Прошедшие войны

— Что ты ноешь? — усмехнулся Цанка.

— Убери, запрячь, — хором попросили Келика и Дихант.

— Ладно, — заважничал Цанка, — если бы не вы…

Он снял с пояса кинжал, вытащил из-за ремня револьвер, бросил на дно телеги под подложенную для удобства овчину.

Усталые солдаты проехали мимо даже не обернувшись на телегу. Когда они исчезли за бугром, Цанка достал пистолет, заткнул величаво за пояс.

— Цанка, вон еще едут на тачанке, — крикнул вновь Басил. — Сколько их? — не оборачиваясь спросил Цанка.

— Двое.

— И нас двое — разберемся.

— Убери, пожалуйста, — взмолилась Келика.

— Что вы раскричались? Ничего не будет. Успокойтесь.

В тачанке ехал командир полка Шевцов, вез его чеченец из соседнего села Албастов Сямби. Когда телега с тачанкой поравнялись, сидящий сзади Шевцов бросил взгляд на телегу, сразу заметил за поясом Цанка револьвер.

— Стой, — скомандовал он, на ходу соскакивая и доставая из кобуры свой наган. — Останови телегу… Сдать оружие.

Под дулом направленного в грудь оружия вначале растерялся, потом вспомнил, что рядом жена и сестренка, воспрянул как молодой петушок, достал свой револьвер, взвел курок и направил его в грудь красного командира.

— Приказываю сдать оружие, — крикнул вновь Шевцов.

Арачаев не повиновался, с бледным лицом, дрожащей рукой дергал револьвер на уровне груди противника.

В это время с тачанки соскочил Сямби Албастов, достал из-под сиденья пятизарядную винтовку, передернул затвор и, забежав за спину Цанка, воткнул дуло ему меж лопаток.

Дихант и Келика закричали, заплакали.

— Что мне делать, что делать? — вскричал испуганно Басил.

— Возьми кинжал и сунь его меж ребер этому подонку, что стоит за мной.

Молодой Басил не растерялся, выхватил кинжал, подбежал к Сямби и ткнул его острием в спину.

Почувствовал слабость вожжей и испугавшись крика, лошадь Арачаевых понеслась в село, увозя с собой девушек.

— Бросай оружие, — кричал весь раскрасневшийся Шевцов. — Отдай, — вторил ему Сямби.

Цанка молчал, сжимал челюсти в напряжении.

— Товарищ командир, зачем связываться с этой молодежью? — сказал торопливо Албастов. — Я знаю, чьи они.

— Чьи?

— Племянники секретаря ревкома — Арачаева.

— Ну и дела, — ухмыльнулся Шевцов, опуская наган, — возвращаемся в село. Там разберемся.

Злобно глядя на Арачаевы, Шевцов и Албастов развернулись на тачанке и поскакали рысью в Дзу-Хоте. Цанка и Басил побежали вверх вдоль родника к мельнице, запрятали там оружие и под удивленные и встревоженные взгляды Хазы и Кесирт побежали в село.

Во дворе Баки-Хаджи было столпотворение. У плетня стояла тачанка. Не успели молодые Арачаевы войти во двор, как на них кинулся Косум.

— Где вы были?

— На мельнице.

— Тебе не хватает ночей, так ты теперь и днем стал там ошиваться, — кричал на все село дядя. — Где револьвер?

— Там запрятал.

— Беги — неси… Идиот… Смотри, я поломаю ноги тебе и твоей жеро…

Цанка бежал к мельнице, думал только о том, как дядя узнал о его похождениях. Ни о чем больше не соображал, боялся за Кесирт, знал, как тяжело будет ей — если узнает, что их связь общеизвестна.

Когда Цанка возвратился с револьвером, Шевцов, Косум и Рамзан пили нихъ.

— Оставляю парня при одном условии — если пойдет учиться в школу Ведено или Шали, — говорил Шевцов охмелевшим голосом.

— Пойдет, пойдет, — ответил Рамзан, — и в Шали пойдет, и в Ведено пойдет.

— Нет, надо чтобы туда или туда.

— А я говорю и туда и туда, — не унимался пьяный Рамзан, — а если скажете — заодно и в Грозный пойдет.

Цанка бегал из комнаты в комнату — обслуживал гостей, видел, как тяжелым взглядом, с ненавистным лицом смотрит на него Баки-Хаджи. Думал, что мулла недоволен им из-за револьвера, однако об оружии и этом инциденте все позабыли, все были поглощены новостью, высказанную вслух Косумом о связи Цанка с Кесирт.

— Эй, старая, иди сюда, — крикнул Баки-Хаджи жену.

Не менее других заинтригованная от данной новости, Хадижат-аги ожила, не знала — верить или нет, в любом случае даже плохой слух о Хазе и ее дочери услащал ее душу и толстое тело.

— Что тебе надо? — нежнее, чем когда-либо, говорила она, услужливо преклоняя перед мужем взгляд.

1 Нихъ (чеч.) — самогонка из кукурузы или проса.

— Пойди, вызови на минутку Косума, — буркнул недовольно старик.

Хадижат ничего не ответила, в другой раз перепоручила бы это Цанке или еще кому, а может вообще послала бы старика к чертям, однако на сей раз пошла сама.

Явился Косум, весь красный, с лоснящейся от жирной пищи кожей лица, с влажными губами.

— Ты выйди, — крикнул Баки-Хаджи жене.

Та недовольно повела плечами, что-то вроде вышла, стала у двери подслушивать.

— О чем ты накануне болтал? — обратился мулла к младшему брату.

— Ты о чем? — чуть шатаясь, удивился Косум.

— Я насчет мельницы, Цанка.

— А-а-а, — засмеялся младший брат, — я ведь секретарь ревкома, мне положено все знать… Так чего ты меня звал?

— Иди, — махнул рукой старик.

Невольно этот диалог услышал и Цанка. «Съедят они теперь и меня, и главное Кесирт, — думал он. — Главное, чтобы до нее это не дошло».

Не знал он, что в это время Хадижат, всю зиму не выезжающая из дому, по колено испачкав в грязи свои толстые ноги, бежит на край села, к старшей дочери, чтобы сообщить потрясающую новость. Через пару часов сплетня облетела все небольшое горное село, дошла до жены Цанка.

Дихант чувствовала неладное, видела равнодушие и холодность мужа, не знала, к кому его ревновать, на ком сорвать свою злобу и ненависть. Эту новость она приняла, как вызов. Презренная ко всем горным чеченцам, она считала всех жителей Дзу-Хоте ущербными, бестолковыми, пещерными. И она, тем более, не могла позволить изменять своему мужу с какой-то незаконнорожденной, многократно бывшей замужем, бездомной жеро — дочери такой же твари — Хазы.

В сопровождении соседки, своей негласной служанки — дурной, старой девы Ажу — она решительно двинулась к мельнице. Произошел скандал, однако надежды Дихант не оправдались — видавшая жизнь Кесирт выдержала словесный напор жены Цанка, а когда та, выйдя из себя из-за ее спокойствия, кинулась вперед с ногтями, ловко увернулась и резким толчком опрокинула «гостью» в грязь, затем, не говоря ни слова, ушла вверх вдоль родника в лес. В это время испуганная старая Хаза забилась в доме между печкой и нарами — боялась, что ее будут бить. Плакала…