Прощайте, сожаления!
Шрифт:
– Приятно, когда урожай, как в этом году, когда зерно хорошо сыпется в бункер...
"Неужели ему на самом деле приятно сидеть весь день в раскалённой кабине, которая кажется адом?" - с удивлением подумал Каморин и прокричал новый вопрос:
– Но работать-то тяжело?
– Да, приходится каждое утро подниматься в четыре, через пятнадцать минут отправляться в поле и потом сидеть в этой кабине до полуночи, - заорал Наумов в ответ, делая частые паузы для того, чтобы набрать побольше воздуха.
– Но мы, селяне, к такому труду привычные. Хлеб ведь убирать надо. Если не мы, то кто же? Плохо только, что техника очень изношена. Чуть ли не каждый год разбираем один комбайн на запчасти...
– Зато платят вам, наверно, хорошо?
– Мне обещали за сезон сто тысяч. Ведь не обманут же?
– даже сквозь грохот металла в голосе комбайнёра Каморину послышалось сомнение.
–
Каморин сообразил, что по ведомостям Енютин ежемесячно выплачивает своим механизаторам только аванс, какой-то минимум для выживания, а основное вознаграждение, на которое они рассчитывают, выдаёт после уборки и продажи урожая. И в том случае, если цены на зерно сильно упадут, обещанного можно и не получить... Новых вопросов он задавать уже не стал, постеснявшись донимать ими человека, который давно недосыпает. Наверно, именно из-за этого комбайнёр и его товарищи кажутся в своих кабинах торжественно-сосредоточенными, ушедшими в себя, отрешёнными от мира, а на лицах их лежит серая тень усталости. В принципе, услышанного было вполне достаточно для репортажа. И заголовок, пусть немудрящий, но зато точный, вдруг сам пришёл в голову: "Нелегко, но к труду мы привычные". Это слова самого Наумова.
Неожиданно грохот прекратился. Комбайн остановился. Каморин с удивлением огляделся по сторонам и в полусотне метров увидел другой стоящий комбайн, возле которого возился низкорослый парень в чёрной футболке с белёсыми пятнами от высохшего пота. Наумов открыл дверцу кабины и закричал:
– Эй, что там у тебя!
– Сломался контрпривод молотилки!
– отозвался парень.
– Пойду посмотрю, - буркнул Наумов, вылезая из кабины.
Каморин решил, что нет смысла ждать комбайнёра и потом снова трястись в душной кабине. Он спрыгнул на землю и зашагал по рыжей, колкой стерне только что скошенной полосы к началу поля, где проходила грунтовая дорога. Там сейчас была видна какая-то странная, несуразно длинная машина. Чуть позже, подойдя ближе, он разглядел, что это фургон "Бычок" с прицепленной к нему большой тележкой в виде платформы без бортов, накрытой брезентовым навесом. Затем он различил установленные на тележке две скамьи и стол. На его глазах две женщины в синих халатах вышли из фургона, поднялись на тележку и начали что-то расставлять на столе. Он догадался, что это передвижная столовая, которая привезла комбайнёрам обед.
Трапеза в поле! Быть может, для селян это дело самое обыкновенное, но он такое видел впервые. Наверняка и многие жители райцентра, не связанные с сельским хозяйством, не представляют себе, как организовано питание механизаторов во время страды. Об этом, несомненно, стоит рассказать. Каморин направился к женщинам, что хлопотали вокруг стола на металлических ножках, привинченных к платформе тележки. Одна из женщин, лет сорока, с круглым лицом и светлыми бровями, разливала по тарелкам дымящийся борщ, а другая, молодая, с чёрными прядями, выбившимися из-под белой косынки, раскладывала возле каждой тарелки прямо на клеёнку куски хлеба.
– Здравствуйте, я из "Оржицкой нови", - начал Каморин, подойдя к женщинам.
– Еду вы доставляете из Лубновки?
– Нет, кухня у нас поближе, в лагере механизаторов, рядом с током, - ответила старшая женщина.
– Там народу много, всех надо кормить.
– Сколько стоит обед?
– Работникам он обходится в половину себестоимости - пятьдесят рублей. Наличными они не платят. Просто каждый месяц из их зарплаты удерживается плата за обеды. А ужинают они бесплатно.
Каморину пришла в голову мысль о том, что женщины могут подумать, будто он напрашивается на обед. Смущённый, он отошёл в сторону, хотя ему на самом деле хотелось есть. Между тем механизаторы заметили прибытие передвижной столовой и устремились к ней, оставив свои машины. Один за другим они поднялись на тележку и заняли места за столом. Ели они неторопливо, переговариваясь между собой. Каморин подумал о том, что для них, одиноких в своих кабинах чуть ли не круглые сутки, общение сейчас столь же важно, как еда. Завистливо наблюдая за обедающими, он придумал концовку к своему репортажу с поля: "Так вкусна нехитрая снедь для тех, кто начал свой рабочий день ещё на заре. Для них, хлеборобов, исполнены особого смысла древние слова: "Хлеб наш насущный даждь нам днесь..."
Каморину вдруг показалось очень привлекательным и даже уютным это поле с его дальней лесополосой, плодородной, ухоженной почвой и хорошо налаженным трудом и бытом земледельцев. Особенно радовало его глаз и что-то, казалось,
шевелило в памяти относительное многолюдье здешних работников. Он вдруг живо представил себе, как трудились когда-то крестьяне, его предки, на своих небольших наделах размером этак с полдюжины десятин, то есть что-то около нынешних пяти-шести гектаров. Это же, в сущности, всего лишь клочок земли длиной, допустим триста метров, а шириной - двести, на котором легко можно было не только видеть соседей, которые одновременно с тобой пахали, сеяли или убирали урожай, но даже слышать, что они пели. Весело было, наверно, в ту пору в поле, когда там трудилась вся прежняя, многолюдная деревня!..Подъехал очередной зерновоз - оранжевый "КамАЗ". Водитель, сорокалетний крепкий мужик с насупленным взглядом воспалённых глаз, остановился возле самой передвижной столовой. Каморин сразу кинулся к нему с просьбой подвезти до тока. Уже зная, наверно, о заезжем корреспонденте, тот молча кивнул в знак согласия. Каморин мгновенно забрался в кабину "КамАЗа".
– Дождь будет, - помолчав, сказал водитель.
– Почему так думаете?
– Да вот чудище залетело, - водитель указал взглядом на тёмный мохнатый комочек, с жужжанием возившийся на тонированном козырьке верхней части лобового стекла.
– Шмели всегда летят в окна перед дождём. И небо какое - всё заволокло тучами. Хотя с утра было чистое...
– Так это беда для вас! В раскисшем поле комбайнам делать нечего!
– Нет, в сущности, не беда. Все замучились уже работать днём и ночью. Хоть бы денёк отдохнуть! А больше всё равно не получится: в эту пору затяжных дождей не бывает, солнце скоро всё высушит...
Каморин искоса присмотрелся к водителю и различил на его лице ту же серую тень усталости, что и на лицах комбайнёров. К тому же эти воспалённые глаза и трёхдневная щетина на щеках... Этот работяга казался бесхитростным. Отчего не уточнить у него свою догадку о том, кто является хозяином "Лубновского"?
– Кто по-настоящему переживает из-за дождя, так это, наверно, ваш хозяин Енютин...
– Енютин у нас директор, а не хозяин, - помолчав, лениво отозвался водитель.
– "Лубновское" принадлежит Хнырову.
– Шурину Гомазкова?
– Уж не знаю, чей он шурин, а только зовут собственника Хныров Николай Георгиевич. Он приезжал к нам однажды, всё здесь осматривал, Енютин его нам представил. Мужик ещё довольно молодой, ниже среднего роста, с бритой головой, взгляд у него строгий, с прищуром...
Каморин был ошеломлён. И тут Гомазков оставил свой след! Уже в который раз возникала перед ним эта зловещая фигура, точно навязчивый кошмар! Забраться в самый дальний угол района, провести полдня в одном из лучших здешних сельхозпредприятий и перед самым отъездом вдруг узнать, что и оно контролируется Гомазковым, - этого он никак не ожидал. В такую возможность верить просто не хотелось. Всё походило на то, что на самом деле район находится у Гомазкова "под колпаком".
Когда комбайнёры закончили свою трапезу и возобновили работу, в небе уже грохотало и упали первые капли дождя. Всё-таки за полчаса "КамАЗ" успел набрать из-под комбайнов полный кузов зерна. К тому времени, как зерновоз выехал на грунтовку, ливень извергался сплошной водяной стеной. Люди, комбайны, машины - всё подёрнулось мутной пеленой, в которой терялась линия горизонта и серое небо сливалось с такой же серой землёй. А спустя ещё полчаса, когда Каморин доехал до тока, гроза почти кончилась. Но женщин с лопатами и других здешних работников не было видно нигде. Лишь после того, как он выпрыгнул из кабины в зябкую сырость размокшего поля и огляделся, ему стало ясно: все ещё сидят под навесом. Он сунулся туда же и столкнулся с бригадиром Иваном Георгиевичем. Тот как раз поднялся со скамьи, подошёл к краю навеса и с сомнением смотрел на пасмурное, сочившееся влагой небо, как бы раздумывая: стоит ли выходить? К нему, единственному своему здешнему знакомому, Каморин кинулся с вопросом:
– Иван Георгиевич, не идёт ли от вас до московской трассы, а лучше в город какой-то транспорт?
– Я сейчас как раз еду в город за запчастью, - хмуро ответил бригадир.
– Наумов позвонил, сказал, что срочно нужен шкив для контрпривода молотилки "Дона". Могу подвезти. Только думаю: не пойдёт дождь снова? Ведь при таком ливне, как сегодня, видимость на дороге почти нулевая...
Всё же через пять минут оба уже сидели в "Ниве" канареечного цвета, которая осторожно двигалась по вязкой грунтовой дороге в сторону Лубновки. До села они добрались через полчаса. А от Лубновки началась уже та самая асфальтированная дорога районного значения, по которой утром Каморин ехал на автобусе. Оба не спешили начать разговор, занятые своими мыслями.