Прочь из чёрной дыры

Генрих напал на меня не потому, что я притянула его своим страхом. И не потому, что не послушалась отца и запрыгнула на пень. А потому что не было у него выбора. Если хозяин крикнул «взять» — хорошая собака должна выполнять команду. Генрих, наверное, считал себя хорошей собакой. А кроме меня, «взять» на той поляне ему было некого.

То есть я стопроцентно не виновата в том, что случилось в лесу.

А кто виноват? Получается, что отец. Почему он не защитил меня? Ведь мог! Хоть бы на дерево подсадил, прежде чем лезть самому.

Но он испугался. Испугался и струсил. Не я, а он!

Пусть бы Генрих его и кусал! Его, а не меня!

Но Генриха натравил его хозяин, чокнутый выживальщик. Который собирался спрятаться от всех в своём дурацком погребе. Потому что сам всего боится! Увидел нас с отцом и испугался, что мы обнаружим его тайное убежище. И со страху дал собаке команду. Он трус! И это он во всём виноват!..

Тут я спохватываюсь. Что я сейчас делаю? Ищу виноватого. Совсем как бабушка, как отец, как все взрослые, которые назначают виноватым того, кто не может возразить.

А вот Эльвира хоть и взрослая, а обвинять меня не стала. Просто выслушала. Выслушала и услышала. Она — меня, а я — её. Интересно, сколько раз ей говорили: убежала в лес, сама виновата. А если бы даже и была виновата? Что, человека теперь пожалеть нельзя? На то, чтобы сказать «сочувствую», уходит столько же сил, сколько на «сама виновата». Если это так принципиально, можно сказать: «Хоть ты и виновата, но я тебе сочувствую!»

Сочувствую! Потому что тебе не повезло!

Я возвращаюсь домой, когда гости уже разошлись: мама пьёт чай, отец сидит перед телевизором и комментирует новости, перекрикивая ведущего.

Мне удаётся проскользнуть к себе в комнату, избежав объяснений. Сейчас ни с кем не хочется говорить. Столько мыслей в голове!

Мне просто не повезло. Пусть я схватила заклёпку, прыгнула на пень. Но ведь меня укусила собака! Мне было больно! Я имею право на жалость. И даже если никто другой не хочет меня жалеть, я сама могу сказать себе: «Вика, тебе не повезло. Это не потому, что ты какая-то не такая или сама во всём виновата. Просто ты случайно оказалась в неподходящее время в неподходящем месте. И к тому же в неподходящей компании».

И тут я внезапно понимаю, почему отцу и бабушке хочется назначить каждого, с кем приключилось что-то плохое, виноватым в его собственных бедах. Отец, такой взрослый, и бабушка, такая пожилая, всё ещё верят в детские сказки! В поверженное зло и торжествующее добро. Ведь если беда — это не наказание за плохое поведение, а случайность, то жить просто страшно! И зачем тогда быть хорошим, если всё непредсказуемо? Стараешься, стараешься, и вдруг реальность бьёт тебя по голове дубиной. Тут и сказочке конец!

Но даже если так, я всё равно останусь хорошей. Мысль о том, что ты хороший, поддерживает, когда всё остальное плохо. Я — хорошая. Со мной случилось плохое. Но я в этом не виновата.

ГЛАВА 17. ЭТО НЕ ЕРУНДА

Несколько дней привыкаю к мысли о том, что я не притягивала Генриха своим страхом. Он укусил меня, потому что у него просто не было альтернативы. Его спустили с поводка, и он достиг единственной доступной цели. Как самонаводящаяся ракета.

Когда я сообщаю о своём открытии Ли, её первый вопрос такой:

— А что твоя мама сказала?

— Откуда я знаю, что сказала мама? Думаешь, он признался ей, что сидел на дереве?

— Но ты же ей об этом расскажешь?

Радость, которая переполняла меня, сменяется тревогой. Мы с мамой о том случае в лесу вообще не разговариваем. Просто делаем вид, что ничего не было. Как будто всё забылось, всё прошло.

Но Ли права. Придётся испортить маме настроение. Мне опять придётся всё испортить, чтобы про меня перестали думать и говорить «сама виновата».

Я сижу на кухне, жду маму и думаю, с чего начать разговор. Как сделать так, чтоб она не заткнула уши руками до того, как услышит самое важное, и не сказала: «Я не хочу об этом говорить, чик-трак, я в домике!»

Как нарочно, мама приходит с работы весёлая, что бывает нечасто. Она порхает по кухне, готовит ужин, расспрашивает про школу. Вставляет в подаренную мною Тардис круглые плоские батарейки определённого вида, за которыми она специально зашла в часовой магазин. Прикручивает дверцу. И Тардис начинает подмигивать нам. Теперь пора.

— Мама, где ты была в тот день, когда меня покусала собака?

Вообще я не так прямолинейно хотела спросить. Мама садится за стол, и радость её улетучивается.

— В доме, — растерянно говорит она. — Прибиралась, не знаю, обед готовила… Ты всё никак не можешь меня простить за это?

— За что?

— Что меня не оказалось рядом… Я перед тобой так виновата! Но я же не знала… Как я могла предвидеть, что такое случится? Тем более, ты же пошла с папой…

— Ты не виновата! — поспешно говорю я и задаю главный вопрос: — А что он тебе рассказал? Ну, что случилось в лесу?

— Что собака… на тебя набросилась собака, папа не успел тебе помочь.

— А ты спросила, почему не успел?

— Был далеко… ну, на расстоянии, наверное… Всё произошло слишком быстро… Подожди, Вика, что ты мне хочешь сказать? Отца там не было?…

— Он там был и сидел на дереве!

— Вика!

— Ты не знала об этом? Он тебе не сказал? Я не сказала, потому что… мне было очень страшно, и я боялась вспоминать… Но теперь вспомнила. Он залез на дерево и смотрел оттуда, как меня пожирает собака по имени Генрих!

Мама сцепляет пальцы в замок. Говорит, что отец, наверное, думал, что я тоже успею залезть на дерево. Я пожимаю плечами. Мама расцепляет пальцы.

Да, конечно, он так и думал. А когда понял, что ошибся, было уже слишком поздно. Каждый может испугаться. Мама и сама не знает, как поступила бы на его месте. Под воздействием страха человек теряет способность рассуждать. Действует инстинктивно.

Ну, вот. Сейчас она договорится до того, что отец не виноват. И никто не виноват. Кроме меня, наверное.