Про что щебетала ласточка Проба "Б"

– - И ко мн также она пришла какъ нельзя больше кстати. Уже два года посвящалъ я въ Мюнхен каждый часъ, каждую минуту, остававшуюся мн отъ тхъ занятій которыми я снискивалъ себ пропитаніе, искусству,-- возлюбленному искусству, которое такъ безконечно недоступно начинающему,-- въ особенности тому, кому приходится начинать въ двадцать одинъ годъ. Мои силы готовы были оставить меня, послднія звзды надежды закатились, ничто не удерживало меня въ жизни, кром чего-то въ род сопротивленія той судьб, которой я, по моему мннію, не заслуживалъ, и стыда умереть глупцомъ въ глазахъ того, кто вызвалъ меня къ жизни. Тутъ -- какъ живо помню я этотъ часъ! Я былъ передъ вечеромъ въ мастерской одного знаменитаго живописца, куда доставилъ мн доступъ одинъ знакомый, и возвратившись на свой чердакъ -- съ душою, готикою разорваться отъ страшнаго гнета того впечатлнія, которое произвели на меня геніальнйшія созданія, и все-таки въ смертельномъ изнеможеніи, потому что и ршилъ, за два дня передъ этимъ, не давать больше уроковъ и умереть съ голоду и былъ близокъ къ тому, чтобъ умереть съ голоду. Я сталъ къ своему станку, но краски сливались между собою. Палитра выпала у меня изъ рукъ; я подошолъ колеблющимися шагами къ столу, чтобъ налить себ стаканъ воды,-- и на этомъ стол лежало письмо, извщавшее меня о томъ, что одинъ родственникъ, котораго я никогда не видалъ и который тоже никогда не видалъ меня, сдлалъ меня своимъ наслдникомъ и что я владлецъ состоянія, которое по предварительной оцнк простирается больше чмъ на сто тысячъ талеровъ. Что можетъ быть естественне того, что я далъ себ въ эту чудную минуту такую клятву: это будетъ принадлежать искусству, а теб самому только какъ художнику!

– - Нтъ ничего естественне и проще, сказалъ господинъ Вольнофъ,-- но что вы сдержали клятву, а я знаю, что вы сдержали ее,-- вотъ что (ужь таковы мы, дти Адама) не совсмъ такъ естественно и вовсе не такъ просто. Теперь, такъ какъ мы покончили съ длами, поболтаемъ-те ка еще за стаканомъ вина, если только вы не имете ничего противъ этого.

Господинъ Вольнофъ отворилъ дверь въ большую комнату, полустоловую полу-жилое помщеніе, и пригласилъ своего гостя къ столу, покрытому блоснжною скатертью и уставленному всевозможными закусками въ дорогой фаянсовой посуд и нсколькими бутылками вина. Садясь на свое мсто, Готтгольдъ устремилъ взоры на нсколько картинъ различной величины, писанныхъ масляными красками, развшанныхъ но стнамъ съ большимъ вкусомъ.

– - Извините любопытство живописца, сказалъ онъ.

– - Я мало или даже и вовсе не понимаю вашего прекраснаго искуства, возразилъ господинъ Вольнофъ, запуская салфетку подъ полный побородокъ,-- по моя жена -- большая любительница и, какъ она иметъ иногда слабость воображать себ, знатокъ. Доставьте ей удовольствіе показать вамъ свои сокровища. Не думаю чтобъ эта маленькая коллекція особенно понравилась вамъ, исключая разв одну картину, которую и я также считаю образцовымъ произведеніемъ и которой удивлялись вс, кто только видлъ ее.

Готтгольдъ охотно подошолъ бы ближе къ картинамъ, изъ которыхъ одна, висвшая нсколько дальше, по какому-то странному случаю какъ будто была знакома ему; но господинъ Вольнофъ уже наполнилъ зеленые стаканы благоухающимъ ренвейномъ, и дюжая пожилая женщина шумно вошла въ комнату, неся въ красныхъ какъ огонь рукахъ дымящееся блюдо съ только-что изжареной рыбой.

– - Стина говоритъ, что вы всегда особенно любили камбалу, сказалъ господинъ Вольнофъ,-- и непремнно хотла сама подать вамъ ваше любимое блюдо.

Готтгольдъ взглянулъ на дюжую женщину и тотчасъ же узналъ добрую Стину Лахмундъ, которая, вовремя его дтства, завдывала почти одна всмъ домашнимъ хозяйствомъ въ Доллан, вмсто болзненной хозяйки, а посл смерти этой послдней уже совершенно одна, и въ своемъ, подъ часъ далеко нелегкомъ положеніи, умно и весело справлялась со всми, а въ особенности съ мальчиками.

Онъ подалъ старой пріятельниц руку, по которой она, поставивъ блюдо на столъ и вытеревъ безъ всякой нужды свои красные руки о фартукъ, крпко хлопнула.

– - Я знала, что вы меня узнаете, сказала она, и при этихъ словахъ ея толстое лицо засіяло радостію.-- Но, Господи Боже мой, какъ вы перемнились! какой вы стали красавецъ! Я никогда не узнала бы васъ!

– - Такъ стало быть я былъ тогда страшно дуренъ собою, Стина? спросилъ Готтгольдъ улыбаясь.

– - Ну, какъ вамъ это сказать, сказала Стина съ важнымъ видомъ, устремляя на него пытливый взглядъ,-- чудесные голубые глаза были у васъ и тогда, но они казались такъ велики и смотрли такъ печально, что жалко было смотрть. А потомъ худенькое личико, разсченное отсюда досюда -- какой ужасъ! И это такому доброму мальчику! это было просто подло...

– - Все это давно забыто, сказалъ Готтгольдъ.

– - И заросло большой бородой, дополнила Стина.

– - Скажи-ка лучше Лин, чтобъ принесла намъ того, что за красной печатью, сказалъ господинъ Вольнофъ, которому показалось, что его гость желалъ бы прервать эту сцену признанія.-- Вы должны простить, продолжалъ онъ, когда Стина, пожавъ еще разъ Готтгольду руку, вышла и вмсто нея явилась для прислуги хорошенькая молодая служанка, которая, тихо войдя въ комнату, шла но направленію къ Готтгольду,-- вы должны простить мн, что я не избавилъ васъ отъ этой сцены. Добрая женщина такъ радовалась вашему прізду -- а кто возвращается на родину, тотъ долженъ приготовиться къ тому чтобы встрчать на каждомъ шагу старинныя знакомыя лица.

– - Я убдился въ этомъ сегодня, возразилъ Готтгольдъ,-- и ваша супруга, говорили вы...

– - Гордится тмъ, что знала васъ, когда вы были не знаменитымъ живописцемъ, а робкимъ мальчикомъ лтъ тринадцати, который упорно отказывался принимать участіе въ танцахъ въ одномъ танцкласс, собранномъ съ величайшимъ трудомъ здшними почетными маменьками,-- а потомъ однакоже согласился, узнавъ, что никто не хочетъ танцевать съ маленькой Оттиліей Блауштейнъ.

– - И она -- фрейлейнъ Оттилія...

– - Уже шесть лтъ какъ она -- моя жена, сказалъ господинъ Вольнофъ.-- Вы смотрите на меня съ скрытымъ удивленіемъ; вы быстро разочли, что вашей бывшей маленькой дамочк немногимъ больше двадцати пяти лтъ, а мн вы даете -- и совершенно врно -- слишкомъ пятьдесятъ -- скажемъ пятьдесятъ шесть. Но мы евреи...

– - Вы еврей? спросилъ Готтгольдъ.

– - Чистйшей расы, возразилъ господинъ Вольнофъ,-- разв вы не замтили этого, когда я давеча заперъ такъ поспшно ваши деньги опять въ шкафъ?-- Чистйшей польской расы, хотя въ угодность жен -- которая, но ея словамъ, не мало пострадала вслдствіе своего вроисповданія -- а также и изъ практическихъ видовъ, нисколько не затруднился перейти изъ одной положительной религіи, къ которой я былъ совершенно равнодушенъ, въ другую, къ которой я былъ ровно столько же равнодушенъ. Но что я хотлъ сказать: мы, евреи, или мы, воспитанные на еврейскій манеръ, также мало романичны въ отношеніи брака, какъ и въ другихъ вещахъ,-- но держимся закона; я разумю подъ этимъ законъ природы, въ которомъ нтъ ничего романтическаго, но много здраваго и вслдствіе этого логическаго.

– - И вы хотите этимъ сказать, что значительная разница въ лтахъ супруговъ -- одинъ изъ этихъ законовъ природы, которыхъ слдуетъ строго держаться?

– - Вовсе нтъ, а только то что при извстныхъ условіяхъ она не составляетъ препятствія.

– - Конечно нтъ, но...

– - Позвольте мн разъяснить мое мнніе статистическими данными. А происхожу изъ долговчной фамиліи. Моему дду было должно-быть -- самъ онъ не могъ опредлить съ точностію ни времени ни мста своего рожденія -- слишкомъ сто лтъ, когда онъ умеръ, правда уже слпой и разбитый параличомъ, но сохранивъ почти вполн свои умственныя силы. Мой отецъ жилъ девяносто лтъ. Я, которому уже не нужно было такъ много трудиться, могъ жениться за шесть лтъ передъ этимъ, на пятидесятомъ году, и такимъ образомъ имю надежду выростить и поставить на ноги моихъ трехъ малютокъ, да и другихъ также, если только небо пошлетъ намъ ихъ,-- предполагая, что я доживу до восьмидесяти лтъ, на что со стороны отца я, какъ вы согласитесь со мною, имю самыя основательныя права.

Господинъ Вольнофъ спокойно уперся своими широкими плечами о спинку своего кресла и погладилъ себя обоими руками по широкому лбу и густымъ чорнымъ волосамъ, въ которыхъ Готтгольдъ не могъ замтить ни малйшей сдой полоски.-- И такъ, сказалъ онъ,-- если только я хорошо понимаю васъ, вы держитесь того мннія, что бракъ прежде всего долженъ имть въ виду благо дтей, причемъ дло идетъ только еще о томъ, чтобы обращать вниманіе на примты того времени, въ которое, и для котораго родятся дти.

– - Непремнно, возразилъ господинъ Вольнофъ,-- прежде всего, и я хотлъ бы почти сказать: прежде и посл всего.