Прощайте, сожаления!
Шрифт:
Вскоре Александра заметила, что Тамара Валентиновна присматривается к ней. Старшая по камере частенько бросала в сторону новенькой заинтересованные взгляды, а однажды вечером подошла к её кровати или, по-здешнему, шконке и начала сочувственно расспрашивать о её прошлой жизни. Услышав о том, что у Александры высшее образование, опыт жизни в Москве и собственный бутик, Тамара Валентиновна довольно долго молчала, явно впечатлённая. Правда, бизнес Александры уже давно был выставлен на продажу для уплаты наложенного на неё штрафа и со дня на день должен был уйти в чужие руки. Этим активно занималась бухгалтерша Уваркина, на которую была оформлена соответствующая доверенность. Но всё-таки пока, пусть формально, Александра оставалась предпринимательницей...
Спустя месяц после попадания Александры
Александра узнала о предстоящей "вакансии" в один из первых дней после попадания в колонию и страстно захотела оказаться в числе "избранных". Это желание, едва возникнув в её сознании, сразу подчинило себе всё её существо. Ведь это было так привычно для неё: всю жизнь она стремилась к каким-то престижным целям. И сейчас, с появлением очередной, её пребывание в камере сразу приобрело смысл и оттого стало менее тягостным. Причём дело здесь было не только и не столько в расчёте. Хотя у её стремления имелось как будто рациональное начало, - ведь есть несомненная выгода в дружбе со старшей дневальной, которая пользуется поддержкой администрации, - в глубине души Александра знала, что для неё борьба за высокий статус имеет самоценное и даже сверхценное значение как источник самых острых, азартных переживаний и средство получения самого глубокого и полного удовлетворения.
Александра всей кожей чувствовала, когда Тамара Валентиновна останавливала на ней свой взгляд и сразу при этом преображалась: её тело напрягалось и обретало былую гибкость, движения становились грациозными, а на губах появлялась робкая полуулыбка, как у преданной служанки, ждущей приказа своей госпожи. Александра замечала довольное выражение, которое появлялось на лице Тамары Валентиновны, когда та смотрела на неё, и понимала: старшая по камере знает, что происходит с ней, и оценивает её готовность стать верной подругой, наперсницей и даже, может быть, рабой. Очень надеясь на то, что вторая от окна шконка достанется ей как самой достойной этой чести, Александра всё-таки боялась думать об этом как о несомненной перспективе, ожидающей её. Отчасти это было из суеверной боязни сглазить, отчасти для того, чтобы избежать слишком горькое разочарование в случае неудачи.
Но главной проблемой были передачи, точнее, их отсутствие. И не только потому, что скудная казённая еда не насыщала. Как скоро поняла Александра, статус женщины в колонии зависел в немалой степени от того, что могла получить от неё "семейка". При этом на покупки в местном ларьке всерьёз рассчитывать не приходилось, поскольку там продукты были неважного качества и на приобретение их можно было тратить только средства, заработанные на швейном производстве, а их после всех вычетов оставалось очень мало. Нужны были передачи с воли. А между тем за первый месяц пребывания Александры в колонии её навестила только бухгалтерша Уваркина, да и то лишь затем, чтобы оформить доверенность на продажу бутика. Уваркина не догадалась привезти что-то из еды и вещей и на свидании жаловалась на то, каким неудобным и долгим оказался для неё путь из Ордатова сначала до райцентра Никодимово и затем до колонии. Это означало, что в будущем нельзя было рассчитывать на её регулярные посещения, несмотря на те щедрые комиссионные от сделки по продаже бутика, которые она выторговала для себя.
В пятницу седьмого июля Яна Вычкина покинула колонию и вышла на свободу. Как только её койка опустела, камера напряглась в ожидании:
кто займёт её место? Ждать пришлось недолго: в тот же вечер младшая дневальная Оксана подошла к Александре, скользнула по её лицу уклончивым взглядом своих косящих глаз и негромко приказала:– Тащи своё барахло на "поляну"!
У Александры зазвенело в ушах, сердце её бешено застучало. Из боязни спугнуть удачу она удержалась от радостной улыбки и, потупив взор, быстро, в два захода, перенесла на новое место матрас с постелью и свои немногочисленные вещи из тумбочки. Теперь её ближайшей соседкой стала Оксана, чья шконка была рядом, у окна, а наискосок от неё, тоже у окна, в углу, находилось ложе самой Тамары Валентиновны. В тот же вечер новая "семейка" угостила Александру сервелатом, сыром, бананами и шоколадом. Александра от волнения давилась этими яствами и вместе с ними глотала свои благодарные слёзы. Впрочем, она понимала, что её перемещение в камерную "элиту" - своего рода аванс, который ещё придётся отрабатывать. И прежде всего, нужно обеспечить себе собственные хорошие передачи, чтобы делиться ими с "семейкой".
Однако совершенно не было ясности в вопросе о том, кто же будет приезжать к ней на свидания. Со школьной подругой и двумя кузинами она почти утратила связи, вспоминая о них лишь в дни рождений, чтобы торопливо поздравить их по телефону и забыть до следующего года. Трудно было представить, чтобы эти немолодые, семейные женщины могли регулярно совершать дальние поездки ради встреч с нею и доставки продуктов. К тому же это было бы так унизительно: встречаться в колонии с теми, кто помнил её молодой, подававшей надежды, полной честолюбивых замыслов. Увидев её за колючей проволокой, каждая из этих женщин неизбежно подумает: "Как же плохо она кончила!"
Оставались её бывшие мужчины. Из проживавших в Ордатове она могла припомнить человек пять. Но к настоящему времени все они, за исключением Каморина, были женаты. А с недотёпой Камориным она в своё время обошлась нехорошо, расставшись с ним ради другого мужчины. Он вполне мог затаить на неё обиду. Не оттого ли не приезжает? Что же ей делать? Написать письма кузинам и школьной подруге?
В состоянии мучительного недоумения она прожила до субботы пятнадцатого июля. В тот день сразу после обеда ей сообщили, что к ней на свидание пришёл человек. Она сразу догадалась, что это, конечно же, Каморин.
Сквозь заляпанное стекло, которое делило пополам темноватое помещение для свиданий, она увидела знакомые черты и в очередной раз, как всегда в последнее время, удивилась: что у неё могло быть с этим невысоким, почти маленьким полуседым человеком с одутловатым лицом и неуверенным, точно просящим взглядом из-за толстых стёкол очков? Уж точно не любовь, конечно, но ведь когда-то он всё же немного нравился ей, волновал её... Куда же всё делось? Ей стало остро жалко себя - жертву неумолимого времени, особенно безжалостного именно там, где она сейчас находилась.
Он увидел, что её глаза заблестели от слёз, и схватил телефонную трубку, лежавшую на столе, который был на его половине помещения, за стеклом. Она догадалась сделать то же самое.
– А я привёз тебе шоколад и апельсины, - услышала она в трубке его знакомый голос, который теперь показался слабым, надтреснутым.
– А также копчёную колбасу и мясные консервы. Помню, что ты любишь всё это. Ещё носовые платки и кое-что из белья...
– Спасибо огромное!
– воскликнула она, обрадованная его предусмотрительностью.
– Всё это здесь очень нужно! Мне бы ещё сигареты...
– Ты начала курить?
– удивился он.
– Нет, здесь это своего рода валюта, за которую можно получить многое...
– Хорошо, привезу. Как тебе живётся теперь?
– Сказало бы, что хуже некуда, но только здесь особенно хорошо понимаешь, что на самом деле всегда может быть ещё хуже. В неволе человек так уязвим для чужой жестокости!
– Жестокости предостаточно и на воле. Мы же все жестоки: это качество сформировано у нас всей нашей жизнью, более того: у нас оно в крови. Это наследие нашей жестокой истории, которая наполнена свирепыми завоевателями и кровожадными тиранами. Когда твои "болотные" друзья победят, вся жестокость, которая скрыта в наших душах, выплеснется наружу. Мы увидим террор похлеще тридцать седьмого года.