Промежуточный человек

Но на этом знакомство Дубровина со спецавтоцентром не закончилось.

Назавтра у него полетел еще и стартер. Это как созревшие яблоки — начали сыпаться, не остановишь.

Но опыт уже был. Минуя диспетчера, Дубровин подошел прямо к начальнику производства и испросил разрешения загнать машину на диагностику. На диагностику тоже было нельзя. «Сначала мы должны быть уверены, что сможем устранить неисправность», — пояснил начальник, но разрешение все же дал. Под честное слово, что больше его Дубровин ни о чем не попросит. Только диагноз. Ставить диагноз — это все-таки не лечить… Начальник производства дал добро, и за пять минут до начала обеда Дубровин на своих «Жигулях» был уже в цехе. Важным было именно это — проникнуть на территорию. Спецавтоцентр все-таки не сапожная мастерская, здесь строгий режим… А через пятнадцать минут по окончании обеденного перерыва машина была в порядке, и Геннадий уже уговаривал приемщика выпустить его на волю. Это оказалось еще сложнее, чем попасть в цех.

Сложность в том, что машину никто не принимал и не осматривал, соответственно никто не мог и выдать.

— А как это у вас обычно делается? — спросил Дубровин.

— Обычно?..

Обычно делалось иначе. Дубровин должен был пройти диагностику, потом приемщик должен был принять автомобиль и передать его мастеру. Мастер должен был выделить рабочего, который бы снял неисправный стартер и поставил бы на его место новый, полученный на складе.

— Но стартеров на складе нет, — сказал Дубровин.

— Вот именно что, — согласно кивнул приемщик.

— И починить старый стартер вы не можете, потому что нет запчастей?

— Ага, не можем, — сообразительность доцента приемщику импонировала.

— Значит?

— Значит, вас сюда не надо было допускать. Но вас допустили. На диагностику? Тогда после диагностики вы должны вытолкать машину за ворота. Там любой самосвал за трояк отбуксует вас до стоянки. А потом звоните диспетчеру, есть ли в наличии стартеры.

— И узнавайте, что стартеров в наличии нет, — подхватил Дубровин.

Беседа пошла по второму кругу. Приемщику это надоело, и он подписал пропуск на выезд:

— Кто вас вообще сюда допустил?

За обеденный перерыв стартер с машины Дубровина был снят и отремонтирован все тем же вчерашним слесарем, который взялся еще и дозаправить аккумулятор электролитом и заменить перегоревшую лампочку указателя поворота.

Все было проделано в четыре раза быстрее, чем вчера с заменой генератора. И стоило ровно вчетверо дешевле.

— Совпадение, разумеется, случайное, — подвел итог Дубровин. — Время ремонта и цена услуг ни в какой зависимости не состоят. Ибо в первом случае это время волокиты. К затратам труда оно отношения не имеет. Фокус в том, чтобы волокиты избежать…

Здесь Дубровин помедлил и потянулся было за свирелькой. Свой пассаж он намеревался соответствующим образом музыкально оформить.

— Это можно сделать, только… обойдя промежуточного человека, — провозгласил наконец он свой вывод.

— И это все? — спросил Сватов, не скрывая разочарования.

У Геннадия было все. По этому вопросу он закончил. До конца отпуска машина, слава богу, не ломалась.

— Я не о том, — сказал Сватов. — Я о выводах.

С выводами Геннадий тоже закончил.

А Сватов с выводами еще только начинал. Он всегда начинал там, где Дубровин обычно заканчивал.

— Неправильно ты живешь, — начал Сватов. — Неправильно, серо и скучно. И умения твои по-жульнически мелки, и выводы скучны и примитивны. И прокурор с ба-а-альшим сачком по тебе скучает. Потому что все ты по-жульнически мелко крадешь. И детали для ремонта машины или кожу для набоек, и рабочее время слесаря или сапожника. А философия твоя как у мошки. В биологии это называется — «контактные насекомые». У них нет сознания и даже примитивной способности накапливать рефлексы. Летят, пока не натолкнутся на препятствие. Натолкнувшись — его обходят… Сегодня ты обошел приемщицу в сапожной мастерской. Завтра — начальника производства и диспетчера в автоцентре. Послезавтра? Послезавтра ты будешь чинить и ботинки, и машину сам. Точно так же, как сам делал под свой дом фундамент. Потому что в своих выводах ты сапожник. Спасаясь от промежуточного человека и стремясь его обойти, ты, конечно, приближаешься к совершенству. Когда приблизишься вплотную — все будешь делать сам, всех обходя, в том числе и исполнителей. Или будешь довольствоваться тем, что имеешь. И вместо машины ездить на развалюхе, а вместо дачи иметь лачугу…

Дубровин предпочитал довольствоваться.

Смысл существования у него сводился (о чем он не однажды заявлял) к тому, чтобы понять жизнь. Главным всегда было постижение.

Слабые попытки вмешаться в жизнь, как-то ее перестроить, предпринятые Дубровиным в Ути и названные Сватовым трепыханиями, были — теперь с дистанции времени это стало очевидным — не более чем любительством, хотя и затянувшейся, но игрой, увлекшей Дубровина (как увлекает и затягивает даже самых пассивных из нас всякое практическое дело), но не надолго и не всерьез. Играя в положительные установки, доцент от кибернетики легко и безобидно, как ребенок от поломанной игрушки, отказался от этой игры, избавился от лишних забот, оказавшихся для него непосильными.

Довольствоваться он предпочитал малым.

Это и раздражало Сватова, считавшего себя человеком действия. Жить для него всегда означало совершать, главным всегда было не подчинение обстоятельствам, а их преодоление. Дубровина за безынициативность он осуждал, считая его потребителем, к тому же ленивым. Леность действия при активной проницательности мысли — здесь он усматривал падение нравов.

Достоинство свое Виктор Аркадьевич Сватов видел в том, чтобы преодолевать. И страсть как любил свои преодоления демонстрировать. Эта страсть и вела его в Уть. Очень уж хотелось ему показать, как легко и изящно можно там все устроить: с минимумом моральных и физических затрат, на одном лишь правильном понимании жизни.

Разумеется, при этом он, как всегда, немножечко блефовал. Слишком хорошо я его знал, чтобы этого не чувствовать. У меня вообще складывалось впечатление, что Сватов просто, что называется, «шел на принцип». А Дубровин его на это, похоже, просто подзаводил.

Все как бы менялось местами. Дубровин становился наблюдателем. А Сватов для него (как когда-то Дубровин для меня) оказывался лакмусовой бумажкой. И катализатором событий.

— Дом в деревне, — говорил теперь Сватов, не желая замечать ни моей ироничности, ни демонстративного скепсиса Дубровина, — современному горожанину нужен как воздух… Воздуха нам не хватает… Вопрос только в отношении. Вопрос в том, чтобы не мы на свою недвижимость работали, а она на нас.

— Если человек хочет попробовать, — подначивал его Дубровин, — не стоит ему мешать. Вся наша жизнь состоит из повторения ошибок, и только из-за того, что учимся мы не на чужих ошибках, а лишь на собственных.

Уж он-то знал, чем можно Сватова завести.

— Жизнь коротка, — упорствовал тот. — И жить надо не размениваясь, — беспощадно топтал он Дубровина, уже ощущая себя владельцем роскошного особняка. — Каждый должен заниматься своим делом, в меру своих способностей и возможностей.

— Ну да, — иронизировал я, — один должен продавать, а другой покупать дом. Один избавляться от бремени, а другой надевать на себя хомут.

— Каждый должен иметь то, что ему положено, — упорно стоял на своем Сватов. — Жить во дворце и пользоваться им должен тот, кто может его построить. Причем построить квалифицированно.

Квалифицированно — значит хорошо, быстро, рационально. Это я понимал, я только не совсем понимал, на что Сватов рассчитывал, как он намеревался выстроить себе этот дворец.