Промежуточный человек

— Надо ему позвонить. — Сватов снова что-то черкнул в папке. — Он мужик понятливый, пусть сам и решает, что ему легче — две машины сена забросить или… Или пусть дает корову напрокат. — Увидев мое недоумение, Виктор Аркадьевич сразу завелся: — А что? С мая по сентябрь забросил сюда корову… По-моему, вполне реально. Практическая помощь ветеранам. Если тут до них никому дела нет. — В достаточной мере убедив себя, Сватов подытожил: — Ты ему так и намекни: молоко мы ему отработаем. Заткнем, например, одну из прорех в строительстве, чего надо, подбросим. Что за жизнь в деревне без парного молока?

Оставив это как вполне решенное, Сватов поинтересовался:

— А зимой вы как сюда ездите?

Старики опять смотрели на него с недоумением. Ни зимой, ни летом они никак сюда не ездили, потому что лет двадцать никуда и не уезжали. Мы с Дубровиным тоже были в Ути зимой только один раз.

— Кто-то же сюда зимой ездит. Ну, почту вам привозят?

— Так пехом, — ответил Константин Павлович, — если снега не вельми много.

— Да-а… — протянул Сватов и снова в папке что-то пометил. — Сколько тут у вас до конторы?

— По прямой, как птицы летают, километра два, а речкой-то пять с гаком.

— Зимой здесь жить нельзя, — нетерпеливо заметил Дубровин.

У него весь этот разговор вызывал нескрываемое раздражение.

— Живут же люди, — глубокомысленно протянул Сватов, не замечая категоричности приятеля. — Где тут у вас телефон?

Тут уж и я почувствовал неловкость. К чему здесь это высокомерие, зачем этот начальственный тон? Противоестественно, даже глуповато все это выглядело и не совсем прилично. А за стариков обидно. Как-то уж больно они засуетились, как-то чересчур приниженно с новым соседом себя повели. Анна Васильевна, правда, старалась выводить разговор на привычную ей нарочито-грубоватую стезю, но получалось это у нее как-то сбивчиво, неестественно, даже заискивающе. За зиму старики заметно сдали. Да и заволновались, утратив соседа. Что ни говори, приезды Дубровина в Уть ощутимо скрашивали их лишенную всяких внешних событий жизнь. Теперь, это было заметно, очень уж им хотелось и с новым поладить. Оттого и объясняли ему все, стараясь угодить, досадовали, что все так нескладно выходит. Вот и корову продали, и телефона поблизости нет…

— Раньше был телефон за рекой, у Федьки. Так он его сгубил, — пояснила Анна Васильевна.

— Что значит сгубил? Сломал, что ли? — спросил Сватов.

— Не… Снес телефон в контору. Ему он без надобности…

Телефон Федьке и действительно был ни к чему. Он нам с Дубровиным это однажды доходчиво объяснил: «Звонят — только от дел отрывают без толку. Кому надо, так подъедет». От каких таких дел могли отвлекать Федьку телефонные звонки, мы не совсем себе представляли, но охотно поверили, что этот предмет цивилизации бывшему колхозному бригадиру был не нужен. Не говоря уж о том, что прямая связь, а отсюда и прямые взаимоотношения деревни с конторой Федьке даже мешали.

Повздыхав о трудностях, на жизнь свою посетовав, так и не дождавшись приглашения к столу, старики собрались уходить. Сватов, обедать вроде и не собиравшийся, удерживать их не стал. Обмеры он закончил и теперь делился с нами своими намерениями.

— Дом мы сохраним, пожалуй, в его первозданном виде, — говорил он, подначивая Дубровина. — Как память старины и запустения. Камин оставим тоже, — успокаивал он приятеля. — Кустарный, конечно, камин получился, но здесь он вполне подходит к интерьеру. Раньше и вообще избы топили по-черному. К нему мы сбоку пристроим русскую печь. Хотя, конечно, дешевле было бы его разобрать…

Дубровин взял висящую на стене у камина кочергу и с угрожающим видом двинулся на Виктора Аркадьевича.

— Я же говорю, оставим, — увертывался от него Сватов, огибая угол стола. — Как светлую и теплую память о бывшем домовладельце… Нет, ты послушай, — он обращался ко мне, — зачем сносить такой замечательный дом? Где тогда будут жить мыши?.. Крышу мы над ним воздвигнем новую, вокруг все обстроим, с фасада облицуем кирпичом — будет мемориал.

Петя, до сих пор в разговоре не принимавший участия, оживился. Кирпич у него был. В магазине только что закончили сооружение пристройки. Кирпича осталось — бери, не хочу. Разгружали, правда, прямо самосвалом, много битого, но можно выбрать. В дело пойдут и половинки. Главное, что даром.

— Кирпич, Петя, мы завезем настоящий. Знаешь ли ты, Петя, каким бывает настоящий кирпич? Настоящий кирпич на заводе заворачивают в бумажку — каждую штуку отдельно. Ровный он, Петя, как шоколад, и вечный, как жизнь. Под Вильнюсом есть такой заводик, глину на нем по нескольку раз продавливают через марлю, а вокруг бассейна, где она отмокает, специально высаживают травку, чтобы, боже упаси, не попала пыль… Кирпич там делали полтораста лет назад и сейчас делают. Из такого кирпича можно строить мавзолеи…

— Я смотрел, — сказал Петя. — Вы про это здорово показали в своей полнометражной картине.

Завмаг Петя безмерно любил кино и художественную литературу, вообще все художественное. Он восхищался, как это можно так изобразительно все снимать, особенно критическое, и как это разрешают показывать даже по телевизору. Еще больше любил Петя в искусстве сильных и творческих людей. На этом и сошлись они со Сватовым. Виктор Аркадьевич в художественном мире, бесспорно, был человеком выдающимся, это Петя, как человек тоже талантливый, хотя и в своей области, сразу понял и почувствовал. Активность Сватова, его самостоятельность во взглядах, решительность в действиях Пете очень импонировали. Будучи тоже активным и решительным человеком, Петя ощущал со Сватовым прямо родство душ, хотя и ставил его гораздо выше себя. Сегодня, пригласив Петю на столь важное мероприятие, Сватов его к себе как бы приравнивал, выделял из многих, оказывал доверие и демонстрировал дружеское расположение. Потому и отнесся к приглашению Петя с полной серьезностью.

Сватов вышел в сад.

— Анна Васильевна! — крикнул он. — Пожалуйте сюда вместе с супругом.

Но старики, заметив нового соседа, уже и без того тянулись к дому картофельной стежкой.

— Без воды о строительстве нечего и думать, — пояснил нам Сватов и повернулся к соседке. — Анна Васильевна, где этот деятель, — Сватов кивнул в сторону Дубровина, — обещал пробурить вам скважину?

— Да пусть ее, — замялась, засуетилась та. Сказать о намерении Дубровина устроить колонку на ее территории она стеснялась. — Нам этих обещаний вовсе не надо. Вы люди городские, вам и вода пусть. Сколько нам, старым, тут осталось…

— Значит, так. Скважину будем бурить в среду.

Виктор Аркадьевич в папке что-то черкнул, он упрямо продолжал строить из себя всемогущего босса. Очевидно, таким образом он просто разгонялся. Но все равно тут чувствовался явный перегиб. Впрочем…

Впрочем, Сватов был уже не тот, каким мы его знали, и его уверенность в себе была вовсе не такой беспочвенной, как это могло показаться со стороны. Чтобы это понять, надо проследить одну случившуюся с ним метаморфозу, в итоге и приведшую Виктора Аркадьевича к дружбе с Петей.

Глава четвертая МЕТАМОРФОЗА (ДОПОЛНЕНИЕ К ПРЕДШЕСТВУЮЩЕМУ)

Отказавшись что-либо делать собственноручно, Сватов нельзя сказать, чтобы бедствовал. Выручала его прирожденная способность опираться на ближних. Делать это он умел, как уже говорилось, никого не обременяя, а даже этим как бы осчастливливая. Как осчастливливал своих приятелей Том Сойер, «доверяя» им красить забор.

Впрочем, и здесь все не так просто ему давалось, как может представиться человеку непосвященному. Методика, выведенная Виктором Аркадьевичем из осмысления жизни, вынашивалась и шлифовалась годами. Долгим путем шел Сватов к пониманию незаменимости Пети.