-- пагубное счастіе, выпавшее ему на долю, совсмъ, какъ кажется, свернуло ему голову. Нужды нтъ! Богатыхъ людей надобно держаться. Карлъ Брандовъ хитрецъ. Не даромъ онъ съ той минуты, какъ услыхалъ, что тотъ возвратился,-- заплъ другимъ тономъ и не нахвалится имъ, тогда какъ прежде называлъ его болотнымъ воробьемъ. Можетъ быть онъ думаетъ поживиться около него -- ну, и нуждается же онъ въ этомъ, нечего сказать: Плюнненъ говоритъ, что онъ держится на ниточк. Завтра посл обда онъ будетъ и въ Плюнненгоф: тамъ-то я могу произвести фуроръ своими новостями!

II.

Длинная деревенская улица была пуста. Лишь изрдка, на порог низкихъ, покрытыхъ соломою хижинъ показывалась старушка или два-три полунагихъ ребенка, рзвившихся за ветхими терновыми заборами въ запущенныхъ садикахъ; вс прочіе жители деревни были въ пол, гд начали сегодня жать рожь.

Деревенская улица была пуста -- и ласточкамъ было раздолье. Вверхъ и внизъ, быстрыми какъ стрла вереницами летали он, то у самой земли, то поднимаясь вверхъ прелестными дугами, прямо, зигзагомъ, чирикая, щебеча, безъ устали работая своими длинными крыльями.

Готтгольдъ остановился, сдвинулъ со лба шляпу, которую онъ надвинулъ было на лицо, и задумчиво смотрлъ на хорошенькихъ птичекъ, которыхъ онъ такъ любилъ всегда, съ самаго дтства. И въ то время, какъ онъ стоялъ и смотрлъ такимъ образомъ, гнвное расположеніе духа, вызванное въ немъ разговоромъ съ пасторомъ, уступило мало но малу мсто какой-то странной грусти.

– - Что щебетала ласточка, что щебетала ласточка? бормоталъ онъ.-- Да, да, эта псенка и теперь еще звучитъ въ деревн, какъ звучала когда-то:

На прощаньиц, на прощаньиц,

Закрома добромъ ломилися;

Какъ вернулась я, какъ вернулась я,

Опустли вс *).

*) Als іch Abschіed nahm, als іch Abschіed nahm,

Waren Kіsten und Kasten schwer

Als іch wіederkam, als іch wіederkam,

War alles leer.

Мн казалось, что я понимаю это, но я читалъ это только глазами, а не сердцемъ,-- сердцемъ одинокаго человка, который возвращается черезъ десять лтъ въ священныя мста своей молодости, для того чтобы найти то, что я нашелъ здсь: скорбное воспоминаніе о томъ, "что было когда-то моимъ".

Вверхъ и внизъ летали ласточки у самой земли, высокою дугою тамъ надъ нагруженнымъ снопами возомъ,-- направлявшимся изъ переулка въ главную улицу и исчезавшимъ въ воротахъ житницы.

– - Какъ бишь это? сказалъ Готтгольдъ:

Знать и ласточка прилетитъ назадъ,

И амбаръ зерномъ насыплется;

Лишь сердечушко опустлое.

Не наполнится *).

*) Wohl dіe Schwalbe kehrt, wohl dіe Schwalbe kehrt

Und der leere Kasten schwoll,

Ist das Herz geleert, іst das Herz geleert,

Wіrd's nіe mehr voll.

Онъ провелъ рукою по глазамъ, чтобы вытереть слезы, висвшія у него на рсницахъ, въ то время какъ грустная улыбка мелькала у него на устахъ.

– - Вотъ было бы прекрасное зрлище для моихъ римскихъ друзей, еслибъ они увидали, какъ я тутъ стою и плачу, какъ школьникъ; и что сказала бы ты, Юлія? Тоже самое, что ты говорила, когда я перевелъ теб эту псню: "Это пустяки, милый другъ! Какъ можетъ быть пусто сердце? Мое сердце никогда не было пусто, съ тхъ поръ какъ я знаю, что оно у меня есть; а теперь оно полно любовью къ теб, также какъ твое любовью ко мн, ты, нмецкій мечтатель!-- И ты сглаживала у меня со лба волосы и цловала меня, какъ только ты можешь цловать. А все-таки, все-таки -- если я любилъ тебя, Юлія, то это былъ только слабый отблескъ той любви, которую я питалъ прежде,-- подобно тому, какъ этотъ блдный востокъ загорлся недавно еще разъ розовымъ свтомъ отъ отраженія вечерней зари, погасавшей на запад. Я могъ разлучиться съ тобою, и мое сердце не содрогалось, какъ давеча, когда я прочелъ на надгробной плит ребенка ея имя,-- ея, которая умерла для меня.

Онъ простеръ руку съ выраженіемъ благословенія.

– - Пойте же и впередъ, милыя ласточки, эти сладкія, грустныя псни! Улетайте и возвращайтесь опять и приносите весну въ пустыя поля и въ опустлыя человческія сердца -- и да защититъ васъ небо, дорогія родныя поля и возлюбленное родное село! Не смотря ни на что, вы будете для меня также святы, какъ и воспоминанія моей юности.

У деревенскаго шинка стоялъ запряженный экипажъ. Кучеръ только разнуздалъ лошадей, чтобъ имъ было удобне сть нарзанный кубиками хлбъ. Тутъ онъ отодвинулъ подвижныя ясли, далъ лошадямъ хлбнуть еще по глотку изъ полуопорожненнаго ведра и стоялъ, въ то время какъ подошелъ Готтгольдъ, уже съ поводомъ въ рук, у шлагбаума, который онъ отперъ, дружески ухмыляясь.

Это еще въ первый разъ былъ онъ такъ любезенъ въ отношеніи своего пассажира. Они перехали черезъ весь островъ -- Готтгольдъ, углубившись въ мрачныя мысли и отнюдь не недовольный молчаливостью этого человка, который цлые часы сидлъ передъ нимъ неподвижный, небрежно наклонивъ впередъ свои широкія плечи, закрытыя коричневымъ полотнянымъ кафтаномъ съ блыми швами, и куря свою коротенькую трубку, которой Готтгольдъ не хотлъ лишать его, какъ ни безпокоилъ его по временамъ сладкій запахъ роднаго злака.

Поэтому-то онъ нсколько удивился, когда широкоплечій кучеръ, въ то время какъ они, только что оставивъ за собою деревню, медленно хали между пашнями, но узенькой проселочной дорожк къ большой дорог,-- вдругъ обернулся и, показавъ еще разъ свои блыя зубы, сказалъ на своемъ нижне-нмецкомъ нарчіи:

– - Неужели вы не узнаете меня, господинъ Готтгольдъ?

– - Нтъ, отвчалъ Готтгольдъ, глядя съ улыбкою на улыбающееся лицо кучера,-- за то вы, какъ кажется, хорошо знаете меня.

– - Ужь я всю дорогу думалъ о томъ, вы ли это, или нтъ, сказалъ этотъ человкъ,-- то казалось мн что это вы, а то опять нтъ.