Прощайте, сожаления!

– Нет, конечно. Всегда хочется чего-то лучшего. Но только как бы не потерять и то, что имеем. Уходящий глава района Сахненко - неплохой мужик, толковый руководитель. Правда, он мало что сделал. Но ведь и зависело от него немногое. Хорошо и то, что не дал вконец раздербанить район, не пустил хитрых инвесторов-"варягов" на лакомые пригородные земли. Вы же знаете, наверно, что здесь хотели сначала построить вредный мусороперерабатывающий завод, затем - огромный оптово-розничный молл, причём в обоих случаях таким образом, чтобы районный бюджет от этого почти ничего не получил. Сахненко "варягам" воспрепятствовал, хотя ему, понятное дело, пытались "дать на лапу". Ну они и ушли туда, где местные руководители более сговорчивые. А теперь нас хочет захватить банда юристов с Костериным во главе. Это просто ужас, что пишет он в своей газетёнке! Обзывать председателя районной Думы Елизавету Ивановну Анчишину блудницей - это же ни в какие ворота не лезет! Ну ладно ещё, когда трезвонят о том, что Сахненко и ваш редактор Застровцев приходятся друг другу сватами. Так оно и есть, хотя чем же виноваты отцы, если их дети полюбили друг друга и сочетались браком?

– Странно, что Костерин не трогает в своей газетке Жоголева...

– Это потому что он реалист: понимает, что Жоголев почти наверняка станет главой района и что с ним ещё придётся работать. Куда пойдёт наш громовержец, если районная власть не продлит ему аренду помещения для адвокатской конторы? Для меня странно другое: почему ваша "Новь" ничего не пишет ни о Жоголеве, ни вообще о выборах? Всё-таки Жоголев из команды Сахненко. Разве вы не заинтересованы в том, чтобы район возглавил ваш человек?

– Для меня самого это странно...
– пробормотал Каморин в замешательстве, а уже в следующий миг ему пришло в голову возможное объяснение: не в том ли всё дело, что Жоголев не захотел связать себя обязательствами перед Сахненко и людьми из его команды?

Оба спутника замолчали и задумались. Каморин думал о том, что политическая реклама в издании "свата" Жоголеву, пожалуй, только навредила бы. Да и не нужна ему агитационная "раскрутка", если местные селяне и так за него. Их всё-таки больше, пусть и ненамного, чем жителей райцентра. Последние, напротив, падки на предвыборные приманки, потому что в большинстве своём давно оторвались от земли, работают в городе и не имеют собственного мнения о районных делах...

Машина подкатила к току - площадке в поле с навесом на деревянных столбах от непогоды. В стороне от навеса, под открытым солнцем, прямо на голой земле лежали пшеничные бурты, вокруг которых стояли молодые бабы и ворошили, перекидывали зерно лопатами с широкими фанерными совками, похожими на те, какими убирают снег, но только без металлической кромки по краям. Чем-то эти работницы напомнили ему гипсовых "девушек с вёслами" из парка его детства. Казалось, они гребли в золотистых волнах. Впрочем, сваленное на землю жито походило и на раскалённые солнцем, дышащие жаром пустынные дюны. Каморину при виде истомлённых зноем женщин стало неловко за свою чистую одежду и никому здесь ненужную цель своего визита.

Бригадир выскочил из машины и затрусил по направлению к оранжевому зерновозу-"КамАЗу", который только что выгрузил зерно и уже отъезжал.

– Постой!
– заорал он издалека.
– Постой, Михаил! Тут для тебя пассажир!

Зерновоз затормозил, из его кабины высунул свою голову тёмный от загара, как мулат, немолодой водитель с жидкими, светлыми, наполовину выгоревшими, наполовину седыми волосами.

– Подбрось корреспондента к Наумову, - уже тише продолжал бригадир, но так, что Каморин по-прежнему слышал каждое его слово.

– А что за газета? "Ордатовская правда"?
– поинтересовался водитель.

– Нет, всего лишь "Новь" - наш районный "брехунок"...

Каморин почувствовал, что лицо его становится горячим. Вот, оказывается, как простой народ называет его газету! Ах, как неприятно! Дожив почти до старости, он так и не научился легко переность мелкие уколы самолюбия. Впрочем, свою скверную репутацию "районка" получила задолго до него. Так что чёрт с этим!.. Не дожидаясь, когда его позовут, он вышел из "Нивы" и подошёл к зерновозу.

– Садитесь!

– вежливо-равнодушно сказал Михаил, распахивая дверцу своей кабины.

В пути Каморин почувствовал, что водитель скучает и не прочь потрепаться. И на самом деле тот без наводящих слов заговорил заговорил о своём директоре: о том, какой он хороший руководитель, как старательно вникает во все производственные вопросы, всегда заметит успех в работе и поощрит за него, а если иной раз и накажет, то справедливо, не обидно. К тому же не гребёт под себя: в ведомостях на выдачу зарплаты его заработки не самые высокие. Лучшие механизаторы в страду зарабатывают больше...

Слушая это, Каморин кивал в знак сочувственного внимания и думал о том, что наверняка Енютин является единственным учредителем своего ООО и получает всю прибыль от его деятельности как личный предпринимательский доход. Так что его имя в ведомостях вместе с простыми работниками, притом с не самой высокой зарплатой - всего лишь дань советским традициям. Хотя в газете о таком примере "скромности" упомянуть всё-таки стоит: будет дополнительный штрих к положительному образу директора хорошего хозяйства. Хитрый "жук" этот Енютин!

Поле, на котором трудилось звено Наумова, оказалось дальним: путь до него занял почти полчаса. Хотя и ограниченное справа лесополосой, оно всё-таки выглядело целым пшеничным морем, по которому размеренно, плавно, будто корабли, шли смежными курсами четыре комбайна, опережая друг друга на сотню метров. С интервалом в несколько минут один из них останавливался и включал мигалку над своей кабиной, подавая сигнал о том, что бункер полон. Тогда к комбайну подъзжал зерновоз, такой же оранжевый "КамАЗ", и забирал в свой кузов зерно, которое сыпалось из "хобота" выгрузного шнека. Ближайший комбайнёр хорошо просматривался в своей кабине: это был парень лет под тридцать с недавно выбритой головой и торчащими ушами, в синей выгоревшей футболке. На прибывших он бросил только беглый взгляд и тотчас снова опустил его долу, весь, казалось, поглощённый наблюдением за тем, как мерно стрекочущая жнейка его комбайна срезает и "заглатывает" колосья, сухие, очень светлые, как бы выцветшие под жарким солнцем.

– Наумов третьим идёт, - сказал водитель Каморину, остановив машину на краю поля.
– Вы подождите его здесь, а я сейчас буду забирать зерно из бункеров и затем поеду на ток.

Каморин вышел из машины и дождался подхода комбайна "Дон", управляемого своим будущим героем, которого разглядел в его кабине не без удивления: тот выглядел худым, измождённым, почти стариком, с заострившимися чертами усталого лица, тёмными впадинами глаз и белой тряпой на голове, повязанной в виде банданы.

– Василий Григорьевич, я к вам из газеты!
– закричал ему Каморин, махая рукой.

Тот всмотрелся в нежданого гостя, остановил комбайн, открыл дверцу кабины и переспросил:

– Откуда? Из газеты? Из "Нови"? Если хотите поговорить, залезайте в кабину! Стоять мне некогда!

– Но мне ещё нужно сфотографировать вас...

– Фотографируйте, только быстрее!

Каморин достал из сумки свой недорогой "Canon" и поспешно сделал два снимка. Как только он забрался в кабину, в которой терпко пахло машинным маслом, комбайн пришёл в движение. Всё вокруг завибрировало так, что трудно было стоя сохранять равновесие, а второго сиденья для визитёра не оказалось. Каморин почувствовал себя внутри жарко нагретой солнцем, гремящей жестяной банки, катящейся по камням. Стараясь перекрыть грохот металла, он громко, насколько хватило голоса, спросил Наумова о том, как идёт уборка. Тот помедлил с ответом, продолжая зорко смотреть на ползущую навстречу полосу ещё не сжатой пшеницы, часто кося одним глазом на окошко бункера в правой части кабины, в котором был виден уровень намолоченного зерна. Наконец, выдержав долгую паузу, тоже явно на пределе голоса комбайнёр ответил: