Прошедшие войны

— Так что вы можете сказать о Карле Самуиловиче Авербахе? — Ничего, — быстро ответил Арачаев, глядя прямо в глаза чекиста.

— А о Щорсе, Николае Натановиче?

— Тоже не знаю такого… Что мне врать?

Завязалась отвратительная для Цанка беседа. Чекист «прижимал его к стенке», действовал нахально, жестко, упорно.

— Так что вы теперь не помните, кто вас допрашивал в госпитале?

— Помню, — наконец сдался Арачаев, — только фамилии и имени не знаю.

— Как это? — удивился чекист.

— Вот так — не знаю.

— Это ложь, и вы все вспомните, как только попадете в Грозный.

После этой угрозы Цанка встрепенулся, принимая вызов, исподлобья, жестко впился глазами в следователя.

— Они мне не представились, и я ничего о них не знаю… Вы-то ведь тоже не представились.

Эти слова больно кольнули молодого чекиста, он вскочил, закурил папиросу, потом вышел. Арачаев посмотрел на своего старого знакомого — смуглокожего Муслимова.

— Слушай, что он от меня хочет? — спросил он на чеченском языке.

— Нэ знаю, — ответил на русском Муслимов.

Минут через десять молодой человек вернулся, нес с собой какую-то папку. Скрывая записи от Арачаева, он вновь и вновь в ней рылся, видимо не найдя что надо — бросил ее на дальний край стола. Потом вопросы касались корабля, чемоданов, встречи в порту и дороги от Новороссийска до Грозного и Дуц-Хоте. Цанка отвечал односложно. Говорил, что многое уже не помнит. Врал обо всем.

Когда молодой чекист подписал пропуск на выход — удивился не только Цанка, но и Муслимов. Бежал Арачаев домой — ног не чувствовал. Вечером опечаленные родственники сидели вокруг Цанка в доме матери. Табарк и Келина плакали, братья советовали бежать в горы, в Нуй-чо, где когда-то скрывался Баки-Хаджи. Однако Цанка на следующее утро двинулся в Грозный, к своему другу Курто. В пути ему повезло, от Махкетов ехал на грузовике. Сидел в открытом кузове под моросящим, холодным мартовским дождем.

После обеда был он в городе, возле дома друга. Заходить боялся, хоронясь, ходил возле подъезда, пытаясь перехватить Курто на улице. Когда окончательно стемнело, увидел знакомую походку Зукаева, тот шел, покачиваясь, неся в руках какой-то большой сверток.

— Курто, — окликнул его Цанка.

Зукаев крайне удивился, все своим видом выражал отчужденность и холодность к проблемам друга, от него несло спиртным. Поняв это, Цанка совсем обвис, в душе разозлился, хотел бежать.

— Ты куда? — очнулся Курто. — А ну стой.

Насильно он потащил Цанка куда-то в сторону от центра, в район частных кварталов. По пути объяснял, что у них сегодня гости, и поэтому не приглашает в дом, а хочет, чтобы Цанка переночевал у его работницы, одинокой русской женщины. Минут через двадцать были на месте. Ворота открыла сухая, довольно бойкая для своих лет бабуля.

— Антонина Михайловна — это я, — как бы в шутку, развязно говорил Курто, — еще раз здравствуйте… Это мой друг, из родного села. Можно, он у Вас переночует.

— Да-да, — быстро ответила женщина, было видно, что эта процедура была не впервой.

Курто быстро ушел. Условия ночлега у Цанки были роскошные: ванная, теплая вода, жирный ужин, свежая постель и беспробудный, крепкий сон. Утром его разбудил Курто.

— Ну ты дрыхнешь! — восклицал он. — Так, мы пошли на работу. Ты жди меня здесь. Из дому не выходи. Поешь сам… Ничего, не стесняйся, Антонина Михайловна работает у меня на складе — очень порядочная женщина… Я к обеду подойду… У меня возникла одна идея… Не знаю, может что получится.

Вернулся Курто через пару часов.

— Ты в школе кем числишься? — спросил он с порога.

— Сторож-истопник, — ответил Цанка.

— Так, а директор кто?

— Молодая русская девушка.

— Она может дать тебе справку, что ты работаешь учителем? — Не знаю.

— Короче, нужна эта справка. Вот такой формы, — и Курто протянул Арачаеву листок. — Сделаешь — отправим тебя в Ростов-на-Дону повышать квалификацию. Девятимесячные курсы начались первого марта, но ничего, тебя и еще несколько человек пошлем дополнительно. С тестем я договорился… Ты доволен?

— Еще бы, — глаза Цанка расширились в умилении.

— Тогда давай мчись в Дуц-Хоте.

Поздней ночью Цанка был дома. Рассказал брату все по порядку.

— Нечего откладывать на завтра, — возмутился Басил. — Надо сделать сейчас, а утром тронуться обратно. Мало что может быть. Эти гады в любую минуту могут нагрянуть или повестку вручить.

— Ну как я ночью сделаю?

— Обыкновенно, пойди к Авраби. Ты там всегда свой.

Цанка чуть подумал, встал.

— Правильно. Так я и постараюсь, — выдохнул он устало, потом чуть погодя добавил: — А что если она не напишет справку… Ведь ее могут за это наказать.

— Ничего с ней не будет, — возмутился Басил. — Давай я пойду к ней.

— Не надо, — печально сказал Цанка.

Далеко за полночь, сопровождаемый диким лаем сельских собак, пробирался он вдоль заборов, по колено в грязи, как вор, как преступник. Боялся в собственном селе, там где вырос, где много веков до этого жили его предки.

У ворот Авраби остановился в нерешительности. Почему-то вспомнил ту ночь, когда он возвращался после побега из-под расстрела. Вспомнил, как радостно встречала его тогда Кесирт, блеск ее глаз, ее нескрываемую улыбку. На душе стало муторно, кошмарно. Масса противоречивых чувств захлестнула его сознание, сжимала до боли грудь, не давала спокойно дышать. «За что эти страдания, — подумал он, — может уйти в лес, в горы, и воевать со всеми, истребить всех этих подонков… Нет, нельзя. За мной семья, дети, родственники… Если решу уйти в горы, то навечно останусь абреком, я не хочу всю жизнь бегать, от кого-то скрываться, тем более создавать проблемы родным… Будь что будет… Надо хотя бы попытаться, а там посмотрим. Бог милостив».

Тихо прокрался к дому. Постучал нерешительно в окно. Тишина. Постучал вновь. Услышал какой-то шорох внутри, потом тревожный голос Кухмистеровой. Видимо, она хотела разбудить Авраби.

— Эллеонора Витальевна, — сдержанно крикнул Арачаев, — Эллеонора Витальевна, это я — Арчаев.

Наступила тишина. Слабая тень прильнула к маленькому плотно завешанному на зиму окну.

— Это Вы, Арачаев? — испуганно спросила директор.

— Да.

— Что случилось?

— Да, у меня дело к Вам… Откройте, пожалуйста, дверь. Проснулась храпевшая до этого Авраби, было слышно, как она возмущалась, спросонья ругалась. У двери, суетясь в потемках, возилась Кухмистерова. Наконец засов заскрежетал, и после продолжительного скрипа появилась Эллеонора Витальевна: босоногая, с накинутым на плечи пуховым платком.

— Что случилось? — озабоченно спросила она.

— Вы меня извините, пожалуйста, — начал Цанка, замялся, потом выпалил: — Вы могли бы мне помочь?

— Чем?

— Мне нужна справка о том, что я работаю учителем в школе.

— Прямо сейчас?

— Если Вы дадите эту справку, то сейчас.

— Я сейчас оденусь.

— Погодите, Эллеонора Витальевна, это ведь может иметь последствия.

Кухмистерова задумалась, видно было, как в темноте она съежилась, крепче сжала платок.