Происхождение всех вещей
Шрифт:
Поиски были бесплодными, сбор сведений ни к чему не приводил, но каждый раз Альма радовалась возвращению в залив Матавай. Жизнь в поселке стала ей привычна. Она всегда соглашалась, когда преподобный Уэллс звал ее сплавать в коралловый сад на своем крошечном, шатком каноэ. Альма поняла, что для него коралловые заросли — нечто вроде ее валунов с мхом в «Белых акрах»: нечто очень интересное и растущее так медленно, что его можно изучать годами, — и так провести десятилетия, не погрузившись в пучину отчаяния. Ей очень нравились разговоры, которые они с преподобным Уэллсом вели там, на рифе. Он попросил сестру Ману изготовить Альме сандалии для хождения по рифу, такие же, как у него самого, из крепко связанных вместе веток пандана, чтобы можно было ступать по острым кораллам на мелководье и не ранить ноги. Преподобный Уэллс показал ей губки,
Альма также полюбила маленькую церковь в заливе Матавай. Здание церкви не было красивым (на острове Альме встречались церкви куда более великолепные), но всегда, будь то утром или вечером, она неизменно радовалась, войдя в эту неприметную постройку и услышав восемнадцать таитянских голосов, сплетающихся в хор, или увидев преподобного Уэллса, молча склонившего голову в молитве, или слушая короткие, эмоциональные и изобретательные проповеди сестры Ману.
— Мудрые предки никогда не говорили нам, что живой душой обладаем мы! — взывала к прихожанам сестра Ману. — Но брат Уэллс рассказал нам о том, что у нас есть живая душа! Раньше мы жили в темном доме, а теперь живем в светлом доме!
— В светлом доме! — повторили прихожане.
— Аминь! — воскликнула сестра Ману.
— Аминь! — повторили прихожане, и очередная служба подошла к концу.
Ах, если бы все церкви были такими, подумала Альма!
От преподобного Уэллса Альма узнала, что для таитян история Иисуса несла в себе знакомые элементы, они-то и помогли первым миссионерам познакомить туземцев с Христом. Люди на Таити верили, что мир делится на по и ао, тьму и свет. Их великий бог Тароа, создатель, родился в по — ночью, во тьме. Познакомившись с местной мифологией, миссионеры смогли объяснить таитянам, что Иисус Христос тоже родился в по, среди ночи, и появился на свет среди тьмы и страданий. Это привлекло внимание таитян. Рожденных ночью ждала опасная и великая судьба. По был миром мертвых, непонятным и пугающим. В по царили зловоние, разложение и ужас. Наш Господь, проповедовали англичане, пришел, чтобы вывести человечество из по к свету.
Все это было понятно таитянам. По крайней мере, это заставило их зауважать Христа, ведь граница между по и ао была чрезвычайно опасной территорией, и перейти из одного мира в другой было под силу лишь очень храброй душе. По и ао были подобны раю и аду, объяснил Альме преподобный Уэллс, однако между ними существовало гораздо больше взаимодействия, и там, где они пересекались, наступал хаос. Таитяне никогда не переставали бояться по.
— Когда им кажется, что я не вижу, — поведал Альме преподобный Уэллс, — они по-прежнему делают подношения богам, обитающим в по. Они приносят эти жертвы не потому, что почитают этих духов тьмы, но для того, чтобы те так там и оставались — чтобы подношениями заставить их и дальше жить в мире духов, держаться подальше от мира света. Бороться с верой в по очень трудно. В сознании таитян по не может просто исчезнуть, когда приходит день.
— А сестра Ману верит в по? — спросила Альма.
— Ни капли, — как всегда невозмутимо, отвечал преподобный Уэллс. — Как вам известно, она убежденная последовательница Христа. Но она очень уважает по, понимаете?
— Так значит, в духов она все-таки верит? — упорствовала Альма.
— Разумеется, нет, — спокойно ответил преподобный Уэллс. — Это было бы не по-христиански. Но ей не нравятся духи, и она не хочет, чтобы они пришли в этот поселок, поэтому порой
у нее просто нет выбора, и она делает подношения, чтобы духи держались подальше.— Значит, она верит в духов, — проговорила Альма.
— Да нет же, — отвечал преподобный Уэллс. — Она просто держит их на расстоянии, понимаете? Со временем вы узнаете, что на этом острове есть места, к посещению которых сестра Ману относится крайне неодобрительно. Говорят, что на Таити есть места — высоко в горах, там, куда труднее всего добраться, — где человек может войти в туман и раствориться в нем навсегда — провалиться в по.
— Но неужели сестра Ману действительно верит, что такое может случиться? — спросила Альма. — Что человек может раствориться в тумане?
— Ни капельки, — беззаботно ответил преподобный. — Но ей это совсем не нравится.
Альма подумала: а что, если Мальчик взял и растворился в по?
А что, если это случилось с Амброузом?
Вести из внешнего мира до Альмы не доходили. Писем на Таити она не получала, хотя сама регулярно писала домой — Пруденс и Ханнеке, а иногда даже Джорджу Хоуксу. Она исправно посылала письма с китобойными судами, зная о том, что нельзя со всей определенностью сказать, достигнут ли они когда-нибудь Филадельфии. Преподобный Уэллс говорил, что вестей от жены и дочери из Англии порой приходилось ждать по два года. Иногда письма все же приходили, но после долгого морского плавания были в таком состоянии, что в них нельзя было разобрать ни строчки. Это казалось Альме еще более обидным, чем полное отсутствие вестей от родных, но преподобный Уэллс мирился с этим несчастьем, как мирился со всеми другими бедами, со спокойной безмятежностью и неунывающим оптимизмом.
Альме было одиноко, да и жара стояла нестерпимая. Ночью было не прохладнее, чем днем. Маленькая хижина Альмы превратилась в душегубку. Однажды ночью она проснулась, услышав мужской голос, шепнувший ей на ухо: «Слушай!» Но когда села на кровати, то поняла: в комнате никого не было — ни мальчишек из банды Хиро, ни Роджера. Не чувствовалось даже ветерка. Женщина вышла на улицу, чтобы узнать, кто же с ней говорил, но и там никого не оказалось. Она увидела, что безветренной теплой ночью залив Матавай стал гладким, как зеркало. Весь звездный полог над ее головой ясно отражался в воде, будто небес стало двое: одни наверху и одни внизу. Первозданность и умиротворенность этой картины поражала. Пляж казался наполненным присутствием какой-то таинственной силы.
Видел ли то же самое Амброуз, когда был здесь? Двое небес одной ночью? Чувствовал ли такой же страх и восторг, ощущал ли одновременно и одиночество, и некое невидимое таинственное присутствие? Не он ли только что разбудил Альму, шепнув ей что-то на ухо? Женщина попыталась вспомнить, был ли голос похож на голос Амброуза, но не смогла ответить со всей уверенностью. Да и смогла бы она теперь узнать его голос, если бы услышала?
А ведь это было вполне в духе Амброуза — разбудить ее ночью и заставить слушать. О да, в этом не было сомнений. Если и был в мире покойник, способный попытаться заговорить с живыми, это мог быть лишь Амброуз Пайк с его возвышенными фантазиями о сверхъестественном и чудесном. Он ведь даже Альму почти убедил, что чудеса существуют, а она никогда не была падкой на подобные выдумки. Но в ту ночь в переплетной разве не были они похожи на колдунов, общаясь друг с другом без слов через ступни и ладони? Он сказал, что хочет спать рядом с ней, чтобы слушать ее мысли. Ей же хотелось спать рядом с ним, чтобы наконец вступить в связь с мужчиной и взять в рот его член, — но он хотел лишь слушать ее мысли. И почему она не позволила ему просто слушать? Почему он не позволил ей обнять его?
Вспоминал ли он о ней хоть раз, пока был здесь, на Таити?
Смогла бы она услышать его сейчас, если бы он попытался заговорить? Возможно, он стремился донести до нее какое-то послание, но расстояние было слишком велико. И слова, летевшие через великую пропасть между подземным царством и землей, пропитывались влагой и становились неразборчивыми, как те жалкие, насквозь промокшие письма, что преподобный Уэллс порой получал от своей жены из Англии.
— Кем же ты был? — спросила Альма Амброуза свинцовой ночью, окидывая взглядом тихий зеркальный залив.