Прошедшие войны

Нефедова перетащили к окопам, несколько солдат возилось вокруг него, он был ранен в бедро. Густая, черная кровь щедро сочилась из раны.

— Где замполит? — простонал командир.

— Убит, — обыденно ответил один из воинов.

— Арачаев, собери личный состав… Быстрее! Они вернутся. Когда майор сказал о личном составе, Цанка почему-то сразу вспомнил Савельева. Он вскочил, побежал к речке, где многие отмывались после боя. Потом побежал в солдатскую землянку. В узком подземном помещении было темно, сыро, воняло землей, потом, махоркой и еще чем-то едким, слезящим глаза. Он полез в карман, чиркнул спичкой. В самом углу, свернувшись в калачик, прижавшись всем хилым телом к земле, сидел Савельев, он тихо плакал, часто всхлипывал, из глаз, из носа, изо рта у него текла горестная молодая влага жизни, истощая юный, еще не окрепший организм.

— Пошли, пошли, выйдем на воздух, — поманил его из землянки Арачаев.

Находясь в окопе, под открытым небом, Цанка успокаивал парня, прижал его к себе, гладил по головке.

— Сколько же тебе лет? — спросил он, нежно глядя в по-детски красивые голубые глаза молоденького солдата.

— Шестнадцать, семнадцатый пошел, — хлюпая спекшимися от слез, длинными черными ресницами, тихо ответил Савельев.

— А как ты попал в армию?

— Мама на два года раньше написала год рождения, чтобы я быстрее закончил школу.

— Вот дела… Ну ничего, успокойся.

— Мне страшно… Я домой хочу, к маме…

— Не волнуйся, скоро увидишь свою мать. Все будет хорошо, — по-отечески гладил юношу Цанка по голове, прижимая к себе его худое, тонкое тело. — Спасибо тебе, ты меня спас от смерти. Ты — герой! А герои не плачут. Мы тебя представим к награде, вернешься домой в орденах, вот будет радость маме!.. Держись.

Вскоре Арачаев докладывал обстановку командиру.

— Товарищ майор, в живых шестьдесят два человека, из них тринадцать тяжело ранены.

Нефедов опустил голову, о чем-то печально думал, потом посмотрел снизу прямо в глаза Арачаева.

— Товарищ лейтенант, назначаю Вас своим заместителем.

— Есть, товарищ майор.

— Собрать с поля боя всё годное оружие, в том числе и немецкое. Быстро раздать всем поровну весь продовольственный запас. Разбейте подразделение по отделениям, назначьте в каждом командира. Распределите всех по позициям. Усильте центр. Выполняйте приказ, через двадцать минут доложите обстановку.

Арачаев-старший стал отдавать приказы еще одному оставшемуся в живых лейтенанту Седову и сержантам, и в это время услышал жалобный крик. Он бросился к дальним окопам; двое взрослых солдат, зажав в угол Савельева, били его огромными кулачищами по лицу, телу.

— Предатель, трус, — кричали они с остервенением.

Рядом стояло несколько солдат, молча курили, безучастно наблюдали эту сцену. В этой группе был и Басил.

— Отставить, — крикнул издалека Арачаев.

Он с силой растолкал солдат, выхватил паренька, глянул на брата.

— Ты-то что стоишь, негодяй? — вскипел он на Басила на чеченском языке, и потом крикнул на русском: — Рядовой Савельев спас мне жизнь, и повел себя геройски в бою… Понятно вам? Кто пальцем еще тронет — не пощажу… У нас есть командир, и только он имеет право наказывать и поощрять… Разойтись по позициям.

В это время послышался далекий, со страхом ожидаемый гул. Все замолкли, открыли в напряжении рты, только Савельев все еще всхлипывал.

— Танки! — срывающимся в ужасе голосом крикнул дозорный. — Арачаева к командиру!

Окопы ожили, зашевелились. Когда Цанка прибежал к Нефедову, тот, поддерживаемый одним солдатом, глядел в бинокль. Танки шли ровной колонной по дороге от Курчина в сторону Тишнева. Была надежда, что они уйдут мимо. Все ждали с замиранием сердца. Однако этого счастья не случилось. Колонна остановилась, красиво, одновременно развернулась и двинулась в сторону подразделения Нефедова.

— Восемнадцать! — крикнул кто-то.

— Арачаев, двенадцать добровольцев ко мне, с противотанковыми ружьями. Быстрее! — командовал Нефедов.

До танков противника было километра два. Это расстояние быстро сокращалось. «Добровольцы» были выбраны самим Арачаевым, в их число попал и Басил. Болела душа Цанка, сжималась в страхе, но другого выбора не было.

— Разделитесь по парам, — командовал четко, не торопясь, Нефедов, — возьмите на пару одно противотанковое ружье, с полным боекомплектом, по три гранаты, сколько сможете бутылки с зажигательной смесью. По-пластунски выдвинетесь вперед в вырытые нами шесть засад-ям. Между вами и окопами тридцать метров. Когда до врага от нас будет сто метров, мы откроем отвлекающий огонь. Вы начнете огонь, когда будете бить наверняка, только подпустив танки вплотную к себе… Вопросы есть?.. Ребятки, знаю, куда посылаю, лучше бы сам пошел… Ну все равно участь у нас одна. Приказ — не отступать… С Богом!.. Не поминайте лихом.

Цанка хотел обнять брата, хотел что-то сказать, но, пряча выступившие в отчаянии слезы, он отвернулся, прятал лицо, делая вид, что смотрит в бинокль командира на надвигающуюся армаду. Только когда бойцы, получив задание, разошлись, Цанка долгим, понурым взглядом проводил брата. Видимо, Басил чувствовал этот взгляд, он на ходу повернулся и как обычно с озорством подмигнул, как бы говоря — не волнуйся. От этой ухмылки младшего брата Цанке стало еще тяжелее, он закрыл лицо ладонью, слезы катились из его глаз, он сел невольно на корточки. Эта бесшабашная, лукавая улыбка родного брата осталась в памяти на всю жизнь, она всегда его преследовала, чем-то корила.

— Арачаев, — вывел его из тягостных переживаний голос Нефедова, — я думал, что ты брата не пошлешь… Иначе нельзя было… Молодец… Не переживай.

Застонав от боли, майор опустился на землю рядом с Арачаевым-старшим.

— Еще братья есть у тебя? — спросил он.

— Один, двоюродный, — пытаясь овладеть собой, срывающимся голосом ответил лейтенант.

— А дети есть?

— Четверо.

— Хм, так что ж ты плачешь? Мне уже тридцать один год, а я один-одинешенек. Одинокая мать, да жена.

— А почему детей нет? — удивился Арачаев.

— Я учился, жена училась. Жили в общежитиях, думали, что успеем, вот так и остались… Ты знаешь, как мне тяжело… Вернуть бы все назад. Только детей бы рожал. Смотрю я на вас двоих — просто сердце радуется, и даже завидно… Я не познал братской любви, заботы… и не познаю, видимо, отцовства.

— Да перестаньте Вы, товарищ майор, у Вас все впереди, — уже бодро говорил Цанка.

Как-то незаметно они поменялись ролями, теперь уже увлажнились глаза Нефедова.

— Арачаев, если что, у меня во внутреннем кармане два письма — жене и матери, отошли, пожалуйста, по адресу.

— Перестаньте, товарищ командир, все будет нормально.

— Да-а, — протянул Нефедов, глядя на часы, — одиннадцать пятнадцать утра. До ночи вряд ли выдержим… Так. Помоги мне встать.

Командир вытер грязными руками глаза, припал к биноклю. — Арачаев. Где лейтенант Седов?

— Здесь, рядом.

— Так — я остаюсь в центре, Арачаев слева, а ты, Седов, иди на правый фланг, без моей команды не стрелять… К бою готовься! — крикнул он тем же мощным, твердым голосом, как и все дни и месяцы до этого.