Прошедшие войны

— Ладно, поехали, — чуть подремав, ответила Кесирт, — только смотри без глупостей, уж больно озабочен ты. Не в ту женщину влюбился… Ну, это скоро пройдет.

Нескончаемо длинным казалось Цанке село Шали. Погоняя беспрестанно старого коня, не оборачивался, слова не проронил. Кесирт понимала чувства молодого человека, в душе смеялась и чувствовала, что не так как надо она поступает и не так как надо думает. Что-то двигало их в одном русле, влекомое страстью, желанием, но не праздным любопытством и похотью. Оба понимали это, хотели верить только в это, только в высокое, духовное, чисто нравственное. Хотя в основе была простая человеческая потребность, физиологическая необходимость, влечение. Однако они хотели называть это по-другому, и думать об этом не смели, боясь, что попутчик догадается о низменных мыслях и думали что это — позор. Так их воспитали. Может, это и правильно…

Солнце медленно спускалось к закату, когда путники выехали из Шали. Здесь на границе этого большого села — сердца Чечни — кончается плодородная Чеченская равнина и начинается горная Чечня с ее черными, альпийскими и ледниковыми хребтами. Меж двух поросших густым буковым лесом гор въехали в ущелье реки Басс. Еще долго ехали по каменистой, наклонной дороге. Затем Цанка резко повернул влево и телега провалилась в еле заметной, поросшей колее. Многочисленные ветки били молодых по лицу. Кесирт ругалась, Цанка весело смеялся. Через метров десять-пятнадцать колеса телеги застучали по неровному булыжнику, мир вновь озарился, и они оказались в широкой, живописной долине горной реки.

К вечеру подул северо-восточный сухой холодный ветер. После этого небо стало прозрачно-голубым. Солнце уже скрылось за горами, однако еще не село — было светло. В ущелье реки чувствовалась прохлада и сырость.

Под ветвями роскошной ольхи остановились на ночлег. Цанка распряг коня, повел его на водопой. По сути остановился у одного из многочисленных, отрезанных от основного течения реки, водоемов. Видимо, по ранней весне, когда таял снег, река разошлась. Покрыла своим потоком всю широкую долину, а теперь вновь вошла в привычное русло, отрезала от себя эти неглубокие, с илом на дне, котловины. В одной из них Цанка увидел рыбу размером с ладонь.

Напоив коня и привязав его к телеге, он, суетясь, развязал узелок с едой, отломил несколько кусочков кукурузного чурека, побежал к водоему.

— Ты что делаешь? — удивилась Кесирт.

— Там рыба плавает.

— И что, ты хочешь ее поймать?

— Да, — бросил на ходу Цанка.

— Давай, давай, — смеялась Кесирт.

Цанка подбежал к водоему, бросил в него кусочек чурека. Сразу четыре крупные рыбины и несколько мальков устремились к воде, яростно атаковали затвердевший чурек, выталкивали его из воды, дробили.

— Кесирт, Кесирт, беги сюда, принеси скатерть из узелка, — кричал Цанка в азарте.

Девушка в рыбалку не верила, смеялась над молодым человеком.

Все-таки Цанка показал ей картину происходящего, заразил. Взяв с четырех сторон ситцевую скатерть, полезли в воду. Не успели они ступить, как вся рыба бросила еду, где-то скрылась. После двух-трех движений вода в водоеме помутнела. Долго водили азартные рыбаки скатертью по дну небольшого водоема, их лица и спины вспотели, они, подскальзываясь на скользких камнях, падали, головами бились, мучились, и в итоге смогли поймать только двух крупных форелей и несколько мальков. Мальков побросали в реку, а форель как драгоценную добычу положили на телегу.

После этого Кесирт, приподняв платье и обнажив свои стройные, чуть полноватые ноги, перешла речку и углубилась в чащу на противоположном берегу. Цанка пошел рвать молодую траву на прокорм коня.

Кесирт собрала полный подол платья уже стареющей черемши. Шла обратно, улыбалась, знала, что Цанка глазами поедает чуть обнаженные ее ноги, получала от этого какое-то чисто женское наслаждение.

В ущелье было много снесенных с гор веток, палок и даже целых деревьев. Вскоре собрали дрова, разожгли костер. Ели, когда уже совсем потемнело. Поджаренная на углях форель была вкусной, сочной. Черемшу сварить было не в чем: ели сырую, остротой травы обжигая рот и все внутренности.

Почему-то оба молчали, чего-то ждали от этой ночи. Цанка в предвкушении нового, необычного боялся, даже маленько дрожал от волнения.

— Лучше бы я осталась в селе ночевать, — неожиданно сказала Кесирт.

— Почему? Что случилось? — тихо спросил Цанка.

В ответ девушка только пожала плечами.

— Дура я, дура и сволочь, — вдруг еле слышно сказала Кесирт, — всегда вначале делаю, а потом думаю.

— Ты о чем, перестань, — ласково сказал Цанка и хотел погладить, как бы успокаивая, ее руку.

— Убери свои руки, — резко вскрикнула девушка, — не смей. Понял?

Цанка, как от огня, одернулся.

— Какая я дура. Просто гадина, — продолжала она в том же тоне. — Никогда ума не было… Да ладно, когда-нибудь поумнею. — Я не пойму — ты о чем? — удивлялся Цанка.

— Вырастишь — поймешь, — язвительно отрезала Кесирт. — Все равно во всем я буду виновата… В любом случае… Какая я дура!

Она обхватила свои коленки, положила на них голову.

Кружась, выдавая удивительные пируэты, прямо на скатерть упал маленький, молодой листочек ольхи.

— Ты посмотри, какой он клейкий, — удивился Цанка, сжимая в пальцах листочек и выкидывая в сторону.

— Да, видимо, клейкий, — задумчиво глядя в сторону ответила Кесирт. — Видимо хочет, чтобы к нему что-нибудь прилипло, а оно не прилипнет, а пристанет, попользуется, за ненужностью и выкинет.

— Ты действительно дура, Кесирт, — злобно парировал ее вывод Цанка. — Дура и ненормальная.

— Спасибо! Я рада, что ты это понял, — в таком же тоне ответила Кесирт, поворачивая голову в его сторону, и ее глаза в отражении догорающего костра блеснули ядовито-красной искрой.

Цанка встал, кинул в костер охапку маленьких веток. Они вначале задымились, зашипели, выделяя влагу, и наконец основательно просохнув, вспыхнули, озарив лица молодых людей блекло-красным цветом.

Вдоль всей реки отчаянно квакали лягушки, детским голосом плакали на противоположном берегу шакалы, где-то рядом одиноко, громко кричала «квау… вау…» ночная кваква. Над склоном горы меж мелкой весенней листвы показался яркий силуэт полной луны. Она как-то виновато, с завистью подглядывала над бестолковостью молодых. В ночной тиши было слышно, как, перекатываясь по камням, женским таинственным шепотом журчала вода. От огня в костре громко треснул камень.

— Я пойду нарву коню еще немного травы, — сказал Цанка и исчез в темноте.

Кесирт долго сидела одна у костра в одной и той же позе, в полном оцепенении, думала о чем-то своем, видимо, вспоминала прошлое, заново все переживала. Рядом в кустах что-то зашевелилось, она встрепенулась, огляделась вокруг и увидела в ночной темноте две пары красных огоньков.

— Цанка, Цанка! — вскочила она. Цанка, где ты?

Гулкое эхо пронеслось по ущелью: «Э-у-а… Э-у-а».

— Цанка! — вновь отчаянно крикнула она, и ночное звонкое «Э-у-а» вновь эхом пронеслось по горной долине. Холодный пот прошиб ее спину, не зная что делать, она в истерике закаталась вокруг костра. В это время вновь треснул с силой камень. Кесирт от испуга упала на задницу, резко вскочила, в страхе подбежала к коню, одной рукой схватила его за гриву и вновь крикнула отчаянно: