Проще, чем анатомия

– Младший сержант Гусев имеет доложить!
– шофер торопливо откозырял, вид у него был растерянный.
– Прицепом разжился. И еще шестерых подхватил.

Из пассажиров “эмки” выбраться своими ногами смогли лишь двое, остальных пришлось нести. Последним вытащили очень бледного молодого человека в треснувших, как паутиной залепленных очках. Голова у него была забинтована, правая рука на косынке, вместо шины наспех приспособлен разбитый приклад. Здоровой рукой он прижимал к себе тугой узел из плащ-палатки. “Осторожно… не разверните, - говорил он, кусая губы, пока санитары перекладывали его с сидения на носилки, - там фотоаппарат… может, пленка цела еще”.

На плащ-палатке тоже темнели кровавые пятна.

– Из Севастополя машина, - Гусев покосился на покореженный капот, - военкоры. Им в дивизию надо было… вот в полк приехали, тут и накрыло. Один был, фотограф, его сразу почти. Только до ПМП и успели. А второй вот он. Там, товарищ командир… много народу. Это я еще самых тяжелых забрал. Пришлось “эмку” на буксир брать, чтобы еще хоть кого-то уместить.

Вероятно, только судьба разбитого аппарата и пленки, еще удерживала раненого в сознании. И в предоперационной он раз за разом повторял, что обещал дать материал еще позавчера, но они два дня не могли поговорить ни с кем из командования, а редакция ждет. Это ведь тоже боевое задание.

– Пленка это… важно конечно. Мы же обещали. Но не это главное, - он вдруг с силой отстранил руки Мухиной, пытавшейся поаккуратнее разрезать на нем гимнастерку.
– Погоди! Товарищ военврач!
– он близоруко щурился и едва ли различал лица, но безошибочно угадал в Денисенко старшего, - Мне очень, очень нужно поговорить хоть с кем-то из командования! Прямо сейчас!

– Спокойно, товарищ. Поговорите, обязательно, но попозже, - отвечал тот негромко, но твердо. И обернувшись к Мухиной шепотом велел, - Морфий сейчас же!

– Прямо сейчас. Это важно… - повторил раненый и с усилием сел.
– Мне нужно срочно видеть кого-нибудь из действующих частей. Командира или комиссара!
– повторил он твердым голосом и попробовал даже встать, но не хватило сил. Перепуганная Наташа подхватила его под здоровую руку: “Тише, родненький, тише…”, а он все рвался из ее рук, твердил про фотоаппарат, который надо непременно сберечь, как память о друге, как его неоконченное дело, но морфий все же начал действовать, глаза раненого затуманились. Денисенко буквально жестом, без слов показал: “Сей же час на стол!”

Тугой узел из плащ-палатки, перетянутый ремешком от планшета, так и лежал на полу, рядом с окровавленными обрезками обмундирования и вспоротыми по шву сапогами.

За окнами перевязочной висела чернильная ночь, керосиновая лампа-молния, прикрученная, чтоб не жечь зря топливо, горела над пустыми столами тусклая как лампада. Машины пока не шли. В углу, на лавке, сидя, спали привалясь друг к дружке Мухина и еще две сестры. Их решили не тревожить, хоть час продремлют, все легче. На ногах оставался начсостав - Огнев, Денисенко и Гервер, которому удалось побеседовать с раненым, хотя и недолго.

– Могу сказать одно - до штаба дивизии они так и не доехали, - Гервер был по-прежнему спокоен и точен, но голос его звучал напряженно.
– Он сказал, что отыскали только штаб полка. Командир даже обещал уделить им две минуты, но начался обстрел. Фотограф погиб. Но самое главное - по их словам, в штадив они ехали, - он раскрыл планшет и показал на карте - вот отсюда. И вот здесь их обстреляли. После этого они и отправились искать штаб полка.

– Скверно, - только и ответил Денисенко.

Комиссар молча сложил планшет. Потом очень внимательно взглянул на обоих хирургов и спросил:

– Как он?

– Скверно, - повторил Денисенко, - Рука-то ладно, не такое собирали…

– Голова?

– Череп. Мелкий осколок, внутрь пошел. Если он там повредил сосуд - то до утра не доживет.

– Недоступно?

– Туда бы и Бурденко не полез. Если до утра доживет, и эвакуация его не убьет, и потом не будет менингита в течение, скажем, недели… тогда выкарабкается. Но ни с осколком, ни с менингитом, ни с, черти б его, штадивом мы не сделаем ничего! И, чувствую, не выдержим мы его тут неделю. Когда же уже машины?..

– Минут двадцать еще, - Огнев бросил взгляд на слепое, перечеркнутое бумагой окошко, - Доехать-погрузить-вернуться…

– Точно. Чаю успеем…

Утром в штабе Гервер, прогнав сон кружкой сладкого и до черноты заваренного чая заканчивал писать, когда вошел Огнев. У всего состава медсанбата лица который день были серы и неподвижны от усталости, но комиссар, едва взглянув на него, сразу спросил:

– Все?

– Да, - ответил врач, и на какую-то секунду оба удивились невыразительности своих голосов, - Кровотечение. Все как по учебнику. Хотя бы без боли. Что писал?

– Я обещал Жене, что закончу его материал, - Гервер помолчал, отложил карандаш. Рядом с бумагами на столе лежали два удостоверения военкоров. На одном Огнев разобрал только фамилию "Касимов", остальное, включая фотографию, заплыло кровью. Другое, новенькое, еще не успевшее обмяться на сгибах, принадлежало Русинову Евгению Павловичу, корреспонденту севастопольской редакции "Правды".

– В сороковом году я как редактор сам писал на него характеристику, когда его позвали в Севастополь, - сказал Гервер и сложил пополам тетрадные листы, исписанные острым, убористым почерком.
– Очень способный журналист, талантливый, чуткий. К нам пришел сразу после института. Фотографа их я, к сожалению, не знал. Возможно, из молодых. По положению на фронте ничего нового?

– Ничего. Какие-то пополнения добираются, иначе бы пехота уже сточилась. За машинами с воздуха пока не охотятся. Ты так всю ночь и писал?

– Да. Надо теперь передать - статью, документы, фотоаппарат. Не знаю, с кем. У себя пока оставлю.

– Ты отдохни. Опять мы со Степаном Григорьевичем смены не соблюдаем. Хоть один человек из опытных на ногах должен быть.

– Похороню Женю… - и Гервер поднялся, опираясь о стол. Его немного шатало от напряжения и усталости.

***

С утра немецкие самолеты волна за волной шли на Воинку, на станцию. Оттуда хлопали зенитки, значит, кто-то там держался, разгружался и сама станция продолжала существовать. До поры до времени ничего, кроме нее, летчиков не интересовало, так что в Воронцовке даже команду “Воздух!” подавать перестали, а то по полдня пришлось бы по щелям сидеть.

Обратно немцы то ползли, сломав строй, волоча за побитыми самолетами дымные хвосты, то шли аккуратными девятками, как ни в чем не бывало. Но станция продолжала огрызаться.

В тот раз немцам, похоже, снова хорошенько дали сдачи. Когда Раиса шла на смену, она снова услыхала над головой знакомый надсадный гул. Аккурат над селом тянули от Воинки три самолета. Строй держали, но задний отставал и дымил, за правым мотором плыл, путаясь в облаках, похожий на разлохмаченную веревку белесый хвост.