Прошедшие войны

Приехав в Курчалой, Цанка удивился богатству огромного, вымощенного гладким камнем двора мужа Кесирт. Жилой дом был огромный, двухэтажный, из красного кирпича, крыша металлическая, в серебристый цвет окрашена, под высоким навесом — все резным деревом отделано. За домом большой сад, выходящий прямо к реке Хулло.

На месте узнали, что ритуальные поминки уже неделю назад закончились, труп хозяина так и не выдали. Кесирт была бледная, строгая, печальная. При виде матери она горько заплакала, положила голову на ее плечо.

Было ясно, что родственники покойного мужа сторонились Кесирт, без особого восторга встретили дцухотовцев, стала она лишней, ненужной в этом богатом дворе.

— А что если она беременна? — подумал Цанка, глядя издалека на Кесирт. — Как быть с ребенком? Неужели его не признают?

Потом сплюнул в сторону, в душе стал ругать себя за дурные, не касающиеся его мысли.

Гостей издалека даже в дом не пригласили. Кесирт этого сделать не могла, чувствовала себя неловко, виновато.

Когда расставались, она подошла к Цанке, впилась отчаянным взглядом в его глаза, долго смотрела снизу вверх как голодная, бездомная собака. Много хотел сказать ей Арачаев, но смолчал, чувствовал напряженное внимание окружающих.

— Если сможешь, приедь за мной через неделю, — тихим жалобным голосом попросила Кесирт.

Он ничего не ответил, только мотнул головой, каменный комок подкатил к его горлу, от унылого вида и жалобного голоса любимой перехватило дыхание, невольно увлажнились глаза. Пытаясь это скрыть, Цанка быстро отошел в сторону, сел на телегу.

Ровно через неделю в лютый мороз, взяв у Косума справку на дорогу, Цанка прибыл в Курчалой. Во дворе Кесирт стояли подводы, ходили русские солдаты, какой-то пьяный чеченец кричал то на русском, то на родном языке, матерился, махал руками.

— А где Кесирт? — обратился к нему Цанка.

— Чего? Какая Кесирт? — недовольно ответил толстяк.

После недолгих объяснений Цанка понял, что этот дом принадлежит государству, что в нем будет находиться школа, что толстяк в ней завхоз, про прежних хозяев не знает и вообще он не здешний.

Искать Кесирт пришлось недолго. Находилась она недалеко в доме соседей. Как только услышала голос Цанка, выскочила на морозную улицу с небольшим свертком в руках. Лицо ее по-прежнему было исхудалым, бледновато-смуглым, даже сероватым, однако глаза при виде Цанка заблестели, невольно улыбнулась она, обрадовалась, как родному.

Две-три женщины вышли ее провожать. Плакали. От холода кутались в пуховые платки. В стороне появилась девчонка лет тринадцати, потом еще одна чуть старше.

Кесирт со всеми попрощалась, закинула на телегу сверток, следом полезла сама.

— Так ты что, такой раздетой поедешь? — удивленно спросила Цанка.

— Как приехала, так и уедет, — со смехом ответила вместо Кесирт тринадцатилетняя девчонка.

Женщины пристыдили ее, затолкнули обратно в дом. Кесирт ничего не сказала, еще ниже опустила голову, отвернулась. Тогда Цанка вскочил, бросил в сторону женщин злобный взгляд — желваки пошли волнами по его худым щекам, — скинул с себя огромный кожаный тулуп, поднял решительно Кесирт, тщательно укутал ее, затем бережно усадил, поправляя полы, закрывая ее лицо высоким воротником не глядя на женщин и не прощаясь с ними, стегнул яростно невинного коня.

За селом в чистом поле ветер усилился, стало темнее. Тяжелые облака заволокли все небо. На промерзлой неровной бесснежной дороге телегу бросало из стороны в сторону. Раздетому Цанке стало холодно, он съежился, весь побелел, пытался не показать этого своей попутчице.

— Цанка, — тихо сказала Кесирт.

Он повернулся, заглянул в ее полузакрытое лицо. Она все еще плакала, глаза ее покраснели, ресницы от мороза слиплись. — Цанка, возьми шубу, ты простудишься, — сказала она, глядя на него мокрыми глазами.

— Ничего со мной не будет, — резво ответил Арачаев, подстегивая коня.

В это время со стороны села раздался выстрел, потом далекий свист.

Цанка оглянулся, в их сторону галопом неслись четыре всадника.

Быстро догнали, плотно окружили телегу. По лицам Цанка понял, что один чеченец, трое русских.

Не здороваясь, учинили допрос через чеченца-переводчика. Арачаев показал свою справку. Старший долго смотрел в бумагу, переворачивал ее несколько раз, хотя с обратной стороны она была чистой. Потом небрежным взмахом руки потребовал, чтобы оба сошли с телеги.

— Что в свертке?

— Мои вещи, — ответила дрожащим голосом Кесирт.

— А это?

— Еда в дорогу, — ответил Цанка.

Один из солдат шашкой стал протыкать сено в телеге.

— Оружие есть?

— Нет, — ответил Арачаев.

— А она кто тебе? — старший показал на Кесирт.

— Жена, — твердо ответил он.

Больше вопросов не было. Вернули бумагу, рысью поскакали обратно в село.

Молча залезли в телегу.

— Я так дальше не поеду, — твердо сказала Кесирт.

С удивлением в глазах Цанка уставился на нее.

— Ты заболеешь. Холодно.

— Ничего со мной не будет. Садись, — властно ответил он, взбивая под ней для удобства сено и аккуратно усаживая ее.

— Я не могу так, — взмолилась она.

— Замолчи, — уже ласково говорил Цанка, плотно придвинувшись к ней, заглядывая в лицо.

Глаза Кесирт высохли, лицо было строгим, серьезным. Только теперь он заметил, как она изменилась, постарела. Вокруг глаз появились маленькие морщинки, лицо вытянулось, скулы выступили еще резче, стали грубее, на лбу легла отчетливая морщинка. Кесирт, видимо, поняла его мысли, отвела взгляд, потупилась.

Цанка бережно обхватил ее лицо ладонями, своими синими глазами ласкал ее, осторожно поцеловал в одну щеку, затем в другую и наконец впился в ее иссохшие губы. Она ему не отвечала взаимностью, но и не сопротивлялась, полное безразличие было в ее теле. Он почувствовал горечь и едкий запах ее рта, медленно отпрянул.

— Не надо, Цанка… Я прошу тебя! Только не это. Пожалуйста… У меня ведь траур, горе у меня… Лучше бы я умерла, — тихо шептала она.

Цанка еще раз поцеловал ее в щечку.

— Успокойся, дорогая, успокойся… Все будет хорошо, — поддерживал он ее, садясь в передок телеги, дергая вожжи.

— Нет, я так не поеду, — взбунтовалась Кесирт, — ты простудишься.

Дальнейший спор был бесполезен.

Они сели рядом, укутались вместе в тулуп, закрыли сеном ноги. Долго ехали молча. Цанка, чувствуя рядом тело любимой, возбудился и еле сдерживал свою страсть. Кесирт через некоторое время положила на его плечо голову.

— Как твоя травма? — тихо спросила она.