Проще, чем анатомия

Со стороны Воинки все рвалось и гремело не переставая, все свободные машины были немедленно отправлены на станцию, но вернулись почти пустыми.

– На путях взорван эшелон с боеприпасами, - докладывал ездивший на станцию старшим Ермолаев - Раненых почти нет. Трупов - тоже. Станция разрушена, - он стоял у машин по стойке “смирно”, как в строю, только стиснул кулаки, чтобы не дрожали руки. От Воинки клубами валил дым, расползался по земле. К вечеру он затопил все окрестные балки и овраги вдоль реки, и воздух сделался горьким.

Глава 21 Воронцовка и где-то южнее, 25-26 октября 1941 года

В дымном тумане утонули, потерялись в ночи палатки, полевая кухня, пулеметный окоп. Сменившись, Раиса чуть в него в потемках не свалилась.

После смены хватало сил лишь дойти до палатки, разуться и рухнуть, пока снова не поднимут. Спать хотелось настолько, что даже холод отошел на второй план. Не провалилась никуда по дороге, и ладно. Где же палатка, справа от пулеметного окопа или слева? Раиса поняла, что заблудилась, лишь когда запнулась о натянутую веревку. Их палатку с этой стороны за дерево крепили, она точно помнит. Значит чужая. Что здесь, хозчасть или комсостав? Не хватало еще разбудить кого! Все с ног валятся, а в трех соснах заплутать только она одна сумела! Раиса хотела уже вернуться, сообразив, что от окопа свернула не туда, но вдруг звук знакомых голосов, совсем рядом, заставил ее на ходу проснуться. И испугаться до ледяного пота!

В палатке комсостава - с этого расстояния ей хорошо было слышно сквозь брезент - о чем-то спорили Огнев и Денисенко. Да нет, не спорили, ругались в полный голос, страшно и тяжко. Так, как она и вообразить себе не могла. Да, Степан Григорьевич человек суровый, и под горячую руку ему лучше не попадать. Да и Алексей Петрович на операции может такого наговорить, что сам потом извиняться будет. Но чтобы в голос друг друга материть? Они же старые товарищи! Да что это с ними? Половину слов не разобрать, но ясно, что случилось что-то страшное. То один, то другой командир срывались на крик.

Раису так и приморозило к месту. Не хотела подслушивать, но ноги враз подкосились. Как села у палатки, так и двинуться не смогла. И слушала, стиснув зубами собственный кулак… Про ответственность. Про отсутствие приказов. Про то, что не будет больше никаких прика… Что значит - не будет? Что значит - “Трибунал за трусость”? Это Огнев-то - трус?! Раисе на секунду снова показалось, что она просто сошла с ума. Потому что если это не у нее рассудок помутился от переутомления, то происходит что-то немыслимое.

Наверное, оба подошли к той стенке палатки, у которой он сидела, потому что голос Огнева на минуту стал ясно слышен:

– Не дуркуй, Степа! Про трибунал и про ответственность ты все правильно говоришь, но у нас здесь под сотню раненых. Если все так пойдет, завтра эвакуировать их будет некуда. А послезавтра - некого! Что они с ранеными и женщинами делают, я на Финской уже повидал. Ты понимаешь, что здесь то же самое будет?! Штадив скоро неделю уже как молчит, тебе объяснить, чего это симптомы? А то, что нам уже два дня из одного полка раненых везут, ты заметил? А из третьих батальонов месяц никого нет! И ни одной машины за двенадцать часов за ранеными не пришло!

И Алексей Петрович длинно и жутко выругался.

– Три дня, как я штадив искал, - ответил Денисенко, хрипло, медленно, словно выталкивая из себя слова по одному, - диагноз точность любит. Впрочем, тут уже…

Голоса опять стали тише и остаток фразы Раиса не разобрала. Поняв, что обнаружить ее здесь не должны ни в коем случае, она заставила себя подняться на ноги, но уйти не успела. Денисенко вывалился из палатки, тяжело ступая, прямо на нее. Глянул куда-то сквозь Раису и чужим голосом не приказал, выкрикнул: “Гервера до мене! Швидше!”

Оставалось ответить “есть!” и бежать за комиссаром. Хорошо, что у Раисы от страха как пелена с глаз упала, его жилище она сразу нашла, даже в тумане. Гервер, несмотря на то, что здорово начало холодать, не в палатке спал, а соорудил себе что-то наспех у пулеметного окопа. Шалаш - не шалаш, черт те что под крышей из куска брезента. Спал он мертво, выдохся не меньше остальных. Но едва Раиса успела сказать, что мол Денисенко требует его к себе и срочно, вскочил. И через какую-то секунду, она понять не успела, был уже на ногах и в сапогах.

– Что случилось, Раиса Ивановна?
– спрашивал Гервер спокойно, как всегда, но шагал быстро, чуть не переходя на бег, и Раиса едва за ним поспевала. Она ничего не смогла объяснить, только повторить, что Денисенко требует его срочно. Но верно, по голосу ее тот понял, что происходит что-то из ряда вон. И зачем-то расстегнул на бегу кобуру.

Однако, в палатку он вошел такой же спокойный. И спросил: “Вызывали, товарищ командир?” голосом совершенно ровным.

Раисе следовало бы сейчас же уйти. Но не после того, что только что услышала! Она шагнула в сторону от протоптанной тропинки и вжалась спиной в куст можжевельника, ощутив на плечах его злые острые иглы.

Разобрать на этот раз удалось немногое. То ли командиры кричать устали, то ли сам факт появления комиссара привел их в разум. Ясно было одно, Гервер получил приказ немедленно взять машину, двух человек с автоматами и ехать в штаб армии, передать пакет и получить указания. Его ответ Раиса расслышала отчетливо:

– Так точно, товарищ военврач первого ранга. Есть поехать в штарм, доложить обстановку, запросить разрешение на срочную передислокацию в тыл. Если через сутки не вернусь - считайте, что привез приказ. И последние слова Гервер произнес так, будто он уже привез этот приказ.

Гервер отбыл, а разговор в палатке стал тише и кажется, касался только одного - куда же отступать? На Симферополь или на Феодосию? И где немцы прорвутся прежде - на правом фланге или на левом?

– В общем, так, - Денисенко говорил все еще каким-то жутким, не своим тоном, но уже успокоился, - Комиссар предложил - ждать его сутки. Он прав. Но ты тоже прав, раненых отправляем немедленно, работаем по минимуму, набрали машину - отправили. Стационар весь вывозим как можно быстрее. Работаем от себя, иначе уже никак. У васильевской развалины опять мотор барахлит. Нужно, чтобы до утра ее привели в порядок, чтобы хоть сотню километров протянула. Бросать нельзя. Машин мало.

– Значит, все, что можно свернуть - свертываем и по машинам. Если завтра, скажем до двенадцати ноль ноль ситуация не улучшится, оставляем одну палатку, врача, фельдшера, пару санитарок - принимать тех, кто подойдет, а остальные - уходят.

– Добре.

– Остаюсь я, - ровным голосом продолжал Огнев.
– Во-первых, как твой заместитель, во-вторых, после нашего разговора мне нужно не только не быть трусом, но и не выглядеть таковым.

Денисенко закашлялся, будто хотел возразить, но оборвал себя в самый последний момент. Перевел дух и сказал: