Прокурорский надзор

Саднит от чего-то в горле, тело отказывается повиноваться. Но голова уже работает четко. Очередную неудачу переживаю тяжело. Еще одна обида, нанесенная жизнью…

Воспоминания о несправедливостях, перенесенных в последние годы, выворачивают душу. Много и безуспешно пытался объяснить самому себе причины собственной некоммуникабельности. Среди спортивных работников я всегда был «белой вороной». Когда начинал на общественных началах работать с мальчишками со своими двумя парами перчаток, не имея ни помещения, ни инвентаря, ни специального образования — отношение ко мне окружающих «физкультурников» было нормальным. Очевидно, никто меня всерьез не принимал. Даже когда мои ученики вышли на краевой уровень, краснодарские тренеры были ко мне вполне доброжелательны, только за спиной вертели пальцем у виска, считая не совсем нормальным. И то сказать — работаю, где придется, на 60–70 рублей в месяц, чтобы БЕСПЛАТНО отдавать время мальчишкам, буквально в одних штанах хожу на тренировки и в гости — разве это нормально? Не пью, не курю, даже не матерюсь! И главное — не делаю попыток «навариться» на талонах…

Но честолюбие, возможно, и не лучшая черта, но, на мой взгляд, необходимая в спорте, заставляли меня с фанатическим упорством добиваться поставленной цели. А главное — уверенность в необходимости любимого вида спорта. Чувство это, что называется, выстрадано мною.

Бокс — трудный, «мужской» вид спорта. Многим он кажется даже жестоким. И верно — только в боксе ПРАВИЛАМИ РАЗРЕШАЕТСЯ ДЕЛАТЬ БОЛЬНО.

Бьют, правда, везде. И в футболе, и в хоккее. Даже в баскетболе — и то бьют. Но везде боль, как правило — следствие нарушения правил, за которое следует — или должно следовать — наказание. Попавшему на болевой прием в схватке самбистов достаточно сказать «есть» или постучать ладонью по полу — и он будет тотчас отпущен. А вот в боксе человек даже на тренировке сознательно выходит на поединок, преодолевая свой страх, превозмогая боль. И именно в этом — исключительная воспитательная ценность этого вида спорта.

Тяжело в жизни физически слабым, мягким по характеру людям. Мальчишеский мир жесток и часто ломает таких ребят. Для малого и слабого есть два пути — либо откупаться яблоком от своих мучителей, пресмыкаться и унижаться перед сильным, либо уметь постоять за себя. И мнение, что достаточно «поставить удар», знать, куда и как бить — все это не подвергая себя изнурительным и подчас болезненным тренировкам — и человек может защитить свою честь и достоинство — глубоко ошибочно. Мне не раз приходилось видеть, как ребята, демонстрирующие в зале цирковые номера отточенных где-то в «бесконтактных» тренировках приемов каратэ, буквально «ломались» в конфликтной уличной ситуации со значительно уступающим в росте и силе, но дерзким, уверенным в себе, противником. Скованный, оцепеневший от страха и нерешительности, такой «боец» тут же забывал о своих «поставленных» ударах и приемах. Значит, дело не в «знании и умении». Дело в ХАРАКТЕРЕ. А воспитать его иначе, чем преодолевая собственный страх и боль, НЕВОЗМОЖНО. Именно поэтому я считал и считаю свой вид спорта самым необходимым в наш инфантильный и в то же время жестокий век. И необходим он именно мягким по характеру, слабым людям. Ибо обладать чувством собственного достоинства может только тот, кто способен защитить его от посягательства извне. Вот пример из многих с моей тренерской биографии.

Как-то ко мне на тренировку пришел мужчина и привел за руку тщедушного бледного мальчонку, на вид лет девяти. Оказалось, Жене почти 13 лет и учится уже в 6 классе. Вес его при этом не превышал 27 килограммов! Ко всем прочим своим недостаткам он был еще и отличником в школе. Знающий школьные порядки не по книгам советских педагогов, легко может представить себе жизнь этого ребенка. Я не находил себе места от жалости, видя как от ничтожнейшего удара, полученного на тренировке от еще меньшего мальчишки, из глаз Жени текли слезы. Плакал от всего: от боли, от страха, от усталости… Но в то же время я не мог не чувствовать удовлетворения, видя, как начинают «прорезаться» в женином характере такие черты, как упрямство, самолюбие, твердость в бою.

Женя ушел с ринга, поступив во 2-й Московский медицинский институт, добившись неплохих результатов в боксе. Он — призер и победитель многих республиканских и всесоюзных соревнований, провел более сотни боев. В настоящее время Евгений Подрез — кандидат медицинских наук, научный сотрудник Московского кардиоцентра. Но кто знает, как сложилась бы его судьба, если бы не этот трудный, но благородный вид спорта. Подобных примеров из своей практики я мог бы привести массу. Вот для таких, слабых и обиженных, необходим мой труд.

Прошли времена, когда на соревнования мы с ребятами ездили за свой счет. Сейчас в Геленджике — филиал Краевой Специализированной Школы бокса Олимпийского резерва, открытый на базе моей секции, откуда вышло много призеров первенств страны и других крупнейших соревнований. Выходили мои ученики и на международный ринг. И не без успеха.

И вот тут-то мне пришлось увидеть обратную сторону возросшей популярности. Мне кажется, не было такой грязной сплетни или слуха, которого не распускали бы обо мне. Не скажу, чтобы это не задевало меня. Дошедший до меня очередной сплетенный пассаж надолго выбивал из колеи. Именно этим объясняется столь часто овладевавшее мною желание уехать из этого города «куда глаза глядят». Еще в пору моей «общественной работы» удалось вырваться на полгода в морскую экспедицию на судах «Акванавт» и «Витязь». Это случилось в 1977 году. Не имея морской специальности, я был оформлен буфетчиком. Из всей команды «Акванавта», включая капитана Зимина Е. Ф., я был единственным членом экипажа, имеющим высшее образование. Но, не будучи белоручкой, я был готов на любую, самую черную работу, лишь бы осуществить мечту детства — увидеть заморские тропические страны. Умело играя на моем «романтизме» и желании не быть обузой команде, Евгений Федорович постепенно взвалил на меня обязанности матроса, артельщика и буфетчика. Кроме того, само собой, мне пришлось выполнять в редкие свободные минуты и художественные работы. Все это, естественно, за одну зарплату. Но я держался, не желая конфликтовать с начальством. К сожалению, я не разделял глубокой любви всей небольшой команды нашего корабля, во главе с капитаном, к горячительным напиткам. Как-то, после очередного застолья, капитан, глядя мутным взором на меня, процитировал фразу, по его словам принадлежащую А. М. Горькому: «Пьяниц не люблю, непьющих — опасаюсь…». Если не опускать первую часть фразы, нашему «кэпу» вряд ли пришлось бы сколько-нибудь длительное время проходить в любимчиках Алексея Максимовича…

Однажды, неся ночную вахту на рейде Мадраса, я неосторожно вступил в полемику с благодушно настроенным Евгением Федоровичем. Темой послужил тезис, выдвинутый капитаном по поводу его полномочий вдали от родных берегов. По его версии, он вправе не разрешить подчиненному выход в иностранном порту, даже не имея претензии к несению службы данным субъектом. Обманутый атмосферой демократизма нашей беседы, я позволил себе усомниться в правомерности подобного акта. В чем мне и пришлось раскаяться уже утром, будучи вычеркнутым из списков увольняемых на берег. Использовав сей аргумент, столь же изысканный, сколь и доказательный, морской волк взошел на палубу ошвартованного рядом с «Акванавтом» «Витязя», где и заперся в каюте капитана заслуженного корабля науки, дабы продолжить возлияния во славу бога морей Посейдона.

Возмущенный актом беззакония, я во всеуслышание заявил, что на берег сходить не буду до самого возвращения в Союз, но там выведу этого деятеля на чистую воду. На беду свою, я задел одно из больных мест нашего капитана. Дело в том, что столь частое и количественное потребление достаточно дорогих напитков подчас превышает финансовые возможности капитана нашего небольшого по размерам (280 т) парохода. В таких случаях, что может помочь настоящему моряку? Правильно, стихия. А каким образом? А вот каким: как-то неся «собачью вахту» на рейде Сингапура и листая, от нечего делать, вахтенный журнал, я случайно обратил внимание на одну запись. Оказывается, во время памятной нам болтанки в Корейском проливе, когда кренометр показывал 46 градусов, подвергся крайней степени деформации чайный сервиз, стоимостью 680 рублей. О чем и был составлен акт на списание. Все бы ничего, но я, исполняя обязанности буфетчика и артельщика, не мог бы не знать о существовании столь ценного предмета роскоши… Ведь вся посуда находилась в моем ведении. А я голову готов давать на отсечение, что вся команда «Акванавта» принимала пищу исключительно из алюминиевой посуды. Из этого же благородного небьющегося материала были изготовлены и емкости для приема всех видов напитков, включая и чай…

Прошло время, все забылось. Забыл и я о своей угрозе. И не вспомнил бы, если бы по приходу в Геленджик меня не вызвали в Первый отдел, где потребовали написать объяснительную записку по поводу… поведения за границей! Поскольку я никак не мог вспомнить какого-либо предосудительного поступка, начальник отдела, Людмила Александровна, сжалившись надо мной, дала почитать бумаги, тщательно подшитые в некую папочку. Там оказались три докладных записки, подписанных капитаном, радистом и матросом 1 класса Локтионовым. Именно эти трое составляли цвет экипажа «Акванавта», являясь членами партячейки, осуществляя, так сказать, руководящую и направляющую роль, согласно Конституции. В представленных донесениях, отправленных из Мадраса (превентивная мера) значилось, что я «плохо выполнял свои обязанности» (это при том, что работал за троих и не имел ни одного замечания), что «о чем-то долго беседовал с продавщицей в одном из магазинов Сингапура», «зачем-то заходил на сингапурский почтамп», «делал попытки отделиться от группы» и т. д. Преступления, что и сказать, столь ужасные, что, являясь безусловным доказательством моей принадлежности к международной мафии, наталкивали на мысль и о добросовестной работе на сингапурскую разведку, а может быть даже на Центральное Разведывательное Управление США. В своей объяснительной записке, отдавая должное чекистской проницательности вышеуказанных членов КПСС, я указал возможные причины появления на свет столь важной информации и изложил свою версию событий, легших в основу таких тяжелых обвинений. С тем и был отпущен.

Когда же через несколько лет мне представилась возможность еще раз сходить «в загранку», выяснилось, что виза мне закрыта. Желая выяснить причину такого недоверия, я явился в ГК КПСС к председателю «выездной комиссии» Т. Н. Салтовец. Она обещала узнать и попросила подойти на следующий день. По ее выражению «ЭТОТ ТОВАРИЩ» даже руками замахал: «Его за границу? Что Вы, что Вы!..». «Татьяна Николаевна, скажите, за что? Вот я хочу исправиться. Я хочу быть хорошим. А для этого я хоть должен знать, за что наказан?». «Ну кто же Вам скажет?». Пришлось мне и это проглотить. Очевидно, при этом подставил другую щеку — и удар по ней последовал в 1983 году. Мне пришло приглашение от друзей из Болгарии. Приглашали вместе с женой и ребенком с условием, что таким же образом я приглашу и их. В течение нескольких дней мы с Людмилой обежали все учреждения, оформили все документы, оплатили пошлину и стали ждать разрешения на выезд. Прошло около месяца, я был приглашен в паспортный стол. Начальник паспортного стола стала зачитывать мне официальную бумагу: «…В выезде отказать. Михайлов». На мой вопрос: «За что?», Зинаида Николаевна только руками развела…

В то же время началась охота за мной прокуратуры во главе с В. Б. Быковым. Сначала провалилась попытка инкриминировать мне дачу взятки за квартиру. Но не унывающий Владимир Борисович дал указание провести проверку моих денежных дел — поездок на соревнования, командировок и т. д. И эта попытка оказалась не более успешной, чем первая. Но не зря в народе говорят: «Был бы человек, а дело найдется!» Что больше всего осуждается и что легче всего сфабриковать в нашем высокоморальном обществе? Загадка для первоклассника — конечно, «а-мо-рал-ку»!..