Происхождение всех вещей

Все эти истории преподобный Уэллс рассказывал с обычной своей бодрой веселостью.

— Нелегко обратить в свою веру тех, кому больше интересны твои ножницы, чем твой Бог! Ха-ха-ха! Но можно ли винить человека в том, что он захотел иметь ножницы, если прежде он их никогда не видел? Не покажутся ли и ножницы чудом в сравнении с клинком из акульих зубов?

Альма узнала, что почти за двадцать лет ни преподобному Уэллсу, ни кому-либо еще на острове не удалось убедить ни одного таитянина принять христианство. Жители многих полинезийских островов по доброй воле обращались к истинному Богу, но таитяне хранили упрямство. Они были дружелюбны, но упрямы. Христианство приняли на Сандвичевых островах, [57] островах Навигаторов, [58] Гамбье, Гавайях, даже на грозных Маркизских островах — везде, кроме Таити. Таитяне были приветливы и жизнерадостны, но столь же непреклонны. Они улыбались, смеялись, танцевали, но не желали отказываться от своего гедонизма. «Их души отлиты из меди и железа», — сокрушались англичане.

57

Устаревшее название Гавайев.

58

Устаревшее название Самоа.

Устав и разочаровавшись, кое-кто из первоприбывших миссионеров отказался от своей затеи и вернулся в Лондон; там они вскоре стали зарабатывать неплохие деньги, выступая с лекциями и издавая книги о своих приключениях в южных морях. Еще одного из первых миссионеров (по словам преподобного Уэллса, тот был «вконец неуправляемым») прогнали с острова — он пытался разобрать один из священнейших островных храмов, чтобы построить из его камней церковь. Что же касается тех людей Божьих, кто все же остался на Таити, но надо сказать, что некоторые из них в конце концов обратились к другим, более приземленным занятиям. Один стал торговать мушкетами и порохом. Другой открыл в Папеэте гостиницу, взяв себе не одну, а целых двух местных жен, чтобы те грели ему постель и хлопотали на кухне. Еще один — впечатлительный юный кузен Эдит Уэллс по имени Джеймс — попросту утратил веру, впал в невыразимое отчаяние и уплыл на корабле простым матросом; больше о нем ничего не слышали.

Смерть, изгнание, отступничество или разочарование… Так постепенно редели ряды первых миссионеров, и в итоге не осталось никого, кроме Фрэнсиса и Эдит Уэллс. Те так и продолжали жить в заливе Матавай. Они выучили таитянский и научились обходиться без благ цивилизации. В первые несколько лет Эдит родила трех девочек — Элеанор, Хелен и Лауру. Одна за другой те умерли в младенчестве. Но Уэллсы не унывали. Почти без посторонней помощи они построили свою маленькую церковь. Преподобный Уэллс придумал, как делать известь из мертвых кораллов, прокаливая их в примитивной печи для обжига, пока не получался пригодный для побелки порошок. Так церковь стала более симпатичной на вид. Он также додумался, как сделать кузнечные мехи из козьей шкуры и бамбука. Пытался обустроить огород, использовав отсыревшие семена, привезенные из Англии. («Через три года неустанных трудов у нас наконец поспела одна клубничина, — рассказал преподобный Альме, — и мы поделили ее между собой — я и миссис Уэллс. Отведав ее, моя милая жена зарыдала. Больше моя клубника не плодоносила. Зато капуста иногда удавалась на славу!») Уэллс купил четырех коров, которых впоследствии у него украли. Пытался вырастить кофе и табак, но ничего у него не вышло. Неудача постигла его и с картофелем, и с пшеницей, и с виноградом. Свиньи в миссии прижились, но другой домашний скот в здешнем климате существовать не мог.

Миссис Уэллс учила жителей залива английскому; те оказались способными к языкам и схватывали все на лету. Она обучила письму и чтению несколько десятков местных детишек. Некоторые из них переехали жить к Уэллсам. Был один мальчик, совсем неграмотный, который через восемнадцать месяцев смог читать Новый Завет без единой запинки, но и тот христианство не принял. Как и другие дети.

— Они часто спрашивали меня, эти таитяне: где доказательства существования вашего Бога? — рассказывал Альме преподобный Уэллс. — Они хотели услышать о чудесах, сестра Уиттакер. Им нужно было доказательство того, что достойных ждет награда, а виновных — наказание. Был среди них один безногий, и он попросил меня приказать моему Богу, чтобы тот отрастил ему новую ногу. Я же ответил: «Да где же мне отыскать тебе новую ногу — такого не найдешь ни здесь, ни в Англии!» Ха-ха-ха! Я не умел творить чудеса, поэтому не мог произвести на них впечатление. Я видел маленького мальчика — тот стоял над могилой умершей в младенчестве сестры и спрашивал меня: «Почему твой Бог Иисус положил мою сестренку в землю?» Он хотел, чтобы я приказал своему Богу, Иисусу, воскресить девочку из мертвых, но я не мог воскресить даже собственных детей, понимаете, так как же мне было совершить такое чудо? Я не мог дать им другого доказательства Бога, сестра Уиттакер, кроме того, что моя добрая жена, миссис Уэллс, зовет внутренним свидетелем. Я знал тогда и знаю сейчас лишь то, в чем уверено мое сердце, — что без любви нашего Господа я бы пропал. Это единственное чудо, которому я стал свидетелем, но мне его достаточно. Другим же, пожалуй, нет. И вряд ли можно их в этом винить, ведь они не могут заглянуть мне в сердце. Не могут увидеть тьмы, что однажды царила там, и того, что пришло ей на смену. Но до сегодняшнего дня это единственное чудо, которое известно мне, хоть великим его не назовешь.

Потом Альма узнала, что местные совсем не понимали, что это за Бог, которому молятся англичане, и где этот Бог живет. Долгое время туземцы из залива Матавай считали, что Библия, которую преподобный Уэллс повсюду с собой носит, и есть его Бог.

— Им казалось очень странным, — поведал ей преподобный Уэллс, — что я носил своего Бога так беспечно под мышкой или оставлял без присмотра лежать на столе, а иногда даже отдавал своего Бога кому-то другому! Я попытался объяснить им, что мой Бог повсюду. Но они стали спрашивать: «А почему же тогда мы его не видим?» — «Потому что мой Бог невидим», — отвечал я. «Но как же тогда ты об него не спотыкаешься?» — спрашивали они. «По правде говоря, друзья мои, иногда очень даже спотыкаюсь!» — отвечал я.

На помощь Лондонского миссионерского общества рассчитывать не приходилось. Почти десять лет преподобный Уэллс совсем не получал вестей из Лондона — ни инструкций, ни дотаций, ни доброго слова. Тогда он взял свою миссию в собственные руки. Во-первых, решил крестить всех, кто желал покреститься. Это противоречило уставу Лондонского миссионерского общества, в котором ясно говорилось, что никто не должен быть крещен, прежде чем не станет совершенно очевидно, что он отрекся от старых идолов и принял Иисуса как своего Спасителя. Однако таитяне хотели креститься, потому что это было так весело, и одновременно желали сохранить свои старые верования. Некоторые захотели поклоняться Иисусу и одновременно почитать Таароа, Оро и прочих полинезийских богов. И преподобный Уэллс согласился. Он покрестил несколько сотен не веривших в Иисуса и столько же тех, кто верил в него лишь наполовину.

— Кто я такой, чтобы мешать человеку креститься? — вопрошал он, к вящему изумлению Альмы. — Должен сказать, миссис Уэллс не одобряла моих действий. Предупреждала, что Лондонское миссионерское общество требует, чтобы вера будущих христиан перед обрядом крещения подвергалась строгому экзамену — чтобы они читали катехизис и публично отрекались от идолопоклонничества, и все такое прочее. Но мне это напоминало инквизицию! В Лондоне требовали соответствия единому образцу веры, но даже у нас с миссис Уэллс не было единого образца! Я часто говорил ей: «Эдит, дорогая, неужто мы проделали такой путь, чтобы стать как испанцы?» Если кому-то хочется окунуться в реку, окуну я его в реку! Видите ли, если кто-то когда и придет к Господу, то лишь по воле Господней, а не потому, что я что-то сделал или не сделал. Так в чем тогда вред крещения? Человек выходит из реки чуть чище, чем вошел, а возможно, становится и чуть ближе к небесам.

Бывало, вспоминал преподобный Уэллс, он крестил некоторых по несколько раз в год или по нескольку раз подряд. Он просто не видел в этом ничего плохого.

В следующие годы у Уэллсов родились еще две дочери: Пенелопа и Теодосия. Они тоже умерли. Их похоронили на холме рядом с сестрами.

На Таити стали прибывать новые миссионеры. Те держались в стороне от залива Матавай и опасных идей преподобного Уэллса. Эти новые миссионеры обращались с туземцами строже. Они ввели законы, каравшие за супружескую измену, многоженство, нарушение границ собственности, несоблюдение дня отдохновения, воровство, детоубийство и принадлежность к Римской католической церкви (недавно на Таити прибыли французы, и борьба за туземные души ожесточилась). Преподобный Уэллс эти законы не одобрял. В его миссии в заливе Матавай по-прежнему царили куда более либеральные порядки. Он не запрещал своим туземцам устраивать петушиные бои, борцовские соревнования и прочие дикарские забавы. И даже не имел ничего против языческого обычая покрывать тело татуировками, хотя прочие миссионеры всячески это осуждали. Но преподобного Уэллса татуировки никогда не смущали. Возможно, потому, что родом он был из семьи моряков и обычай этот был ему привычен. А может, потому, что его собственное костлявое плечо было украшено старым, расплывшимся изображением якоря, сделанным синей краской. Как бы то ни было, он не считал необходимым настаивать на том, чтобы туземцы изжили этот обычай.

— Вот скажите, сестра Уиттакер, — спросил ее он, — с какой стати Господь наш стал бы возражать против столь безобидного украшательства? Так ли оно отличается от шляпы, что носит сестра Ману, или драгоценностей, которыми украшает себя благородная леди-христианка из Лондона?

С годами преподобный Уэллс все сильнее отдалялся от ортодоксальных принципов миссионерства. К примеру, в 1810 году он перевел свою Библию на таитянский, не дождавшись одобрения из Лондона.

— Я не всю Библию перевел, видите ли, — признался он Альме, — а лишь те отрывки, которые, как мне казалось, понравятся таитянам. Моя версия оказалась гораздо короче знакомой вам Библии, сестра Уиттакер. К примеру, я опустил все упоминания о Сатане. Видите ли, со временем я пришел к выводу, что таитянам о нем в красках лучше не рассказывать, потому что, чем больше они узнают о Повелителе Тьмы, чем большее почтение и любопытство он у них вызывает. К примеру, в этой самой церкви я видел молодую замужнюю женщину, которая стояла на коленях и совершенно искренне молилась Сатане, чтобы ее первенец оказался мальчиком. Когда же я попытался исправить ее прискорбную ошибку, она сказала: «Но я хочу заслужить благосклонность единственного Бога, которого вы, христиане, так сильно боитесь!» С тех пор я старался о Сатане больше не говорить. Нужно приспосабливаться, мисс Уиттакер! Нужно приспосабливаться!

В конце концов в Лондонском миссионерском обществе прослышали о приспособленчестве преподобного Уэллса и пришли в крайнее негодование; преподобный получил письмо, в котором Уэллсам было приказано немедленно вернуться в Англию и прекратить проповедническую деятельность. Однако Лондонское миссионерское общество было на другом конце света — что оно могло сделать? Тем временем преподобный Уэллс действительно перестал проповедничать, разрешив таитянке по имени сестра Ману делать это вместо себя, несмотря на то что та не совсем еще отреклась от всех своих старых богов. Но ей нравился Иисус Христос, и вещала она о нем весьма красноречиво. Известия об этом разозлили Лондонское миссионерское общество еще сильнее.

— Но я попросту не могу отчитываться перед Лондонским миссионерским обществом, — почти извиняющимся тоном сообщил преподобный Уэллс Альме. — Видите ли, их закон на нас не распространяется. Они не имеют понятия, что здесь творится. Здесь я отчитываюсь лишь перед Творцом всех наших благодатей, а мне всегда казалось, что Творец всех благодатей весьма симпатизирует сестре Ману.

И все же ни один таитянин так и не стал истинным христианином до 1815 года, когда король Таити Помаре отправил статуи всех своих священных идолов британскому миссионеру в Папеэте, приложив к ним письмо на английском языке, в котором говорилось, что король хочет предать огню всех своих старых богов и желает наконец принять христианство. Своим решением Помаре надеялся спасти свой народ. Остров в то время находился в бедственном положении. С каждым новым судном, причаливавшим к берегам Таити, среди таитян распространялись новые болезни. Целые семьи гибли от кори, оспы, дурных болезней, порожденных проституцией. По подсчетам капитана Кука, в 1772 году численность населения Таити составляла двести тысяч душ. К 1815 году это число сократилось до восьми тысячи. Болезнь не щадила никого — ни верховных вождей, ни землевладельцев, ни людей низкого происхождения. Сына самого короля унесла чахотка.