Прокурорский надзор

С начала теплых дней футболисты стали тренироваться на футбольном поле ПТУ-21. Продолжаются занятия волейболистов и баскетболистов. Готовим команду и по ручному мячу. В работу втянулся, помогаю Дергачеву. Уже провели несколько встреч по различным видам спорта. Начальство довольно моей работой. Но на сердце тяжело. Как-то, приехав на выходные домой, нахожу на холодильнике бумажку. Это выписка из решения Геленджикского суда о разводе. Бумага эта датирована 23 марта, т. е. два месяца назад. Поскольку с Людмилой мы совершенно не разговариваем и не поддерживаем никаких отношений, я даже не знал о разводе. В суд меня не пригласили, мнения моего никто не спрашивал — присудили оплатить расходы в сумме 100 рублей — и все.

В отсутствие Стасика Людмила входит в комнату.

— Я хотела тебя попросить не приезжать больше сюда!

— То есть как это — не приезжать? А куда же мне приезжать?

— Приезжай куда хочешь, только не сюда. Иначе я сделаю так, что тебе запретят сюда ездить!

В голосе — металл. Все ясно, ее друзья объяснили ей, как от меня избавиться. Ведь я выписан из квартиры. Теперь, даже по окончанию срока, без Людмилиного согласия меня не пропишут. И это в квартире, полученной мною за столько лет, отданных городу! «Ну нет, Людмила! Ничего у тебя не получится. Запомни, если ты свою угрозу выполнишь — найдешь меня у дверей. И эта кровь на всю жизнь останется на тебе. Ты знаешь, я слов на ветер не бросаю!»

После этого памятного разговора каждый день жду какой-нибудь подлости. То, что бывшая жена ревниво следит за тем, чтобы, не дай Бог, не воспользоваться какими-либо продуктами на кухне и даже обмылки от меня прячет, уже не задевает меня — привык. Еле-еле свожу концы с концами — платят мне только 74 рубля (езжу я почти каждую неделю — неудержимо тянет к Стасику). Хочется ему что-нибудь привезти. Недавно купил симпатичный спортивный костюм за 24 рубля — и иссяк. Питаюсь гарнирами в столовой. Приходится продавать кое-какие книги, бутылки из некогда богатой коллекции. Но вот входит в комнату сынок и протягивает книжку квартирных платежей. С тех пор я нахожу эту книжку на видном месте, заполненной для оплаты, в конце каждого месяца.

Суббота. Лежу на диване, читаю. Звонок в дверь. Открываю — Женя! Женя Подрез! Я счастлив. «Какой же ты молодец, что зашел!» Завариваю чай, сидим допоздна. Женя приступает к делу: «Юрий Михайлович, в Вас есть какие-нибудь документы? Жалобы, ответы и т. д. Давайте я передам в „Литературную газету“. Вы читаете, они очень много пишут о делах, подобных Вашему. Может, помогут…» Договариваемся, что он зайдет в воскресенье, а я напишу как можно подробнее об обстоятельствах своего дела, подготовлю, что надо.

Нет, не ошибся я в Женьке! Вспоминаю множество своих учеников, до хруста в шейных позвонках отворачивающих голову при встрече в тех случаях, когда не успели перебежать на другую сторону улицы… Это же Вам, мальчишки, я отдал лучшие годы своей жизни, отказывая себе во всем!..

В газетах — Указ об амнистии. Чем глубже вчитываешься, тем больше удивляешься умению нашего руководства заработать политический капитал, что называется, на пустом месте. Под Указ идут по большей части «экзотические» статьи, а также — кавалеры орденов и медалей СССР, женщины и «афганцы». Таким образом, награжденный юбилейной медалью к 100-летию со дня рождения В. И. Ленина Ю. Б. Суруханов, директор нашей краевой ДЮСШ, роль которого в работе этой школы не ясна, практически, ни одному тренеру, окажись он в моей ситуации, под амнистию попадал. А ведь он, в основном, проводил время с семьей у нас, в Геленджике, на базе отдыха, созданной при горсовете ДСО «Труд» ПОД МОЮ СЕКЦИЮ. Более того, переброшенный на спортивную работу с партийной, он, никогда в жизни не имевший отношения к боксу, еще и полставки получал за … тренерскую работу! В довесок к директорской зарплате и другим, менее официальным источникам существования, которые предоставляла ему должность… Конечно, я много лет проработавший с ребятами совершенно бесплатно, а потом за гроши готовивший условия для открытия филиала Краевой школы в городе Геленджике, приложивший немало усилий к созданию базы горсовета, служившего местом бесплатного отдыха самого Юрия Борисовича и его семьи, на награды не рассчитывал, да и не напрашивался. Но этот парадокс характерен для системы награждения, распространенный — увы! — не только в спорте.

Я же попадал под пункт 3 — сокращение вдвое ОСТАВШЕГОСЯ СРОКА.

На суд, который проводился тут же, в комендатуре, в Красном уголке, в присутствии зампрокурора края, я решил не идти. Мне и так остается несколько месяцев. Правда, мой демарш остался без последствий — срок мне все равно сократили.

Уже сентябрь, но погода теплая. Правда, часто идут дожди. Прихожу вечером в тренировки — в ячейке для почты белеет письмо. Беру конверт со штампом Верховного суда РСФСР. Очередная «отписка», наверное… Хотя, стоп! В Верховный Суд я жалобы в последнее время не посылал. После очередного ювелирного футбольного паса этой инстанции в адрес Краевого суда, неутешительный ответ из которого я уже получил…

Вскрываю конверт — маленький листок с печатным текстом, занимающим всего две строчки: «…Ваше дело отозвано для рассмотрения в Верховном Суде РСФСР». Неужели сработали бумаги, переданные Женей Подрезом в «Литературную газету»? Правда, пакет был внушительным: кроме жалобы и копий кое-каких документов, я отправил письмо так называемых «потерпевших», полученное мною еще в Белореченске в прошлом году. В письме этом приведены интересные факты, проливающие свет на то, как фабриковалось мое дело.

Но по трезвому размышлению понимаю, что особого повода для оптимизма нет.

Зарядили осенние дожди. И, как всегда, в такую погоду меня все больше и больше одолевают мрачные мысли. В душе накапливается безнадежность. Думаю о том, что через каких-нибудь три месяца оканчивается мой срок… Но проблемы, возникающие после освобождения абсолютно неразрешимы. Я потерял семью. Потерял прописку и жилье. С моей нынешней трудовой книжкой я никому не нужен. Но на мне висит еще запрет на педагогическую деятельность сроком на 5 лет! Учитывая возраст — за сорок, а также наверняка не прошедшие без последствий неоднократные экскурсии в реанимационную палату, жизнь, предстоящую мне, иначе как «доживанием» не назовешь. Мне уже не подняться… Все во мне протестует против существования человеком «второго сорта». Вернее, «третьего». Вторым сортом я уже котировался — из-за своей фамилии… Всю жизнь старался преодолеть проклятье, наложенное на меня моей фамилией. Насколько легче бы мне было жить в своем Отечестве с фамилией Иванов. Или Петров — что тоже неплохо. А уж фамилия Быков и вовсе звучит роскошно…

Под влиянием этих мыслей уже без особого отвращения подумываю о таком популярном предмете, как веревка. Вечером, ложась спать и выполнив ставший для меня обычным ритуал (помолившись о том, чтобы не проснуться), начинаю обдумывать детали предстоящей акции. Трудность заключается в выборе места ее проведения. Дома или близко от него — не хочется пугать сыночка. Если бы не это, я давно бы порезался в ванне с горячей водой, чтобы порадовать Людмилу. Где-нибудь в лесу меня ведь могут не найти. А мне очень хочется хотя бы попортить настроение кому-нибудь из моих палачей… Надо либо во дворе горкома КПСС, либо — прокуратуры… Вспоминаю рассказ одного из знакомых офицеров в зоне. Он рассказал о случае, происшедшем несколько лет назад где-то близ Приморско-Ахтарска. Отбывший вот так же ни за что трехлетний срок и вышедший «на химию» парень, выкопал откуда-то пистолет и порешил прокурора, судью и еще нескольких, имевших отношение к его делу, людей. Последним себя.

Возможно, это и сказка, но поневоле думаешь, что, пожалуй, два-три таких случая — и эти, дорвавшиеся до власти над судьбами людей, чиновники не один раз подумают, прежде чем спрятать человека за решетку… О том же, как легко «закопать» человека, говорит одна притча (или быль), рассказанная мне на этапе одним пожилым «зэком», идущим не то на строгий, не то на особый режим.

В купе поезда ехали двое молодых парней, девушка и солидный пожилой человек. Ребята вышли в коридор, а оставшиеся разговорились. Выяснилось, что девушка ездила на свидание к брату, отбывавшему срок за изнасилование. Всхлипывая, она стала жаловаться попутчику на несправедливость суда и следствия, так как доподлинно знает, что ничего подобного не было. Не говоря уже о том, что лично знакома с «потерпевшей». По ее выражению, на той «негде пробы ставить». Пожилой высказал сомнение в том, что кого-то могут осудить без всяких доказательств. Выяснилось, что он работник прокуратуры из соседнего города, едет в отпуск. Молодую женщину возмутил безапелляционный тон попутчика.

— Хотите, докажу, что по этой статье можно кого угодно посадить, в том числе и Вас!

— Ну-ну, интересно, как Вы это сделаете!

— А вот так!

С этими словами девушка рванула на себе платье, ногтями проехала по лицу и, забившись с ногами в угол постели, принялась кричать. Обалдевший от неожиданности работник прокуратуры бросился к ней и был застигнут влетевшими в купе на крик стоявшими в коридоре ребятами. Запахивая дрожащими руками ворот разорванного платья и глотая слезы, «пострадавшая» заявила, что «этот тип» хотел ее изнасиловать. Как водится в таких случаях, до появления проводника молодые попутчики «дали оторваться» пытавшемуся опровергнуть обвинение гражданину и сдали с рук на руки подоспевшему милицейскому наряду. Был составлен протокол по всей форме и через пару месяцев отбывший предварительное заключение в следственном изоляторе ближайшего города преступник предстал перед судом. И нет ни малейшего сомнения в том, что неудачливый сотрудник правоохранительных органов был бы осужден по всей строгости наших гуманных законов, если бы присутствующая на суде «потерпевшая» не призналась в фальсификации, заработав при этом условный срок. Получивший же предметный урок прокурорский работник занялся делом брата упомянутой молодой женщины и довел его до реабилитации. Так сказать «хэппи энд».