Прошедшие войны

— Успокойся. Ничего не будет, — одергивали ее женщины. — Где корзина Кесирт? — с бычьим упрямством в голосе промычал Батык.

— Вот она. Бери.

Неожиданно он подскочил к корзине, как игрушку сунул под мышку и побежал к реке.

— Стой, ненормальный, вода холодная, отморозишь всё и никто тебе нужен не будет! — кричали, хохоча, мужчины.

— Положи мою корзину. Оставь ее, — бросилась вслед ему Кесирт.

— Да ничего ему не будет — он заспиртован, — смеялись женщины.

На коротких, кривых, мощных ногах он уверенно подошел к реке, легким движением перекинул корзину на широкое обвислое плечо и осторожно ступил в воду. По съежившейся спине было видно, что холод воды поразил его. Сильнейшее течение сносило ногу со скользкого булыжника, на который он опирался. Вдруг камень под тяжестью тела чуть соскользнул, и Батык, теряя равновесие, полетел в воду. Бешеный поток воды с радостью обхватил смельчака, крутанул раз, два, потянул к центру.

В первое время Батык еще хотел удержать корзину, но это было только мгновение: корзина полетела вниз, исчезла из виду и затем всплыла далеко внизу по течению пустая.

Отрезвел джигит, бросился орать, яростно махать руками. В это время он почувствовал, как от напряжения лопнули матерчатые помочи и штаны стали наполняться водой, сползать. Тогда одной рукой он стал держать их, другой пытаться плыть в ледяной воде. Ничего не получалось, накатывающие волны накрыли его, потащили ко дну, огромный булыжник тупо стукнул в колено, он захлебывался. Батык замахал руками, выплыл и увидел, как прямо перед ним, качаясь вверх-вниз, по течению несутся его единственные штаны. Забыв обо всем на свете, бросился он за ними — чуть-чуть не достал — исчезли.

— Плыви, плыви — сучка, — силясь перекричать шум реки, орал Батык. — Ничего, сколько я навонял в тебя! Мне не жалко. Видя неладное, мужчины бросились вдоль берега за несчастным, давая разные умные советы и не смея залезать в воду. Через метров пятьсот на берегу нашли неудачливого жениха. Батык, весь синий, дрожа, сидел на корточках, пытаясь длинной рубашкой скрыть белеющую задницу.

Через два дня пьяный Батык объявился на базаре в Грозном. Все знали о случившемся, показывали на него пальцем, шушукались, смеялись.

Злобная месть зародилась в душе Батыка. Собрал он вокруг себя городских карманников-беспризорников. Подговорил, подсказал, навел.

Вечером, когда женщины, продав весь товар, считали выручку, подошел незаметно маленький шалопай, выхватил из рук Кесирт перетянутый нитками сверток денег, кинул, как мяч, напарнику, а тот исчез в толпе.

Первого воришку поймали, долго мучили, уши чуть не оторвали, рассказал он обо всем, что знал, и поняли все, что это дело Батыка.

На следующее утро поймали как всегда хмельного придурка, хотели припугнуть или призвать к совести. Все было бесполезно — Батык все отрицал. Тогда собрали прямо на базаре шариатский суд. Дело кончилось быстро — глазом не моргнув, поклялся пьяница на Коране, что не причастен к этому делу, а мальчика назвали малым да глупым, и его показания и клятва на Коране не уместны из-за юного возраста.

Так все и закончилось. Женщины-торговки меж собой переругались, обвинили во всем Кесирт. Несчастная дочь Хазы на людях как-то держалась, а по ночам не спала, мучилась, плакала.

Не зная, что делать и как быть, сидела Кесирт на базаре, бездельничая, когда в поле зрения ее пустующего взгляда вдруг попал длинный, худой, как жердь, младший Арачаев.

— Цанка, Цанка! — вскричала Кесирт, бросаясь сквозь толпу к юноше.

Крепко обнялись, как родственники, уставились друг на друга, под любопытные взгляды окружающих.

— Ты что здесь делаешь? Как моя мать? Ты ее видел? Как она? — забросала девушка парня вопросами.

— Да все нормально, — отвечал Цанка, невольно улыбаясь и краснея.

Не переставая расспрашивать, не давая Цанке внятно ответить на свои многочисленные вопросы, Кесирт утащила юношу далеко от базарной толпы, на прилегающую поляну. Сели под тень зеленеющего дерева. Оба не могли скрыть радости от встречи. Цанка, пытаясь показать себя взрослым, достал из кармана кисет, неумело закручивал самокрутку. Глубоко затянувшись — стал кашлять.

— Ты смотри — какой взрослый стал, даже курить начал, — шутила дочь Хазы, — бросай это дрянное дело. Терпеть не могу этот запах. И к тому же тебе это не идет.

Пытаясь еще больше сразить девушку, Цанка все время лазил за пазухой, желая, чтобы выпал револьвер. Это у него получилось.

— Ой, что это такое? — вскрикнула Кесирт.

Цанка, не вынимая из уголка рта цигарку, важно наклонился, с напущенной бесцеремонностью взял с влажной земли револьвер, медленно сунул на прежнее место.

— Зачем тебе эта штука? — не унималась Кесирт. — Мал ты еще.

— Сама ты малышка, — важничал юноша.

Долго разговаривали, все время смеялись, вспоминали все, от купания в детстве в роднике до танцев и скандала на зимнем веселье. Только об одном ни слова не сказали: о том, как подглядывал Цанка за ночными купаниями молодой Кесирт. Оба обходили эту тему, почему-то стеснялись, хотя и вертелось это у обоих на кончике языка.

Под конец Кесирт рассказала о случившейся беде, потом почему-то вспомнила своего первого мужа Салаха — долго плакала, вытирая кончиком головного платка слезы.

Вечером, устроив коня с телегой на конном дворе, Кесирт повела Цанка на ночлег в снимаемую ими деревянную хату. Восемь женщин спали прямо на полу в маленькой, кишащей клопами, темной комнате, подстелив под себя тонкие походные одеяла.

Цанка устроили в сенях на узкой лавке для емкости с водой. На короткой, пропитанной запахом сырости и кислого молока доске он не умещался — ноги постоянно свисали, приходилось лежать на боку, свернувшись в калачик.

До утра он не спал — было неудобно, кусались клопы, на полу меж ведер нахально ходила жирная крыса, волоча длинный хвост, за дверью стонали во сне, храпели женщины, там находилась и его Кесирт.

Всю ночь Цанка мучился, думал о ней, жалел ее, мечтал, как он будет ей служить всю жизнь, оберегать ее, любить, заботиться, как он на ней женится, и что у них будет много детей, и будут они жить счастливо и в любви. А этого подонка Батыка он завтра же поймает, изуродует, деньги все вернет и даже заставит извиниться. А если что не так, застрелит гада, как собаку, и никто не узнает.

С этими мыслями он под утро заснул, во сне избивал негодяя, тот просил помощи и пощады, но Цанка был жесток — обидчик Кесирт должен быть наказан, и наказан безжалостно, чтобы и другим впредь было неповадно. Юноша так во сне распалился, что свалился с узкой доски прямо в наполненные водой ведра. Все загромыхало. Первая на помощь Цанке выскочила Кесирт, она спросонья кинулась к юноше, узнав в чем дело — залилась звонким смехом. Цанка громко выругался, вышел во двор, будучи еще под впечатлением сновидения, больно ткнул ногой облезлую дворнягу, лежащую на узком крылечке.

На рассвете, по очереди сходив в вонючий, переполненный туалет, толком не умывшись, не помолившись и не позавтракав, женщины толпой, с отвращением ко всему, в том числе и к своей несчастной жизни, двинулись по привычке к базару. Кесирт и Цанка шли вместе позади всей группы. Как и вчера, юноша всё допытывался показать ему этого Батыка, грозил разделаться с ним. И если накануне Кесирт улыбалась и нежно отговаривала Цанка, то теперь это рвение юноши надоело ей, как и все вокруг.

— Слушай, отстань, — небрежно бросила она, — он тебе все ребра пересчитает.