Прошедшие войны

Цанка еще мгновение стоял, не зная, что сказать, его мысли были о другом, но наконец он скороговоркой вымолвил:

— Нет, нет, Кесирт. У меня еще дела… Я скоро приду. Где ты будешь?

— Я буду вон там, где ткани продают, — улыбалась Кесирт. — Зачем тебе ткани? — просто так спросил Цанка.

— Как зачем? Платье сшить. Хочу замуж выйти, — уже нежно, издеваясь, говорила она, кокетливо строя свои черные глаза, при этом одна ее бровь вздернулась вверх, поднимая за собой пышную ресницу.

Глубоко вздохнув ртом, Цанка в нетерпении отвернулся.

Прикосновение к телу Кесирт всколыхнуло его внутренность, заиграла молодая кровь, пробудилось влекущее, одурманивающее, давнее желание.

— Я скоро вернусь, — буркнул он, уходя от соблазна, засовывая в карман брюк руку.

Меж тем базар успокоился, угомонился, застыл в ожидании. Торговцы в основном заняли все свободные места, с необъяснимым волнением ждали покупателей. Все суетясь, с азартом раскладывали товар, прикидывали цены, мечтали о несбыточных доходах, исподлобья следили за соседями, с завистью или с ухмылкой разглядывали продукцию конкурентов. Все пытались приукрасить свой товар: кто-то обтирал яблоки, кто-то сбивал пыль с мешков муки, кто-то драил калоши, кто-то от навоза очищал тощее вымя коровы, кто-то со слезами на глазах целовал в губы коня — единственного кормильца, с которым по нужде надо было расстаться.

Цанка с безразличным видом покинул территорию базара. Решимость наказать обидчика Кесирт в нем еще больше укрепилась. Он еще не знал, что будет делать, но знал, что он будет действовать жестоко и до победного конца. Он был уверен, что заставит подонка вернуть деньги и извиниться, и при этом он покажет, на что он способен. Пусть знают парней из Дуц-Хоте! Этот подонок, пьяница, будет на коленях просить у него пощады!

При этом необъятные чувства похотливости перешли в чувство агрессии и злости. Одной рукой теперь он стал сжимать рукоятку револьвера, а другая до судорог сжималась в кулак. Нетерпение кого-то бить, насиловать, как-то действовать мучили его. Юношеская страсть вырывалась наружу.

К тому времени значительно прояснилось, ветер и дождь прекратились. Кругом запели птички. Бесстыжие воробьи прямо между ног прохожих подбирали шелуху семечек, бойко летали, бестолково чирикали. Привязанный к забору одинокий ишак, вытянув шею, протяжно кричал. Прямо у входа на базар, рядами, образуя узкий коридор, высаживались нищие, попрошайки, цыгане. Они не дрались и не ругались, их места уже давно были поделены. На длинного, думающего о своем Арачаева они даже не посмотрели.

Оказавшись вне базара, Цанка долго осматривался по сторонам, ища оптимальный вариант дороги до здания с бордовой крышей. Долго осматриваясь, понял, что надо обходить целый квартал.

Резво тронулся, не все лужи обходил, не замечал прохожих. Наконец завернул в узкий проулок, огороженный с обеих сторон плетеными низкими заборами. Шел, машинально поглядывая в тесные, аккуратно ухоженные уютные огороды.

В это время его внимание привлек истерический вопль мартовского кота. С детства испытывая необъяснимое любопытство к кошкам, Цанка остановился, заглянул через забор во двор. На открытой деревянной неокрашенной веранде чистенького домика сидела пожилая, приятная на вид, простоволосая русская женщина. Рассыпав перед собой на мешковину красно-белую крупную фасоль, она перемешивала ее, что-то выискивая.

Рядом с ней, на самом краю веранды, лежа на спине, вытягиваясь, показывая нежный беленький животик, медленно крутилась из стороны в сторону пестрая кошка. Ее розовый ротик широко раскрывался, видимо, мурлыча. (Этого Цанка не мог слышать.) А в двух метрах от нее, стоя в грозной позе, конвульсивно дергая опущенным хвостом и задней частью тела, вопил рыжий здоровенный кот. Чуть позади, уныло опустив голову, на задних ногах сидел еще один серый кот.

Кошка все крутилась, меняла позы, терлась шеей о изъеденные временем и погодой половые доски веранды.

Видимо, устав вопить, рыжий кот замолчал, медленно оглянулся, увидел серого кота и резко бросился в его сторону. Тот, как пуля, сорвался с места и исчез где-то под дровами. Тогда кошка соскочила с веранды, нежно мяукая, сделала круг, видя, что рыжий кот стал вновь к ней приближаться, вновь вскочила на веранду, подошла к ноге женщины и, высоко задрав хвост, обнажая все свои прелести, стала тереться о ногу женщины.

— А ну иди отсюда, — беззлобно сказала женщина, дергая ногой, при этом она подняла голову и увидела молодого человека, заглядывающего во двор.

Цанка пристыженно опустил взгляд, тронулся дальше. Однако движение его стало не таким резким и бодрым. Почему-то худые плечи еще больше обвисли, руки безвольно стали болтаться вдоль длинного тела. В своих грязных, поношенных чувяках, в которых от худобы болталась при каждой поступи жижа, попавшая внутрь, он тщательно стал обходить все лужи, невольно пытаясь продлить свой путь.

Почему-то исчезла та решительность и злоба. Незнакомые, странные чувства и масса противоречий вкрались в его душу. Сцена с кошками — стала напоминать ему треугольник: Кесирт — Батык — он. Что-то было в этом общее, звериное, низменное. Какая-то непонятная тревога вкралась внутрь его юного неокрепшего тела. Он хотел о чем-то подумать, проанализировать свои действия, оценить реальность, но не мог. Не мог понять своей роли, до конца еще не знал, чего он хотел и все ли это правильно.

Остановившись на углу квартала, хотел сделать самокрутку, закурить, что-то обдумать. Однако, обернувшись, заметил, что за ним, выйдя на дорогу, наблюдает та пожилая женщина.

Цанка торопливо зашел за угол и увидел перед собой огромный двор заброшенного, грязного склада. Было видно, что здесь когда-то кипела жизнь. На огромном полуразрушенном, из красного кирпича, ангарного типа здании во всю длину была какая-то надпись. Прямо к зданию подходила теперь уже разобранная железнодорожная ветка. Везде валялся мусор, разбитые стекла, всякий хлам. На разрушенной крыше сидела стая голубей. Самцы, надувшись, громко ворковали, крутились в танцах возле своих голубок. Вдруг чего-то испугавшись, голуби одновременно взлетели и понеслись тесной группой над базаром, сделали крутой поворот, веером разошлись и исчезли маленькими точками за дальними тополями.

В конце двора стояли несколько групп людей: все они имели какой-то помятый, невыспанный вид. Все они были взрослые, обросшие, потрепанные. При их виде Цанка окончательно потерял в себе уверенность, он не знал, что ему делать, как быть, и вообще зачем он сюда пришел.

Долго он стоял, смотрел в сторону опохмеляющихся людей. Почему-то все они ему казались похожими друг на друга, хотя они были одеты по-разному и в них было много отличительных признаков. Все равно для молодого Арачаева они были все на одно лицо.

В это время один из алкашей отделился от собутыльников и, закуривая самокрутку, двинулся в сторону Цанка. Когда они поравнялись, Арачаев жестом остановил его и спросил на чеченском:

— Вы не знаете, кто здесь Батык?

Почему-то ему хотелось услышать в ответ, что его здесь нет. Вместо этого он услышал незнакомую речь на русском языке. Цанка не знал русского, это показалось ему спасительным. Он хотел развернуться и уйти, когда его кто-то окликнул на чеченском.

— Жим къонах, [63] тебе кого?

63

Жим къонах (чеч.) — (дословно) молодой достойный мужчина.