Прорвемся, опера! Книга 4

— Так варенье отправила, да побили все банки, пока везли, — он покачал головой, — орехи грецкие ещё положила, дети их любят, шмотки вязаные какие-то. Один хрен — всё в варенье у***кали! Я ж без злобы тогда сказал… ну, дурак конечно, что на всю улицу орал… а Генка Заяц хрясь, и забрил меня! Обидчивый он больно, всю дорогу таким был. Заяц, он и есть Заяц!

— Ты с ним учился? — уточнил я. — Он разве в этом городе родился?

— Нет, — Егоров замотал головой. — Я раньше в области жил, и он там. У него отец военный, в гарнизоне служил, а дети ихние у нас в школе учились. Вот и Кобылкин тоже с нами. Потом уехали, а я вот его увидел и сразу вспомнил. А по стрельбе я не в курсе, только на следующий день узнал…

Тут Егоров задумался.

— А вот если прикинуть-то, не повязали бы меня, вдруг бы застрелили? — испуганно спросил он.

— Не думай о таком лучше. Почему ты его Зайцем назвал?

— Так это самое, у него раньше плямба была здесь, — он показал пальцем себе под нос и провёл над губой. — Дырка, разрез, типа, как у зайца, раздвоенная…

— Заячья губа? — догадался я.

— Во-во, точно! — Егоров обрадовался. — Всё детство ходил, плевал через неё, шепелявил, а доктора-то и сделать ничего не могли. Кто-то зашивал, а хреново выходило, ещё хуже, чем было, и опять разрезали. Потом, вроде как, в Ленинград съездил, ему губу зашили уже нормально, а потом он уехал с концами. Вот вчера я и увидел впервые за столько лет. Ну а я дурак, конечно, говорю, не думаю, да и выпимши был. Мог бы догадаться, вспомнить, что его всё детство дразнили из-за этого, а не оратьоб этом на всю улицу. Извиниться даже хотел, да и так уже огрёб, всю посылку ухандошили в машине. Не до извинений теперь, — мужик насупился.

Ага, вот откуда шрам на губе, не от ножа, а от другого. У детей иногда такие есть, но сейчас их лечат сразу, а вот Кобылкину с таким пришлось пожить, комплексов хватануть. И мне сразу вспомнились слова профессора, что у маньяка может быть физический дефект…

Ладно, пока прямых доказательств нет, только косвенные, а за заячью губу не арестовывают. Хотя реакция следака на слово «Заяц» слишком уж бурная, в детстве над ним из-за этого явно сильно издевались. Накипело…

— Короче, дай мне свои координаты, — я достал блокнот, — если что, свяжусь.

Как официальный свидетель он пока числиться не будет, нечего Кобылкину про него знать. А я пока разберусь с этим вопросом. Пока же чем дальше я копал, тем больше подозрений было.

Но опять-таки, обвинять раньше времени не буду. Всё должно быть точно и с железной доказухой. По-другому я работать не привык, ни в той, ни в этой жизни…

* * *

Я сел за свой стол и выложил записи. Хотел начать делать справку в ОПД по Зиновьеву, которую с меня будут трясти. Якут тоже что-то писал, Витя Орлов зашивал порванную сумку, в которой мы носили автомат, а Сафин рассказывал Устинову о временах своей службы в стройбате, в Монголии.

— Ну и построили мы им этот дом, — Руслан сел на своё излюбленное место на подоконнике, — и туда пригнали монголов со степи. И пригнали с какой-то глуши, реально, они как в том анекдоте про чукчу, унитаз впервые в жизни видели.

— Это где он в сортире жил, чум устроил, а в туалет за чум, в тундру ходил? — Устинов усмехнулся.

— Вот почти то же самое. Что им в этой пятиэтажке делать — понятия не имеют, всю жизнь в чуме прожили, баранов и коней пасли, а тут переселяют в дома благоустроенные! Вот и намучались мы с ними, нахрен, задолбали нас! Там, кстати, ща прикол расскажу, мужики, — Сафин оглядел нас с улыбкой. — Одно время в соседней роте бои кулачные устраивали, двух самых крепких монголов выберут — и ставят на них сигареты, кто кого победит. А вот потом офицеры узнали, и…

Оглушительно зазвонил телефон, Руслан потянулся и снял трубку сам.

— Слушаю, Сафин. Да, Петрович, пусть собирают оперативную группу, отправлю кого-нибудь с ними… ну лучших отправлю… хотя кого лучших? У меня все лучшие, — он усмехнулся, а Шухов на том конце что-то проорал. — Ладно, — Руслан опустил трубку на аппарат и глянул на меня. — Паха, тут Шухов возникает, на всякий случай тебя отправлю, у тебя глаз намётанный. Там в клоповнике одном трупешник висит в петле, и участковый говорит, что его туда, похоже, кто-то засунул, а не он сам залез. Глянул бы ты, лишь бы опять не маньяк.

— Ладно, гляну, — я поправил кобуру. — Следак сегодня кто дежурный?

— Ирина Полежаева, — ответил Сафин после секундного раздумья. — Видел утром.

* * *

Участковый, пожилой мужик c очень редкой для наших краёв немецкой фамилией Шнайдер (звали его обыкновенно, Пётр Владимирович), любил читать детективы, поэтому заметил, что у висельника на коже прямо над петлёй виден другой след от удушения.

Явный признак того, что его повесили в одном месте, потом перенесли сюда и повесили снова, вот он и забил тревогу, когда приехал по вызову.

Это коммуналка на Старом городе, в паре домов от того места, где жил Кащеев. Бухали в этой коммуналке каждый день, драки и разборки происходили регулярно, и участковый мог ходить сюда как на работу, потому что то соседи жаловались на шум, то кто-то устроит очередной потоп или разобьёт окна.

Но сегодня тихо, пьянчуги разбежались, увидев, что в одной комнате оказался труп. И этот повешенный — явно не завсегдатай местных гулянок, потому что ему было меньше тридцати, и одет он прилично. Я бы даже сказал, что это кто-то из братвы, но лично я этого парня не знал и в городе не видел.

— Да, вы молодец, Пётр Владимирович, — Ванька-судмед забрался на табуретку и присмотрелся к петле, врезавшейся в шею. Тело ещё не сняли. — Вот сразу увидели. Да, умер вот от этой, — он ткнул карандашом в заметный след на шее над петлёй, — а уже после смерти перецепили.

— Когда он умер, Ваня? — спросил я, достав блокнот. — Хотя бы примерно?

— Знаешь, — он повернулся ко мне и посмотрел сверху. — У меня впечатление, что давно, просто слишком холодно, но душок всё равно есть, чуешь? Трупное окоченение давно прошло. Надо вскрытие делать. Правда, как его тащили и поднимали? Тяжёлый парень.

— Да, один человек тут бы не справился, — я подумал. — Ладно, поищем, кто тащил, кто-то да должен был видеть.

Надо снимать тело вместе с петлёй, но, судя по всему, этого душили не струной, а просто повесили. Придётся опрашивать соседей, что видели и слышали. Правда, никто тут не будет гореть желанием поделиться, но что-нибудь да придумаем.

В комнате холодно, от замёрзших напрочь окон тянуло морозом. Участковый говорил, что дверь была заперта, в комнате никто не жил, а прежний хозяин уехал на заработки и пропал. Местные положили одеяла у порога, чтобы оттуда не тянуло холодом. Но душок даже от замороженного тела шёл сильный, вот кто-то и позвал милицию, не выдержал. Дверь вскрыли — и увидели труп.

Но где его убили и зачем притащили сюда — вопрос, который надо выяснить.

В коридоре раздался топот множества ног. И кого это там несёт? Все причастные уже на месте: Ирина пишет протокол осмотра, участковый пошёл по соседям, Кирилл фотографирует, а Ванька осматривает труп, насколько получается.

— Вот он где, — первым в комнату вошёл отец, следом за ним опера из его отделения. Смотрел он в лицо покойнику. — Эх, Серёга-Серёга, — он поцокал языком. — Не уберегли мы тебя.

— Он ваш, — догадался я.